Низверженное величие - Слав Караславов

— А сын как живет?

— Пьет больше моего, — вырвалось у писателя, словно он забыл о том, что говорил до сих пор. — Талантливый парень, но… Богема его засосала… Ночами по кладбищам шатаются, свечи кому-то ставят… Герои! Мальчишество!.. Не хотят понять, в чем истинный героизм… — И, понизив голос, добавил: — С незапамятных времен храмом для героев были Балканы, а не кабаки… А эти живут, как слепые кроты… Им бы что полегче… Заговорю с ним — молчит. Однажды только ответил, и знаешь, что сказал: «Есть люди в горах, а есть те, кто пристраивается…» И чем больше я думаю над его словами, тем больше убеждаюсь, что он прав. Сейчас люди рано становятся циниками… А рано созревший циник — это как вода в ручье: сильная рука может направить ее, куда захочет… Вот что могу тебе о нем сказать. А ведь умный, начитанный…

И, проведя ладонью по своему морщинистому лицу, внезапно спросил:

— А твои как?

Этот вопрос застал Развигорова врасплох. Он потянулся за рюмкой и решил не вдаваться в детали.

— И мои — жертва времени. Не все, конечно… С Михаилом и девочками все в порядке. А за Бориса беспокоюсь… Офицер, упрям, характер трудный, неустойчивый…

— Или, наоборот, слишком устойчивый, — прервал его дядя.

— Это как?.. Ты что-нибудь слышал о нем?

— Нет, но генерал Лукаш мне жаловался как-то…

— Да, с генералом он не поладил, — примирительно согласился Константин Развигоров, соображая, откуда Гатю знает Лукаша, и снова ему подумалось о масонах. Он отпил черного вина и подозвал кельнера, чтобы расплатиться. Они вышли и долго прохаживались по площади Народного собрания. Разговор постепенно перешел на политику. Гатю Развигоров рассказывал о тайных переговорах с американцами в Стамбуле и Каире, называл имена, перечислял встречи. На прощание снова заговорили об Отечественном фронте. Гатю упоминал о Николе Петкове, Кимоне Георгиеве, Кирилле Драмалиеве. Назвал и некоторых лидеров старых партий. Но все это не отвлекло Константина Развигорова от мыслей о Борисе. Генерал решил не столько отделаться от Бориса, сколько провести черту между собой и его отцом. Наверно, ему что-нибудь шепнули регенты, эти индюки, которых задел отказ Константина Развигорова. Если генерал до сих пор говорит о его сыне, значит, дело нешуточное…

Кита слушала фрау Бекерле как-то вяло, и в душе ее усиливались сомнения. Не может столь хорошо организованный заговор против фюрера быть делом рук кучки графов. Все, кто следит за развитием событий, приходят к заключению, что дела в Германии идут плохо. Филова отодвинула столик с чайными чашками и вытянула свои длинные ноги. Все вокруг было залито солнцем. Природа боролась за свое существование, птицы учили птенцов летать, цветы источали аромат, счастливые тем, что сумели выразить себя в чудесных красках. Сама фрау Бекерле обновила свой туалет коротким фигаро цвета желтой сливы. На него свободным каскадом ниспадали ее платиново-русые волосы, а на лице непривычно выделялись скулы и особенно губы, крупные, мягкие, сочные. Они резко контрастировали с жесткими обвинениями, которыми она осыпала аристократов с голубой кровью, — и это притом, что фюрер неизменно им покровительствовал. Особенно был ей ненавистен граф Штауфенберг. Кита была с ним знакома. Она и сейчас видит его усмешку, отвратительную, как раскрытая пасть змеи. И эта змея притаилась рядом с фюрером и в благодарность за все его благодеяния пыталась вонзить в него свое смертельное жало…

Кита слушала безостановочно льющуюся речь фрау Бекерле, а мысли ее шли своим, не единожды уже пройденным путем. Когда-то они с Богданом приезжали в Чамкорию не спасаться от вражеских налетов, а чтобы немного отдохнуть, встретиться £ друзьями, поговорить о литературе, искусстве, археологии…

