Нас больше нет (СИ) - Вильде Арина

Возможно, и хорошо, что мы с Давидом в квартире не одни. Клянусь, взгляды, которые он бросал на меня по дороге сюда, сводили с ума. Мне казалось, что стоит входной двери закрыться, как он набросится на меня, словно изголодавшийся зверь, и вмиг сломит любое сопротивление.

А нам нельзя. Больше нельзя. Потому что у меня билет на самолет куплен, рейс через два дня. В Лондон. Там меня ждут. А перед этим нужно в студию заехать, отправить наконец-то картину Дамиру или же лично встретиться с ним, поблагодарить. Пока еще не решила.

Если позволю Давиду хотя бы поцелуй, то не смогу уйти. Его слова все еще звенят в ушах, отзываются в сердце. Так легко закрыть глаза и представить, что мы никогда не расставались. Что живем вдвоем в его квартире, что Каспер мурлычет у кровати по ночам…

— Лер, прости, что отвлекаю, но ты там уже больше часа, а санузел совмещен, и мне бы очень хотелось добраться до одного стратегически важного места, — деликатно постукивает в дверь Давид.

— Пять минут!

Я тянусь за полотенцем, вытираю тело, волосы. Грязную одежду забрасываю в стиральную машинку и включаю на быстрый цикл. Надеваю розовый спортивный костюм и, сделав несколько вдохов, выхожу из безопасного убежища, встречаясь в коридоре с Давидом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты спать? — спрашивает он, сканируя меня взглядом с головы до ног.

— Нет, — качаю головой, — посижу немного с вами, не хочу обидеть Любовь Николаевну.

Давид провожает меня тяжелым взглядом, я тихонько проскальзываю в кухню, где вовсю хозяйничает его мама.

— Присаживайся, Лерочка, я уже и чайку заварила, и ужин вам разогрела. Давид сказал, вы с обеда ничего не ели. Без тебя только булочку ухватил, не захотел сам ужинать.

Любовь Николаевна приветливо улыбается, поглядывает на меня с интересом.

— Спасибо. — Несмело присаживаюсь за накрытый стол. Только сейчас понимаю, насколько, оказывается, голодна. Но к вилке не тянусь, решаю подождать Давида.

Бывшая свекровь взгляда от меня не отводит, видно, спросить что-то хочет, но не решается. Но здесь без слов ясна тема ее беспокойства.

— Вы не волнуйтесь, я скоро улечу. Мы с вашим сыном и в самом деле случайно встретились. Мы не вместе, — пылко заверяю ее и надеюсь, что голос мой не сочится горечью.

— Да я же не за это, деточка. Я бы и рада была, если бы вы снова сошлись. Давидка же так переживал, когда вы развелись. Ни с кем видеться не хотел, закрылся в себе, и мы так и не добились от него внятного ответа, что же произошло. Мы ж сначала думали, что вы по залету так быстро поженились, никому не сказав, ребеночка ждали. Но, видно, у вас другие причины были, — уже тише заканчивает она, пряча глаза за чашкой.

— Другие, — подтверждаю я, с Любовью Николаевной разговаривать безумно трудно на тему наших с Леоновым взаимоотношений.

— Я видела новости, Лерочка. Если тебе какая поддержка нужна, то ты обращайся. Ты всегда желанный гость в нашем доме, в любом возрасте остаться без родителей — это горе, — говорит она, протягивая руку через стол и накрывая мою. Ее сочувствие искреннее, неожиданное.

— Да, спасибо. — Плечи опускаются, аппетит резко пропадает. Я и забыла, что смерить отца стала достоянием всей страны.

— Почему грустные такие? — В кухню заходит Давид, волосы влажные, одежда другая — скорее всего, успел быстро принять душ.

Его мама подскакивает с места, начинает суетиться.

— Ой, я, наверное, уже поеду, что вам мешать-то здесь буду?

— Куда поедешь? Ночь на дворе. Не говори глупостей, мам, в гостиной переночуешь, Лера в спальне ляжет, а я на полу. А ты чего скисла? — спрашивает, пододвигая стул ближе ко мне. Прожигает меня цепким взглядом, рука под столом находит мою, сжимает.

— Нет, ничего, просто устала. Сам понимаешь, — натянуто улыбаюсь, сглатывая тугой ком в горле.

Давид кивает, переключает свое внимание на стол. Накладывает мне салат, накалывает кусочек запеченной курицы, картошку. Потом наполняет свою тарелку. Его мать внимательно следит за нами, чему-то своему улыбается, а потом пододвигает к нам корзинку с нарезанным хлебом.

