Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 6 - Вальтер Скотт

Изумленная и несколько перепуганная Джини (необъяснимое всегда пугает нас) стала расспрашивать девушку о наружности этих двух женщин, но выяснила только, что одна из них стара, а другая молода; что последняя выше ростом, но первая гораздо болтливей и командует во всем другой и что обе говорили с шотландским акцентом.

Все это ничего не объяснило, и, терзаемая предчувствием грозящей ей беды, Джини решила отправиться дальше на почтовых лошадях. Но это ей не удалось: из-за какого-то непредвиденного дорожного происшествия хозяин гостиницы не мог предоставить в ее распоряжение ни лошадей, ни проводника. Прождав некоторое время в надежде, что отправленные на южную дорогу лошади скоро вернутся и она сможет отправиться в путь, Джини в конце концов устыдилась своего малодушия и решилась пойти, как обычно, пешком.

Путнице объяснили, что дорога ей предстоит ровная, за исключением холма под названием Ханбери-хилл, который находится в трех милях от Грантема — места ее ночлега.

— Я рада, что мне попадется по дороге холм, — ответила Джини. — Мои глаза и ноги устали от этой однообразной равнины. Кажется, что весь путь от Йорка досюда был вскопан и потом выровнен; у нас, шотландцев, глаза не привыкли к такому однообразию. Когда большой голубоватый холм, который называют здесь Инглборо, пропал у меня из виду, мне показалось, будто я потеряла последнего друга в этой чужой стране.

— Если уж тебе, милая, так по вкусу холмы, — сказал хозяин, — то хорошо бы тебе прихватить с собой этот Ханбери-хилл — ведь для почтовых лошадей это просто гибель! Выпьем-ка за твою дорогу, чтобы ты дошла до места целехонькой, — я вижу, ты славная и разумная девушка.

С этими словами он отхлебнул изрядный глоток домашнего эля из большой оловянной кружки.

— Не встретятся ли мне дурные люди по дороге, сэр? — спросила Джини.

— Да чтобы от них избавиться, я согласился бы вымостить оладьями всю Гроубинскую лужу. Но все же их теперь не так много, как раньше, а с тех пор, как они остались без Джима Рэта, то и вовсе не собираются вместе, словно мершемцы, потерявшие своего вожака. Выпей-ка глоток на дорогу, — продолжал он, протягивая ей кружку, — а то вечером в Грантеме тебе ничего не достать, кроме ерундовой каши да воды.

Вежливо отказавшись от кружки, Джини спросила, какова ее «доля».

— Доля? Господи помилуй, да о чем ты говоришь?

— Я хотела… я хотела узнать, сколько с меня причитается.

— Причитается? Да что ты, девушка! Ведь, кроме кружки пива, выпито ничего не было, а что до кусочка мяса, то всякий чужестранец, кто вроде тебя и говорить-то по-христиански толком не умеет, всегда найдет его в «Голове сарацина». Ну, еще разок за тебя выпью. И еще одну пьет Марк Белгрейв за тебя. — И он снова основательно отхлебнул из кружки.

Путешественники, которым довелось побывать в Нью-арке в наши дни, помнят, наверно, удивительную вежливость и предупредительность теперешнего хозяина главной ньюаркской гостиницы, и их, возможно, немало позабавит сопоставление такой благовоспитанности с манерами его менее учтивого предшественника. Надеемся, однако, — и время это покажет, — что полировка не лишила металл его ценных свойств.

Простившись со своим линкольнширским Гаюсом, Джини отправилась дальше одна и была несколько встревожена, когда сумерки и вечер застали ее в открытом поле, простиравшемся до подножия Ханбери-хилл и пересекаемом кое-где рощицами и болотистыми участками. Благодаря обширным пустырям, окаймлявшим тогда северную дорогу (теперь они огорожены), и попустительству полиции путешественникам в те времена всегда грозило нападение грабителей; в наше время мы почти не знаем подобной опасности, а если и сталкиваемся с ней, то лишь в местах, расположенных вблизи столицы. Обеспокоенная Джини ускорила шаги, но, услышав неожиданно позади себя стук копыт, отступила инстинктивно в сторону, словно стараясь предоставить всаднику как можно больше места. Когда лошадь настигла ее, Джини увидела, что на ней сидели две женщины: одна — в седле, а другая — позади нее на седельной подушке из тех, что и сейчас еще бывают в ходу.

— Добрый тебе вечер, Джини Динс, — сказала женщина, сидевшая впереди, когда лошадь поравнялась с нашей героиней. — По вкусу ли тебе вон тот холм, что тянется к самой луне? Небось не считаешь его за ворота к небесам, которые ты так почитаешь, а? Может быть, мы к ночи туда и доберемся, помоги нам бог, хоть наша кобыла в гору едва ползет.

Разговаривая, она все время оборачивалась и, повернувшись в седле, почти остановила лошадь, но женщина, которая сидела позади нее на седельной подушке, очевидно, уговаривала всадницу ехать дальше, хотя слова ее почти не доносились до Джини.

— Попридержи язык, ты, полуночная! .. Тебе-то что за дело до… неба, или, уж коли на то пошло, преисподней!

— И верно, мать, до неба мне дела нет, раз позади меня ты сидишь, а уж до преисподней дело как-нибудь дойдет, это я точно знаю. А ну-ка, кобылка, приналяжь, словно ты метла, — как-никак на тебе ведь ведьма сидит!

Башмаки на руках, и чепец на ногах,Огоньком я блуждаю в полях и лугах.

Стук копыт и расстояние заглушили остальную часть песни, но бессвязные звуки некоторое время еще доносились с пустынного поля.

Неописуемый ужас сковал Джини. Это непонятное обращение к ней по имени, без всяких объяснений или попыток завязать беседу, какого-то дикого существа, мчавшегося вперед и исчезнувшего так таинственно, да еще в чужой стране, было похоже на сверхъестественные явления, описанные в «Комусе»:

О, языки невидимых существ,Что произносят имена людейВ горах, на берегу, в песках пустыни!..

И хотя Джини Динс совершенно не походила чертами, осанкой и положением в обществе на героиню этой очаровательной маски, все же последующие строки могли вполне относиться и к растерявшейся от неожиданности Джини:

Такие мысли могут испугать.Но не того, чей ум всегда в союзеС могучим рыцарем, чье имя — Совесть.

И действительно, Джини старалась внушить себе, что, осуществляя столь благородное и самоотверженное решение, она вправе, если можно так выразиться, рассчитывать на неприкосновенность. Успокоив себя этими мыслями, она продвигалась понемногу вперед, как вдруг была остановлена новым и еще более ужасным явлением. Двое мужчин, прятавшихся, очевидно, в роще, выскочили на дорогу и с угрожающим видом преградили ей путь.

— Стой и давай сюда деньги! — воскликнул один из них, низкорослый крепкий парень в кафтане, какой носят извозчики.

— Эта женщина, — сказал другой, высокий и худощавый, — не понимает, что от нее требуется. Или деньги, радость моя, или жизнь!

— У меня очень мало денег, джентльмены, — ответила бедная Джини, протягивая им монеты, отделенные ею от своего основного запаса на такой именно случай. — Но если вы решили обязательно забрать их у меня, то вот они.

— Ну, это тебе не сойдет! Черт меня побери, ежели ты так отделаешься, — сказал тот из грабителей, который был пониже ростом. — Ты что думаешь, джентльмены будут рисковать своей жизнью из-за этих жалких грошей? Нет уж, отдавай все, до последнего фартинга, или мы с тебя шкуру живьем спустим, провалиться мне на этом месте!

Ужас, отразившийся на лице Джини при этих словах, вызвал, очевидно, что-то вроде сочувствия у его товарища, потому что тот сказал:

— Нет, нет, она такая симпатичная девчоночка, что мы поверим ей на слово и не станем раздевать ее. Послушай-ка, девушка, если ты посмотришь на небо и поклянешься, что у тебя других денег нет, тогда ладно, так и быть, убирайся к чертям.

— Я не вправе, — ответила Джини, — говорить о том, что при мне есть, джентльмены, потому что я иду по такому делу, которое касается жизни и смерти; но если вы оставите мне столько, чтобы хватило на хлеб и воду, мне больше ничего не надо, я и на том скажу вам спасибо и буду молиться за вас.

— К черту твои молитвы, — сказал тот, что был поменьше ростом, — эта монета у нас не в ходу. — И он сделал движение, чтобы схватить ее.

— Подождите, джентльмены! — воскликнула Джини, вспомнив о записке Рэтклифа. — Может быть, вам знакома эта бумага?

— Что еще за чертовщину она порет, Фрэнк? — спросил более свирепый грабитель. — Посмотри на бумагу, мне хоть все грехи отпусти — все равно в писанине ни дьявола не смыслю.

— Это грамотка от Джима Рэтклифа, — ответил его товарищ, посмотрев на бумагу. — По нашему закону девчонку надо пропустить.

— А я говорю — не надо, — сказал другой. — Говорят, Рэт слегавил и стал ищейкой.

— Все равно он нам еще может пригодиться, — возразил высокий.

— Что ж тогда прикажешь делать? Ты же сам знаешь: мы пообещали содрать с девчонки все, что на ней есть, и голодранкой отправить назад, в ее нищую страну. Пусть побирается по дороге! А теперь ты хочешь отпустить ее.