Распутин. Анатомия мифа - Александр Николаевич Боханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Незадолго до того цесаревич Алексей, прыгнув в лодку, ударился ногой и коварная гемофилия тут же дала о себе знать. Быстро образовалась обширная гематома (кровяная опухоль). Дальнейшие события царь описал в письме к матери: «2 октября он начал жаловаться на сильную боль, и температура у него начала подниматься с каждым днем больше. Боткин (лейб-медик. — А. Б.) объявил, что у него случилось серьезное кровоизлияние с левой стороны и что для Алексея нужен полный покой. Выписали сейчас же прекрасного хирурга Федорова, которого мы давно знаем и который специально изучал такого рода случаи, и затем доброго Раухфуса. Дни от 6 до 10 октября были самые тягостные. Несчастный мальчик страдал ужасно, боли охватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: «Господи, помилуй». Я с трудом оставался в комнате, но должен был сменять Аликс при нем, потому что она, понятно, уставала, проводя целые дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание».
Николай II рассказал матери о многом, но один важный момент опустил, чтобы упоминанием о Распутине не нервировать лишний раз матушку. Еще в феврале 1912 года, незадолго до речи А. И. Гучкова и доклада М. В. Родзянко, Мария Федоровна имела объяснение по поводу этой личности. Она выразила свое удивление, что сын и невестка принимают «ужасного Распутина», что это «тревожит общество», что его следует удалить из Петербурга.
Александра Федоровна сразу же стала горячо возражать, говоря, что петербургское общество только и занято распространением «грязных сплетен», что сановники, поддерживающие их, «подлецы», что Распутин — «удивительный человек» и что «дорогой Мама» следовало бы с ним познакомиться. Этот диалог двух цариц повелитель державы не прерывал, но в конце заметил, что «как же он может выслать человека, ничего противозаконного не совершившего?».
Беседа носила довольно нервный характер, вдовствующую императрицу ни в чем не убедила, но Николаю и Александре стало раз и навсегда ясно, что во имя семейного блага лучше с матушкой этой темы не затрагивать. Она ведь все рано не поверит, она уже настроена соответствующим образом и мнение свое вряд ли переменит. Поэтому, описывая драматический случай в Спаде, имя Распутина Николаем II упомянуто не было.
Положение же там в какой-то момент складывалось просто безысходное. Гувернер Алексея Николаевича швейцарец Пьер Жильяр вспоминал: «Цесаревич лежит в кровати, жалобно стонет, прижавшись головой к руке матери, и его тонкое, прекрасное, бескровное личико было неузнаваемо. Изредка он повторяет одно слово: «Мама», вкладывая в это слово все свое страдание. И мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской она могла облегчить его страдания, вдохнуть в него жизнь, которая, казалось, его уже покидала».
Тянулись тягостно-безнадежные дни. Император не находил себе места; не знал, что делать, что говорить, как поддержать Аликс. Комок подступал к горлу, и несколько раз с трудом сдерживал слезы. Один раз самообладание покинуло его, и при виде умирающего сына разрыдался…
Царица же не сдавалась, отчаяние ею не овладело. Муж просто поражался энергии и жертвенности жены. Она неважно себя чувствовала, но, как только случилось несчастье, проявила непостижимую самоотверженность. Почти не спала. О себе совсем не думала. Не отходила от Алексея ни днем ни ночью, часами баюкала его на своей груди. Сама делала перевязки, ставила компрессы. Очевидец тех событий Анна Вырубова вспоминала:
«Последующие недели были беспрерывной пыткой для мальчика и для всех нас, кому приходилось постоянно слышать, как он кричит от боли. Целых одиннадцать дней эти ужасные крики слышны были в коридорах, возле комнаты, и те, кто должен был там проходить для исполнения своих обязанностей, затыкали уши. Государыня все это время не раздевалась. Не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживая у кроватки своего сына, который лежал почти без сознания, на бочку, поджав левую ножку так, что потом чуть ли не целый год не мог ее выпрямить. Восковое личико с заостренным носиком было похоже на покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный… Родители думали, что Алексей умирает, и сам он, в один из редких моментов сознания, сказал матери: «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник»…
После нескольких дней отчаянных усилий врачи опустили руки и в один голос заявили, что надо готовиться к худшему, что медицина бессильна. 10 октября цесаревича причастили, готовя в дальний путь. Но даже в это черное мгновение Александра Федоровна не теряла надежды и ждала чуда. Она обратилась к последнему средству: в Покровское ушла телеграмма с просьбой к Григорию помолиться за цесаревича. Через несколько часов, в самый критический момент, пришел ответ из Сибири. Телеграмма Распутина гласила: «Маленький не умрет. Не позволяйте докторам его мучить». И случилось чудо. Состояние наследника стало резко улучшаться. Начала падать температура, он пришел в сознание и скоро, впервые за неделю, заснул ровным и глубоким сном.
Вечером того дня царица вошла в комнату, где в похоронном настроении сидели придворные, врачи и сестра царицы принцесса Ирэна Прусская, приехавшая из Германии, чтобы поддержать Аликс. Александра Федоровна впервые за несколько дней предстала перед глазами столь многочисленной компании. Ее лицо сияло. Она знала, что страшное позади, и уверенно объявила об этом. Собравшиеся не проронили ни слова, некоторые решили, что Александра Федоровна «тронулась умом». Они не знали того, что открылось матери: молитва дорогого Друга дошла до Всевышнего и Он послал спасение.
Тем октябрем окончательно определилась нерасторжимая привязанность императрицы к сибирскому крестьянину. Теперь уже она ни секунды не сомневалась, что Григорий — их с Ники надежда и опора, что только он может добиться того, на что остальные не способны.
Последствия жестокой болезни сказывались на цесаревиче многие месяцы. Почти целый год он хромал и не мог долго стоять. Когда в 1913 году начались праздничные церемонии, связанные с трехсотлетием Дома Романовых, и царская семья многократно представала перед народом, то Алексея почти всегда носил на руках специально приставленный к нему дядька. Мать и отец понимали, что это производит на некоторых неблагоприятное впечатление, что в толпе шушукались о том, что «царский сын — калека». Но иного выхода не было.
Александра Федоровна была убеждена, что когда сын окончательно поправится, — а в благоприятном исходе мать не сомневалась, — то люди забудут о том тяжелом зрелище. Она