Становится так уютно, по-домашнему. И чай с малиной как у моей бабушки получился.

— Мам, если помощь какая-то или деньги для ремонта нужны, ты говори.

— Данечка тебя уже опередил. Даже бригаду нашел хорошую, но отец сказал, что все равно не доверяет им, поэтому остался контролировать. А ты когда соберешься и переедешь? Давид ведь новую квартиру купил. В новострое, большую такую. — Переводит взгляд уже на меня, смотрит с затаенной надеждой. Почему-то мне начинает казаться, что его мама думает, что мы могли расстаться из-за того, что он зарабатывал немного и жил не так богато, как наша семья.

— Когда решу, тогда и перееду, мам, — буркнул Давид.

— Мне тоже непросто было переехать, — решаю поддержать его, — все в город рвались, а я к дому так сердцем прикипела. До сих пор туда тянет.

— Мама у нас тоже не любит перемены, диван небось так и стоит посреди квартиры старый? — Подмигивает ей и улыбается.

— Выбросили, ироды, — дуется его мать, глаза воинственно загораются. — Пока меня не было, вынесли. Я на прошлой неделе решила проверить, что там и как, иду, а он рядом с мусорными баками стоит! Как же душа разболелась. Столько воспоминаний с ним связано.

Мы с Давидом переглядываемся, улыбаемся. Ужин проходит в теплой обстановке, потом мы с бывшей свекровью сражаемся за право помыть посуду. Конечно же, побеждает она, отправляя нас с Давидом отдыхать.

— У тебя прекрасная мама, но я, кажется, это уже говорила когда-то.

Становится слишком волнительно наедине с ним. Взгляд на кровать падает, и по телу дрожь проходит. Каждой клеточкой чувствую близость Давида, в животе трепещут бабочки.

— Да, они с отцом у меня молодцы. Троих вырастили.

— Троих? — удивленно вскидываю на него взгляд, садясь на мягкую кровать. Все еще не верится, что я снова здесь.

Рядом стоят коробки с моими вещами, которые я так и не успела забрать.

— А, ты же не знаешь. Родители Дани и Оли умерли. Ему четырнадцать где-то было, а Олька совсем малой была, лет шесть или семь. Родственников у нас больше не было, их могли в детдом определить, поэтому родители оформили опеку и забрали их. Мама думает, я не знаю, но, когда все это случилось, я подслушал их разговор. Они хотели второго ребенка родить, к врачу как раз записались, но четвертого уже не потянули бы никак.

— Ты не рассказывал. Хотя ты почти ничего не рассказывал.

— Наверное, — пожимает плечами. — Ты ведь знаешь, что я не особо разговорчив.

Давид открывает шкаф, достает сверху запасное одеяло, стелет на полу рядом с кроватью. Я с недоумением смотрю на него.

— Ты что, там собрался спать?

— Угу.

— Но… зачем? Думаешь, мама ночью зайдет проверить, хороший ли ты мальчик?

— Нет. Просто я тебе в любви признался, а ты ничего не ответила. Поэтому не прикоснусь к тебе до тех пор, пока не получу вразумительного ответа, почему мы не можем попробовать заново, — заявляет он, и я впадаю в ступор. Брови ползут вверх, глаза расширяются.

— Измором, что ли, решил взять? Ну-ну, у меня, между прочим, три года никого не было. Так что я могу еще подождать. Тем более что мой голод ты успел уже утолить.

— Прекрасно, тогда хороших снов, Лера, — подмигивает он, на лице появляется самодовольная улыбочка.

А потом Давид тянется к поясу, расстегивает его и снимает с себя штаны вместе с боксерами. Тем самым выбивая из моей груди весь воздух. При виде его вздыбленного члена рот наполняется слюной.

— Это как-то идет вразрез с твоими словами, — прочистив горло, произношу я, при этом не отворачиваюсь. Делаю вид, что ничего такого не происходит.

— Дома предпочитаю спать нагишом.

И как ни в чем не бывало снимает с себя футболку, а потом, щеголяя упругими ягодицами, подходит к шкафу и достает простыню.

Пока я пытаюсь взять себя в руки и перестать глазеть на Леонова, словно влюбленная дурочка, он устраивается на полу в шаге от меня, до пояса укрывается простыней — да так, что головка члена все равно торчит из-под нее, — закидывает руку за голову и равнодушно просит: