Распутин. Анатомия мифа - Александр Николаевич Боханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наверное, в силу своего кругозора он просто был не в состоянии понять, что такие оценки дискредитируют не столько Распутина, которого когда-то он сам чуть ли не боготворил, сколько семью монарха. Его жена-интриганка «ненаглядная Стана» тоже могла мало что понять. Но вот супруга Петюши, великая княгиня Милица Николаевна, понимала все значительно лучше. По сути дела, именно она являлась мозговым центром этого «черного кружка». Грозный с виду Николай Николаевич озвучивал в обществе то, что подавала ему Стана с «кухни» Милицы.
Последнюю же просто сжигала ненависть к царице, которая, мало того что перестала слушать ее советы и даже отлучила сестер от дома, но и «вредит» ее маленькой родине, любимой Черногории, настраивая Николая II против их отца-правителя. Оставим в стороне суть вопроса об отношениях России и Черногории, которой первая помогала чуть ли не двести лет. Ничего в этой политике не изменилось и при последнем самодержце. Интересен в данном случае не «изгиб мировоззрения» пресловутых «черных женщин», а тот факт, что Джунковский и его компромат оказались очень желанными в этой компании.
Свои «конфиденциальные сведения» шеф Корпуса жандармов регулярно поставлял ко двору Николая Николаевича, которому иные салонные «пифии» предсказывали роль спасителя Отечества. Нетрудно догадаться, что влиятельного Главнокомандующего окружала многочисленная пестрая толпа прихлебателей, приспешников, клевретов, которая и распространяла по всем краям и весям «взгляды» и «мысли» своего кумира. Сам же великий князь испытывал к «поставщику низкопробного товара» в лице Джунковского, как прилюдно заявлял, «давнюю, искреннюю симпатию».
При наличии такой мощной защиты Джунковский чувствовал себя уверенно. После бесславного провала «ресторанной истории» он не только не прекратил сбор информации, но и продолжал «шить дело» Распутину, надеясь таким путем безнадежно подмочить репутацию царя и царицы. Восторг публики воодушевлял его на новые «подвиги», и вскоре на свет появилась новая история — о «пьяном дебоше на пароходе».
Сюжет, как обычно, был незатейливый — богатством фантазии его авторы явно не отличались, — но он удачно вписывался в общий контекст распутинской истории. Его подробно изложил в своих воспоминаниях будущий советский служащий Джунковский. Суть дела вкратце была такова.
В начале августа 1915 года он получил донесение, что Распутин, проходивший в полицейских сводках под кличкой Темный, ехал на пароходе «Товарпар» из Тюмени в Покровское. Как нетрудно предположить, он был «пьян». На палубе встретил группу солдат, которых «заставил петь песни». Затем дал им денег, повел в ресторан, но туда их не пустили. Тогда Темный устроил скандал, оскорблял присутствующих, а с тюменским купцом Михалевым чуть не вступил в драку. Потом он ушел к себе в каюту и там «свалился на пол и лежал на полу до самого села Покровского» и в таком виде «омочился».
Картина безотрадная. Какое чувство могло возникнуть у любого мало-мальски пристойного человека при таком описании? Только отвращение. Надо полагать, на создание такого общественного мнения и рассчитывали Джунковский и некоторые его послушные подчиненные.
В основе этой тенденциозно изложенной истории лежали реальные факты. Во-первых, Распутин действительно ехал на пароходе; во-вторых, он действительно общался с солдатами и хотел их накормить за свой счет, но его не пустили в ресторан. Тогда он купил еду в буфете и передал ее солдатам, а после их трапезы они на самом деле вместе пели песни. И все. Остальные «детали» и «факты» — плод воображения полицейского чиновника. Никакого дебоша не было и в помине, никакого купца Михалева обнаружить никому не удалось. И самое важное — Распутин пьяным не был.
Джунковский намеревался состряпать новую «записку» и включить в нее все «имевшиеся в наличии факты», столь же «надежные», как и приведенные выше: о том, что Распутин якобы вел разговоры о необходимости заключения сепаратного мира, сообщал о будущих, с его подачи, отставках и назначениях министров, «в оскорбительном тоне» отзывался о своих встречах с «августейшими особами».
Нетрудно догадаться, что эти «конфиденциальные данные», которые Джунковский якобы получал от своих подчиненных, в первичной форме до нас не дошли. Трудно сомневаться, как и в случае с ресторанной историей, что все тексты Джунковского не более чем подготовка очередного «удачного хода» в борьбе с властью. Если бы подлинный компромат наличествовал бы, то уж можно не сомневаться, что Джунковский и ему подобные не только берегли бы его «пуще глаза», но немедля сделали бы достоянием публики. Однако не сберегли и не сделали. А значит, и беречь-то нечего было.
Напомним еще раз, что при Распутине неотлучно состояли два чина полиции, которые регулярно сообщали в Петербург-Петроград о каждом дне его жизни. Казалось бы, эти материалы и могли бы стать надежной основой для оценки действий и морального облика Распутина. Если бы не одно «но» — подлинных донесений фактически нет. Существуют они лишь в сводках и выдержках, и степень их соответствия оригиналу была известна лишь узкому кругу лиц, куда входил и «активист масонского движения» Джунковский.
О том, куда подевались истинные донесения полицейских агентов и что осталось в наличии, речь будет идти отдельно. Пока же вернемся к «пароходной истории» и предположим на минуту, что все, написанное Джунковским, соответствует истине. Помимо отрицательных эмоций, негодующих ахов и охов один вопрос к Джунковскому все-таки возникает: куда глядели им приставленные чины, почему они не вмешались и не предотвратили «дебош»? Их шеф причину нерадивости подчиненных не объяснил. Да если бы и стал объяснять, то правды от него никто не услышал бы.
Однако долго раскручивать этот эпизод товарищу министра внутренних дел не пришлось. 15 августа 1915 года министр внутренних дел князь Н. Б. Щербатов получил собственноручное распоряжение царя, гласившее: «Настаиваю на немедленном отчислении Джунковского от должности с оставлением в Свите». Такая формулировка, означающая фактическое изгнание со службы, хоть и была смягчена указанием на оставление в свите, по сути считалась равносильной приговору. В редчайших случаях сановники подвергались такому суровому наказанию. Это было чуть ли не признанием государственного преступления. Обычно чиновники такого ранга удалялись с соблюдением формального политеса: подавали прошение, получали благодарственные указы, удостаивались прощальной аудиенции. В данном случае выгнали, как прислугу, уличенную в воровстве серебряных ложек.
Джунковский был потрясен. При его связях, при его послужном списке получить такой общественный «реприманд» было страшно обидно. Он написал царю письмо — блестящий образец салонного лицемерия: «Тяжел, конечно, самый факт отчисления без прошения от ответственных должностей в такое серьезное время, переживаемое Россией, но еще тяжелее полная неизвестность
