Андерсен-Кафе - Дина Бакулина

Мы прошли на кухню. Аграфена Ивановна категорически отказалась пить чай в Зелёной или Оранжевой комнатах, поэтому мы с ней отправились на кухню. Андерсен заглянул к нам из двора, поел своего любимого варёного минтая, внимательно оглядел нас и снова отправился во двор. Похоже, гулять во дворе вечером нравится ему ещё больше, чем днём: и прохладно, и светло, — белые ночи всё-таки!

Аграфена Ивановна, по-видимому, о чём-то крепко задумалась, так, что вовсе забыла о моём присутствии, — поэтому мы с ней пили чай в полном молчании. А потом дворничиха отставила чашку в сторону и заплакала. Она плакала негромко, потому что изо всех сил пыталась сдерживаться, но даже когда она перестала всхлипывать, слёзы всё равно текли из её глаз тонкими струйками. Лицо же её при этом оставалось, — вернее, казалось — спокойным. Тогда, наконец, я спросила, что у неё случилось.

Аграфена Ивановна ответила не совсем понятно. Сказала, что случайно во время сегодняшней репетиции, среди актёров узнала нашу Валентину. Увидела её ещё издалека, из коридора кафе, а узнала, только когда Валентина сняла с себя мужской парик с бакенбардами. Оказывается, тётя Груша, когда-то работала с Валентиной в одной и той же школе. Только Валентина была там учительницей, а Аграфена Ивановна — уборщицей. Сообщив об этом простом факте, тётя Груша почему-то снова заплакала. А я не могла взять в толк, что её так расстроило, — неужели внезапное свидание с товарищем по работе?..

— Она всё время хвасталась! — наконец перестав плакать, пояснила тётя Груша колючим, неприязненным тоном.

— Кто? — не поняла я.

— Валентина, конечно! Кто же ещё?! Она постоянно хвалилась, какой у неё добрый да хороший сын!.. Заботливый — и вообще… Прямо не сын, а золото, не иначе!

Моя гостья похоже на что-то рассердилась, потому что вдруг резко замолчала и насупилась.

— Валентина часто хвасталась, что у неё хороший сын, а вам это было неприятно? — силилась понять я.

— Неприятно?! Да! Мне это было вот как неприятно! — в сердцах выкрикнула Аграфена Ивановна.

— Но… почему же? — недоумевала я.

Гостья не ответила. Она сосредоточенно и как-то безжизненно смотрела в свою пустую чашку. Я предложила налить ещё чаю. Аграфена Ивановна кивком выразила согласие. Наливая кипяток, я решилась продолжить расспросы:

— Но… почему? Почему вам это было неприятно?

Тётя Груша неопределённо пожала плечами.

— Ведь вы, наверное, просто не знаете, Аграфена Ивановна… дело в том, что сын у Валентины умер, — сказала я, ожидая, что Аграфена Ивановна если не посочувствует нашей поэтессе, то хотя бы удивится или взволнуется. Но моя гостья убийственно спокойным тоном произнесла:

— Я знаю. Знаю. А вот мой — не умер!

Она произнесла эту странную фразу с досадой и невыразимой горечью, — так, словно ей обидно было, что её собственный сын по-прежнему жив. Мне показалось, что я ослышалась, или что она сошла с ума. Но вскоре всё разъяснилось:

— Да ведь мучает он меня, Люба. Вот что. Не нужен он мне! Хуже всякой пытки мне мой сын! — скороговоркой выпалила тётя Груша так, словно хотела поскорее избавиться, убежать и от этих слов, и от своих горьких дум. В этом неожиданном признании тёти Груши было столько боли, что я чуть сама не расплакалась. Мне стало жалко мою гостью, несмотря на то, что она произнесла такие страшные, злые слова, — не сына её неведомого, не любимого родной матерью пожалела я, а именно её саму. Мне показалось, что на душе у Аграфены Ивановны не просто темно, а непроглядно, — страшный, холодный мрак царит там.