Кита очень гордилась тем, что стала членом Союза женщин-писательниц, но не это было самым главным. В памяти всплывало сейчас еще более дорогое и радостное, отгоняя мысли о тревожном настоящем. Она вспоминала милые патриархальные дни Богоявления, когда после молебна все вместе отправлялись во дворец. Его величество был еще жив, он подарил тогда Богдану бриллиантовую булавку для галстука. И в том, как преподнес он этот подарок, было столько неожиданного и даже символичного, что она никогда этого не забудет. Царь три раза уколол руку Богдана острием булавки, после чего Богдан трижды уколол руку царя, а потом Его величество попросил ножницы и отрезал острие, чтобы никто больше не мог повторить этот ритуал. В нем было нечто вроде заклинания. Он как бы скреплял дружбу. Заключал в себе условие избегать конфликтов, быть верными единомышленниками, трудиться вместе на благо Болгарии. Некоторым этот ритуал дарения казался проявлением слабости царя, его данью суевериям. И если иметь в виду напряженную обстановку под Сталинградом, когда каждый день ожидали падения этой коммунистической крепости, проявление слабости приобретало символическое значение. Спустя десять дней, когда миру стала известна настоящая правда о Сталинграде, некоторые злопыхатели, помня о царском подарке Филову, шутили, что даже царская кровь не принесла немцам победы. Великий национальный траур, объявленный в знак скорби по убитым и взятым в плен немецким солдатам, поверг все правительство в уныние. Сторонники нового порядка были смущены. Кита впервые видела, как ее муж страдает от бессонницы. Он не отвечал ни на какие вопросы. Лишь однажды сказал, что смерть семидесяти или ста тысяч немецких солдат не отразится на последующих действиях немецкой армии. Конечная победа все равно будет за Германией. Но есть и другая сторона. Возрастают аппетиты англофилов, так называемой буржуазной оппозиции, приободряются коммунисты. Забот у правительства прибавится.

И слова мужа подтвердились. Как насмешка прозвучало приглашение Бурова на чашку кофе. Филовы отказались. Не хотели видеть торжество в глазах этого англомана. Впоследствии Кита неоднократно замечала, как Богдан сидит в своем кабинете и рассматривает царский подарок с отрезанным острием. Булавка стала необходима ему, она словно умножала его силы, придавала твердости. После смерти царя, как она заметила, он перед принятием ответственных решений обязательно вкалывал ее в галстук. Так было, когда решалась судьба Александра Пеева и всех, кто проходил по его делу. Это случилось почти месяц спустя после посещения фюрера. Весть о расстреле Александра Пеева и его сообщников вызвала шок у софийской элиты. С Пеевым были связаны взятками очень многие, особенно среди военных. Богдан торжествовал. Он утер нос генералу Михову. Сейчас тот стал помягче и посговорчивее, и Филов знает причину. Много еще мути осталось в военном министерстве. Под его крышей совершались всевозможные аферы и плелись шпионские сети. До этого Михов считал военное министерство цитаделью державы, неодолимой крепостью патриотов. А что вышло на поверку? Именно там и обнаружили самую большую брешь.

По вечерам, лежа в огромной кровати, Кита и Богдан подолгу обсуждали каждый тревожный случай. Так было при создании регентства, при решении участи иностранных резидентов, так бывало каждый раз, когда возникали вопросы государственной важности. А сколько анекдотов, сколько злобных выпадов кружило по ее адресу! И все от зависти. Она, мол, хочет царствовать, хочет усыновить маленького Симеона. Был царь-объединитель, теперь — царь-заместитель. На их автомобиле кто-то установил царскую корону. Одна из ее фраз стала известна всей стране, и в том виновата она сама. Когда Филов стал регентом, она не сдержалась и воскликнула: «Богдан, Богдан, теперь мы будем царствовать!..» Воскликнула в присутствии только матери и отца. Непонятно, как эта фраза вышла за стены дома. Может, мать где-то прихвастнула… И стены имеют уши, напрасно она не сдержалась.

Сейчас события приобретали драматическую окраску, даже в самой Германии зашевелились враги нового порядка… Кита придвинула фарфоровый чайник и подлила мадам Бекерле остывшего чая… Та настолько разгорячилась, что скинула желтое фигаро, обнажив красивые округлые плечи, усеянные крохотными веснушками, такими же золотистыми, как и ее волосы. В этой женщине был какой-то неукротимый напор. Кита попыталась взглянуть на нее со стороны, мужскими глазами, и решила, что привлекает мужчин не столько ее красота, сколько темперамент. Такие женщины, наверное, интересны для мужчин. В сравнении с собой Кита находила ее более легкомысленной. Болтливость ее должна надоедать каждому, кто близко познакомится с ней. Тут надо просто привыкнуть слушать вполуха. Раздражает и ее огромное самомнение. Это Кита давно уже почувствовала. Еще в самом начале знакомства фрау Бекерле показалась ей самовлюбленной особой, для которой все, что она говорит и думает, — красиво, умно и изысканно. По мнению же Киты, представление фрау Бекерле о собственной персоне не может не унижать достоинство мужчины. И как только супруг терпит ее столько времени! Кита представила себе высокого, сухопарого немца. Совсем недавно он сбрил бороду. Не пристало военному человеку носить бороду, какой бы ухоженной она ни была. Но избавился он от нее и по другой причине. Морщины уже бороздили чело полномочного посла, заботы его заметно состарили, и теперь ему не надо прилагать усилий, чтобы выглядеть солидней в глазах своей жены и окружающих.