Прислуга - Кэтрин Стокетт

Появляется сенатор — на удивление трезвый, в свежей рубашке, точно такой же, как предыдущая. Мама с миссис Уитворт спускаются на несколько ступенек, рассматривая какие-то редкие розы, окружающие террасу. Стюарт кладет руку мне на плечо. Ему полегчало, но я-то чувствую себя гораздо хуже.

— Может?.. — Кивком приглашаю его в дом. Мы останавливаемся в холле, у «потайной» лестницы. — Я многого о тебе не знаю, Стюарт, — начинаю я.

Стюарт указывает на стену за моей спиной, ту, с пустым квадратом.

— Вот, я весь здесь.

— Стюарт, твой отец, он рассказал мне… — Не могу подобрать слова.

— Рассказал — что?

— Как это было ужасно. Как тяжело тебе пришлось. С Патрицией.

— Он ничего не знает. Не знает, кто она такая и что случилось…

Привалившись к стене, он скрещивает руки на груди, и на лице вновь тот же гнев, безумный и страстный. Он буквально исполнен гнева.

— Стюарт, ты не обязан рассказывать мне прямо сейчас. Но когда-нибудь нам все же придется поговорить. — Я сама удивлена, с какой твердостью произношу эти слова.

Он пожимает плечами:

— Она переспала с другим. Вот и все.

— С другим… кого ты знал?

— Его никто не знал. Один из надоедливых типов, что слоняются вокруг университета, пристают к преподавателям с дурацкими идеями о расовом равенстве. Ну вот она и поддалась.

— То есть… он был активистом? Борцом за гражданские права…

— Именно. Теперь ты знаешь.

— Он был… чернокожим? — Судорожно сглатываю, потому что даже для меня это было бы кошмаром, совершенно немыслимым.

— Нет, он не был чернокожим. Просто мразь, ничтожество. Какой-то янки из Нью-Йорка, из тех, что показывают по телику, с длинными патлами и лозунгами за мир.

Пытаюсь найти нужный вопрос, но ничего не приходит в голову.

— А знаешь, в чем настоящий ужас, Скитер? Я мог бы пережить это. Мог бы простить ее. Она просила, говорила, как сожалеет о случившемся. Но я понимал, что если кто-нибудь узнает, кем был тот тип, узнает, что невестка сенатора Уитворта спала с проклятым активистом-янки, это погубит отца. Погубит его карьеру, вот так, в миг.

— Но тогда за столом… твой отец… он сказал, что Росс Барнетт не прав.

— Ты же знаешь, это не имеет значения. Неважно, во что он верит. Важно, во что верит Миссисипи. Нынешней осенью он баллотируется в сенат США, и я, к сожалению, об этом знаю.

— То есть ты порвал с ней из-за своего отца?

— Нет, я порвал с ней, потому что она мне изменила. — Стыд, разъедающий его, заметен даже со стороны. — Но я не принял ее обратно из-за… моего отца.

— Стюарт, ты… все еще влюблен в нее? — Я улыбаюсь, словно это обычный вопрос, ничем не отличающийся от остальных, хотя чувствую, как кровь прилила к ногам, чувствую, что вот-вот грохнусь в обморок.

Он слегка оседает, прижимаясь к стене. Голос слабеет.

— Ты бы никогда так не поступила. Не солгала. Ни мне, ни кому-либо еще.

Он и не подозревает. Скольким людям я уже лгу. Впрочем, сейчас не об этом.

— Ответь мне, Стюарт. Влюблен?

Он устало трет виски, проводит рукой по глазам — и шепчет:

— Думаю, нам лучше на некоторое время расстаться.

Неосознанно тянусь к нему, но он отстраняется.

— Мне нужно время, Скитер. Немножко свободы. Я должен работать, добывать нефть и… привести мозги в порядок.

С террасы окликают родители, пора уходить. А я стою, изумленно разинув рот.

Потом беру себя в руки и следую за Стюартом к выходу. Уитворты остаются в «раковинном» холле, а мы, трое Феланов, выходим на крыльцо. Словно сквозь сон слышу, как все договариваются встретиться еще раз, теперь уже у Феланов. Прощаюсь, благодарю, с удивлением прислушиваясь к собственному голосу. Стюарт приветливо машет мне со ступенек, и родители даже не догадываются, что наши отношения изменились.

Глава 21

Мы стоим посреди гостиной, мама, папа и я, разглядываем серебристый ящик, торчащий в окне. Размером с автомобильный двигатель, хромированный, блестящий — символ современности. «Феддерс», — написано на нем.

— Да кто такие эти Феддерсы? — возмущается мама. — Откуда они взялись?

— Ну давай, Шарлотта, поверни выключатель.

— Нет, не могу, он такой вульгарный.

— Господи, мама, доктор Нил сказал, что тебе это необходимо. Отойди-ка.

