Новые праздники - Макс Гурин

Твой научный папа Юнг, и тот ведь не позволял себе такой хуйни. Это хамство. В твоем исследовании психологии Адольфа, Эрих, я, сколь ни вращал, не заметил никакого более сильного чувства, чем элементарная червячная зависть к нему. Ты, Фромм, — сука! Баба! Говно!..

А вот Юнг, тот умел ебаться, как никакая иная умница! Честь ему и хвала! Всем своим попсовым занятиям я обязан исключительно его теории Коллективного Бессознательного. Я, блядь, его ученик. А Митя Кузьмин и Юра Владимиров, какие-то странные люди. Им в армию надо сходить, раз они, в отличие от меня, без армии не могут понять элементраных вещей.

Но все же ты, Карл, тоже лучше будь проклят! Потому что мне очень трудно в стольких референтных группах сосуществовать. Я не могу. То есть, конечно, могу и дальше буду мочь, и чем дальше, чем больше, конечно, мочь буду скакать от молодых интеллектуалов-литератОров к Кандуру, к Иванову, к сестрицам Зайцевым. Блядь!..

Массовое увлечение психоанализом, применение спорных навыков к практическим жизненным ситуациям — это не хуй кошачий! Мудачье! Будьте впредь осторожны, если, конечно, уже не попали в беду, как непокорная золушка, которая вас всех ненавидит. Всех тех ничтожеств, которые гораздо слабее ее, но которые так и норовят поставить ее в коленно-локтевую позицию и отыметь в нежную девичью манду. Суки! Никому не дам в обиду мою бедную Золушку! Только мне должна быть покорна ее манда, лоно и ротовая полость! Да будет так!..

LXX

Н-2, которую для удобства я буду величать просто Н., ибо о Н-1 речь более не пойдет, училась со мной в Литературном институте имени Максюхиана Горького. Она считалась поэтом, а я — прозаиком. Она очень хорошая девочка. Мы довольно давно собирались с ней петь мои песни. Материал я показал ей ещё весной девяносто шестого. Но потом не срослось. Ей не следовало водить меня в тусовку своих друзей. До сих пор я не понимаю, что со мной там происходит. Я прекрасно могу общаться и находить огромное удовльствие в этом, когда мы наедине. (Не подумайте лишнего.) Но находясь в компании ее друзей, которые все — милейшие люди, я потом долго не могу ни о чем разговарить с Н. Не знаю, что со мной. Я никогда не хотел ее, надеюсь, как и она меня. Со всей очевидностью между нами, конечно, могло бы что-нибудь быть в порядке случайной связи, но я и она слишком любим Любовь, поэтому случайной связи, единственного возможного между нами секса, так никогда и не случилось до сей поры. Любим мы с ней иных, чем мы есть. Я люблю иных, чем она. Она любит иных, чем я. Хоть хуй его знает. Ебать меня в голову!

Мы очень смешно с ней познакомились. Мой сокурсник Игорь Зайцев, очень милый писатель из Нижнего Новгорода, душевный и очень в теле малый, с которым охуительно пить и мистифицировать, как-то раз, ещё на первом курсе дал мне на один день почитать повесть своей знакомой, с которой он поступал в «Лит» в прошлом году. Он что-то сказал мне про то, что по его мнению повесть немного не сделана, но это оказалось хуйней. Писатели, подобные Игорю, всегда помешаны на технике письма и причем, как правило, на какой-то одной строго определенной манере. Это вполне объяснимо, если учесть, что Игорь — человек верующий и ему гораздо спокойней в пусть и вымышленной, но талантливо наделяемой им абсолютностью, системе координат. Это его дело и его право. В литинституте вообще никто никогда не умел воспринимать искусство, как природное явление. Это вообще беда слишком-людей. Они не могут воспринимать ни прозу, ни поэзию, ни музыку, ни живопись, ни скульптуру как извержение вулкана, наводнение, ураган и тому подобное. Им нужно всегда обязательно озадачиться вопросом, а имела ли право Природа устраивать эти самые, пусть и конструктивные катастрофы. Они странные люди. Это их право. Раз им не нужна самая суть, пусть живут себе в своей координатной системе союза советских писателей. Когда они все вымрут, а вымрут они обязательно и гораздо скорее, чем предполагают, я, если буду богат к тому времени, непременно поставлю им мемориальный обелиск, ибо такая приверженность к полной хуйне вполне может быть приравнена к гражданскому подвигу. Да святятся вовеки веков имена тех, кто недалек и неправ!.. Аминь!

