Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Великая богиня, – обратился он к ней, отводя взгляд. – Я должен напомнить тебе, что, согласно последним указаниям фараона, все должны входить к нему на коленях.

– Императрица Египта едва ли окажется среди этих «всех», – сухо ответила она. – Вестник, объяви о моем приходе.

Распорядитель протокола отступил, густо покраснев, и, едва прозвучало, отозвавшись эхом, последнее слово вестника, Тейе величаво прошествовала мимо него в зал. Сын сидел на троне, чопорный, тщательно накрашенный и увешанный украшениями, прижимая к груди знаки своей власти, увенчанный двойной короной. Несмотря на официальность приемного часа, скучное время, к которому он обычно относился с неприязнью, на нем был только прозрачный красный халат, стянутый под грудью с накрашенными желтой краской сосками. Тейе остановилась и поклонилась, как обычно.

Он немедленно обратил к ней свое внимание, сияя улыбкой.

– Говори, матушка, – сказал он.

Она не улыбнулась в ответ.

– Аменхотеп, – холодно сказала она. – Пора прекратить игру с этим странным ритуалом почтения, которую ты затеял. Это замедляет исполнение придворными ритуалов и причиняет физические страдания тем, кому приходится входить к тебе постоянно.

Он поерзал на троне – давала знать о себе былая неуверенность, – и на его лице мелькнуло выражение сомнения.

– Это не игра, императрица, и я могу рассердиться на тебя, если ты впредь будешь называть это игрой. Как еще должны простые человеческие существа приближаться к своему создателю?

Она открыла рот, чтобы рассмеяться, но заметила выражение его лица.

– Но, сын мой, конечно, ты не веришь… – Она всплеснула руками. – Даже если так, пусть твой указ не распространяется на тех, кто находится в услужении у Нефертити. Она становится невыносимой.

Снова ему хватило такта на мгновение показаться пристыженным.

– Я дарую тебе позволение приказать своему окружению обращаться с тобой так же, если пожелаешь, – с готовностью предложил он.

Тейе с отвращением фыркнула, быстро теряя самообладание.

– Когда ты запомнишь, что обладать властью и демонстрировать ее – не одно и то же! – сказала она, повысив голос. – Если мои управители начнут подползать ко мне, как звери, я, не удержавшись, могу начать пинать их, вместо того чтобы обсуждать с ними дела.

– Не говори со своим фараоном в таком тоне! – вдруг заорал он, и у Тейе, когда она увидела, что его начала бить дрожь, зашевелилось мрачное предчувствие. – Ты моя мать, но… – Последние слова прозвучали неразборчиво, он стал задыхаться, и голос сорвался на пронзительный визг.

– Но что? – Она старалась говорить успокаивающим тоном. – Разве бог говорил тебе, что ты можешь заставлять людей ползать по дворцу на четвереньках? – Он или не соблаговолил ответить, или боялся за себя и поэтому промолчал. – Мэйя несколько дней пытался добиться, чтобы ты принял его, – продолжала она. – Он хочет предоставить тебе отчет о том, как идут дела в Карнаке. Разве ты не примешь его?

Аменхотеп глубоко задышал. Он посмотрел ей в глаза и опустил взгляд, борясь с собой, потом поднял голову и выпалил:

– Мэйя принадлежит Амону! Я никогда больше не приму жрецов Амона. Я поклялся.

– Я поклялся! – в ярости передразнила его Тейе. – Ты разделяешь Египет на две части, ты понимаешь это? Я дала тебе трон, и я могу отнять его у тебя. Я сделала тебя тем, кто ты есть!

– Ты сердишься, потому что я не вызываю тебя больше в свою постель! – выкрикнул он, сжимая крюк и цеп так, что побелели костяшки пальцев. – Благодари богов, что ты моя мать и что Атон снисходителен к тебе. И это не ты сделала меня тем, кто я есть, – закончил он, звучавшее в его голосе раздражение разрушило впечатление силы. – Я – Атон. Я сам себя сотворил.

Тейе развернулась на месте, только теперь осознав присутствие молчаливых коленопреклоненных людей, внимавших каждому слову. Слышался скрип пера писца по свитку папируса. Хотя она шла спокойно к двери, и солдаты бросились открывать ее перед ней, она чувствовала себя раздавленной унижением. Я действовала, как глупый младший управитель, – думала она. – Этого больше не повторится.

Она сделала все возможное, чтобы унять беспокойство в Карнаке, заставив себя посмотреть в глаза ничего не понимающему Мэйе, когда объясняла ему, что бог, который поднял его на самую могущественную жреческую позицию в Египте, не может принять его. Но она мало чем могла противостоять буйству, назревавшему в Малкатте. Толпы придворных, утратив обычное безразличие ко всему, что происходило вокруг, устремились на сторону сильного, потому как сделалось очевидным, что Тейе начинает терять милость фараона. Многие продолжали во всеуслышание декларировать свою преданность ей как императрице, веря в то, что власть над Египтом, которую она столько лет держала в своих руках, восторжествует над непостоянством ее сына, но Тейе, все трезво обдумав, понимала, что эти люди принадлежат к старому поколению, люди ее возраста, которые помнили ее супруга и легкие дни более прямого и честного правления. Молодое поколение придворных, испорченное, жаждавшее перемен и споров, получало удовольствие, следя за разрывом отношений между матерью и сыном и вставая на сторону фараона. Тейе теперь рассматривала его проклятое видение как реку, по разным берегам которой стоят ее подданные и которая очень скоро станет слишком глубокой и стремительной, чтобы они могли пересечь ее. Она осторожно начала переносить внимание на Сменхару, с грустью осознавая, что, для того чтобы поставить у власти пятилетнего малыша, потребуется еще одна царственная смерть. Но пока рано. Она еще глубоко страдала от любви к Аменхотепу.

Месяц спустя Тейе сполна прочувствовала всю глубину совершенной ею грубой ошибки, потому что Нефертити, снова вернув себе благосклонность фараона, убедила его отозвать пресловутый указ. Он издал его опрометчиво, охваченный первой волной ликования, и был рад отменить его, когда молодая жена нашла этому подходящее оправдание. Со слов управляющего Тейе Хайи, Нефертити предложила фараону сказать придворным, что теперь они познали истинное смирение, и им было позволено подняться с колен. Тейе стало легче, потому что вид такого огромного количества богатых и достойных людей, вползающих в залу на израненных коленях, в конечном счете вызывал смех, которого она опасалась, потому что после смеха могло прийти презрение к фараону, а тот уже и так позволял слишком много вольностей по отношению к своей священной персоне. Если сохранять хладнокровие, – размышляла Тейе, – и молчать, отмена указа станет рассматриваться как моя победа над ними обоими.