Родители с изумлением глядят на меня. Они не в курсе, что Стюарт бросил меня после ужина у Уитвортов. И не знают, как я жажду облегчения, которое несет в себе этот механизм. Мне невыносимо жарко — все тело жжет и печет, и кажется, что я в любой момент могу вспыхнуть.

Щелкаю переключателем в положение «1». Лампы над головой слегка меркнут. Медленно, будто взбираясь на холм, раскручивается вентилятор. Пряди маминых волос трепещут как живые.

— О… боже… — Мама прикрывает глаза. Она совсем измучена в последнее время, язва терзает ее все сильнее. Доктор Нил сказал, что прохлада облегчит ей жизнь.

— И это еще не на полную мощность, — говорю я и переключаю на «2». Дует чуть сильнее, становится прохладнее, и мы улыбаемся, чувствуя, как высыхает пот на лбу.

— А что, давайте запустим во всю мочь. — С этими словами папа переключает на «3», самое крайнее, холодное, самое чудесное положение, и мама радостно хихикает.

Свет вновь вспыхивает ярко, жужжание становится громче, улыбки на наших лицах все радостнее, а потом все разом выключается. И темнота.

— Что… произошло? — растерянный мамин голос.

Папа выходит в холл:

— Эта чертова штука вырубила пробки.

Мама обмахивается платком:

— О святые небеса, Карлтон, почини ее.

В течение часа на террасе грохочут башмаки, щелкают переключатели и звякают инструменты — папа и Джеймисо работают. Когда все наконец отремонтировано, я выслушиваю лекцию насчет того, что никогда нельзя включать кондиционер на «3», не то дом взлетит на воздух, а потом мама тихо дремлет в своем антикварном кресле, прикрывшись зеленым пледом. Дожидаюсь, пока она уснет, прислушиваясь к тихому похрапыванию и разглядывая морщинки на ее лбу. Потом на цыпочках крадусь по дому, выключаю все лампы, телевизор, даже холодильник. Стоя перед окном, расстегиваю блузку. Осторожно перевожу рычажок в положение «3». Я не хочу ничего чувствовать. Хочу замерзнуть изнутри. Хочу, чтобы ледяной поток устремился прямо в сердце.

Электричество отключается через три секунды.

На две недели полностью погружаюсь в работу над интервью. Целыми днями, а порой и ночью сижу на задней террасе за пишущей машинкой. Зеленый двор и поля за полупрозрачными занавесками кажутся подернутыми туманной дымкой. Время от времени ловлю себя на том, что хотя взгляд мой устремлен на поля, но на самом деле я вовсе не здесь. Я в многочисленных кухнях старого доброго Джексона, вместе с прислугой, страдающей от жары в своей строгой униформе. Я чувствую нежность младенческих тел — крошечных белых детишек, сопящих у меня на руках. Испытываю те же чувства, что и Константайн, когда мама принесла меня из больницы и вручила ей. И эти «чернокожие» воспоминания словно вытаскивают меня из собственной ничтожной жизни.

— Скитер, мы уже несколько недель не видели Стюарта, — в восьмой раз замечает мама. — Вы ведь не поссорились, нет?

Как раз сейчас я пишу колонку Мисс Мирны. Казалось, подготовилась на три месяца вперед, но в результате едва не опоздала к сроку.

— Все нормально, мам. Не может же он названивать каждую минуту, — с некоторым вызовом отвечаю я, но тут же смягчаю тон. Мама худеет с каждым днем. Одного взгляда на выпирающие ключицы достаточно, чтобы погасить мое раздражение. — Он просто уехал по делам, вот и все, мам.

Кажется, на время это ее успокоило, и я использую ту же версию для Элизабет и — с чуть большим количеством деталей — для Хилли, причем с ней мне даже приходится украдкой ущипнуть себя, чтобы стерпеть ее кривую улыбочку. Но какую версию предложить себе самой — не представляю. Стюарту нужны «время» и «пространство», словно речь идет о физическом опыте, а не о человеческих отношениях.

Поэтому вместо того, чтобы упиваться жалостью к себе, я работаю. Печатаю. Потею. Кто бы мог подумать, что разбитое сердце чертовски поднимает температуру. Когда мама укладывается в постель, придвигаю стул поближе к кондиционеру. К июлю он превращается в серебристую святыню. Замечаю, как Паскагула одной рукой вытирает пыль, а другой приподнимает косынку, подставляя голову струе прохладного воздуха. Это не такое уж новое изобретение, кондиционер, но каждый магазин, где они установлены, обязательно сообщает об этом табличкой в витрине, указывает в рекламных плакатах — потому что это жизненно необходимая вещь. Я тоже сделала картонную табличку для дома Феланов и повесила на дверную ручку — ОТНЫНЕ РАБОТАЕТ КОНДИЦИОНЕР Мама улыбается, но делает вид, что ей безразлично.