Я читал ее повесть «Чужое рождество» и не мог оторваться. Мне очень нравилось эта девочка. Мне было очень хорошо с ней в литературной постели. Даже лучше, чем в литературной постели с Имярек. Девочка Н. была мудра и талантлива. Чтение для меня и вообще восприятие искусства — это всегда прежде всего секс с Автором. Остальное я в рот ебал, и вам того же желаю. Хотя, если уж так надо, мне всегда есть чего сказать на любом из рецензентных языков. Хули, на филфаке не зря учился! Знаю чего почем. Только это хуйня все, потому что за редким исключением все филологи — инфантилы. Не нюхали горюшка и не пережили должных мучений духа и плоти страданий. Женщин-филологов вообще не бывает, потому что все они извращенки, которым тесно в постели с мужчиной. Дуры, блядь!

А те филологи, которые мужики настоящие, как, например, Аркадий Белинков, — это уже да. Его и проблемы волнуют соответственные. Словом, конечно, бывают настоящие мужики, которые филологи от Папы, а не потому, что в «точные» науки не дано им врубаться!..

Мне очень понравилась Н. как литератор, и я хотел с ней познакомиться. Вообще в ту весеннюю сессию моя попсовость цвела буйным цветом. Я с невъебенной легкостью сходился с людьми, оставлял о себе самое хорошее и наивыгоднейшее в своей противоречивости впечатление, травил бесконечные анекдоты, очень трогательно и многозначительно поводил рыжими бровками, поднимал оригинальные проблемы, увлекал воображения всяких поэтов и поэтесс, и так устал, что уже в осеннюю сессию сменил тактику на прямо противоположную, и хотя продолжал водить бровками и улыбаться девочкам, совершенно перестал тусоваться, пить с ними водку, а в следующую, минувшую весну и вовсе послал все на хуй. Я не люблю, когда мне легко все дается. Меня это грузит. Я не люблю молодых литераторов, считающих себя профессионалами и не врубающихся ни во что. Все, конечно, милые люди и я всех люблю, но они неминуемо рано или поздно начали бы меня ненавидеть.

А тогда, на первом курсе, мне было весело. Я был беззаботным евроремонтным рабочим, только что сдавшим очередной объект и радостно угощавшим некоторых друзей пивом. Ах, зачем я так тосковал тогда по уже кинувшей меня Имярек! Лучше бы ебал поэтесс! Бедный я преданный мудак! Сколько было возможностей! Дурак я дурак. Ебал я тогда поэтесс, ебал я их и поныне, ебя тем самым в рот свою Вечную Любовь, и был я тогда нормальным мужчиной и все было бы у меня хорошо. Зачем Небесный Папа вечно подкупает меня сомнительными перспективами? Почему он не дает быть мне обычным ебарем? Ведь такие способности пропадают, еб мою мать! Ах, каким бы я мог быть бабником! Может ещё не поздно? Не знаю… Как бы так все знать и много-много баб ебать, не казнясь и не заботясь об их будущем? Как бы мне так научиться? Наверно, раньше надо было думать. Старый я стал в свои неполных двадцать пять. Хуевско…

Короче говоря, мы очень трогательно познакомились с Н., устроив всем нашим сокурсникам представление в лице нашего спонтанно возникшего горячего спора на семинаре по современной литературе. Спорили мы действительно так горячо, что продолжили даже после окончания пары. Точнее горячо спорила Н., а я охуевал, как ей может быть это так интересно, поскольку сам начал спорить даже не с ней, а с преподавателем, который взбесил меня своей полной мыслительной импотенцией. Мы ещё не знали имен друг друга и обращались просто на «вы». Потом мы пошли на «практическую грамматику», которую я уже года как три сдал на филфаке, но в Лите это никого не ебло. Там-то и выяснилось, что девушка, с которой я только что спорил, это и есть Н., написавшая так понравившуюся мне повесть «Чужое рождество». Мы стали регулярно пиздеть с ней о жизни и тусоваться. Оказалось, что она, как и я, человек интересной судьбы. Училась ранее какой-то точной хуйне совместно, что самое смешное, с моим бывшим одноклассником Пашей Камышанским, с которым мы в шестом классе начистили друг другу ебала за то, что я нечаянно уронил его очки, а он первым неожиданно для меня дал мне по морде. Я тоже дал. Мы подрались было, но нас разняла учительница алгебры и геометрии Флорида Львовна, ибо битва крылатых гигантов состоялась прямо на уроке.

Потом Н. поступила в Лит, одновременно учась в Педагогическом институте на преподавателя музыки. Любила петь. Писала попсовые песни. Это нас сблизило. Мне искренне очень симпатичны люди, которые слушают запоем совковую кабацкую попсу в лице групп «Ласковый май», «Мираж», «Фристайл» и одновременно с этим пишут курсовые работы на материале Мартина Хайдеггера. Это амбивалентно, блядь. Я это все очень люблю, а кто в сие не врубается, может незамедлительно прошествовать по направлению к ближайшим гениталиям! Я серьезно. Можете отправляться прямо сейчас! Чего вы ждете, я не пойму?