А потом Аграфена Ивановна рассказала, как её постоянно обижает взрослый сын, и что она ничего с этим не может поделать, и как ей тяжко, невыносимо жить на свете. Рассказала, что уйти из дома ей некуда и не к кому, что стыдно перед людьми и перед самой собой за то, что у неё такой сын. Она воспитывала его одна, муж рано погиб. Чтобы прокормить себя и сына, ей приходилось постоянно подрабатывать, — а значит, ежевечерне отсутствовать дома. Поэтому в детстве сын чаще всего обретался у свекрови тёти Груши, а та невестку не только не любила сама, но ещё и постоянно твердила внуку, что его мать необразованная, неотесанная. Так или иначе, мальчик не научился жалеть свою мать и даже не хотел её замечать. Сначала он просто не обращал внимания на её скорби и болезни, а потом и сам сделался причиной её горьких слёз.

— Вот Люба, поверишь ли, иногда даже жить не хочется! А надо! Ведь правда же, Люба, надо?

— Правда, — сказала я. — Надо.

— А как, Люба? Как жить с этим?

Я не знала, чем её утешить, что посоветовать… Мне показалось, что кое в чём она даже права: её горе и в самом деле больше горя Валентины, у которой умер единственный любимый и заботливый сын, лётчик.

А потом я вспомнила, что там, где люди сами ничего уже не могут поделать, там на помощь приходят святые, — те, кто своё на земле отстрадал, кто получил от Бога благодать помогать таким же страдальцам. Вспомнив об этом, я сказала:

— Пожалуйста, Аграфена Ивановна, если у вас есть такая возможность, если вы хоть немного верите в Бога, — поезжайте в Псково-Печерский монастырь! Говорят, места там святые… Может, вам хоть там немного легче станет? Сначала отпустит ненадолго, а потом всё и вовсе образуется?

Я вопросительно смотрела на тётю Грушу, не зная, как она отнесётся к моим словам. Потому что, при самом беглом, черновом и поверхностном делении — люди, по-моему, делятся не только на добрых и злых, богатых и бедных, умных и глупых, но ещё и на верующих в Бога и на тех, кто в Него не верит. Если тётя Груша относится к последней категории, то мой совет только разозлит её… Но так или иначе, а ничего иного я посоветовать ей не могу.

— А я, Люба, об этом святом месте тоже что-то такое слышала… — задумалась тётя Груша и спросила спокойно, даже с надеждой: — Так ты думаешь, съездить мне в Печоры, святым пожаловаться? Да?

— Ну… раз уж всё равно жаловаться больше некому… — рассуждала я.

— А ты-то, Люба, сама веришь, что эти самые святые могут помочь? Веришь?

— Я верю, — сказала я. Потому что я и в самом деле верю — и в святых и в то, что они могут помочь.

Тётя Груша взглянула на меня, а потом вдруг на мгновенье сокрушенно закрыла лицо руками и сказала:

— Знаешь, Люба, ты прости меня за Валентину. Прости, что я её горю позавидовала! Я, Люба, совсем уже… окаменела! Плохая стала совсем, злая очень, — вот что. А всё равно поеду к святым, в ноги им брошусь, — может, и меня примут? Как думаешь? Может, я как-нибудь немного оттаю там у них… хоть на столечко? А то, как мне с таким каменным сердцем жить, Люба?

И слёзы снова сами собой потекли тонкими струйками по её спокойному лицу. А мне снова так жалко её стало, что я не выдержала и тоже заплакала. И мне тоже нестерпимо захотелось поехать к Псково-Печорским святым, о которых я от кого-то слышала, — тоже поклониться им в ноги и попросить, чтобы моё сердце не черствело и не каменело, а наоборот, жило и пламенело…

…Ну вот, я уже стихами заговорила, в духе нашей поэтессы Валентины.

А потом мы с Аграфеной Ивановной задумались каждый о своём и замолчали. Мысли лезли мне в голову только очень грустные. И тогда мне захотелось как-нибудь прервать этот невесёлый поток, потому что, если мы обе будем сидеть и печалиться, ничего хорошего из этого не выйдет.

Я ещё раз поставила на плиту чайник, а потом заглянула в холодильник — посмотреть, что там есть хорошего. Но хорошего там оказалось немного: несколько сырых яиц, солёные грибы и банка сгущёнки. Я из-за этих репетиций совсем перестала варить супы и вообще — правильно питаться, а после сегодняшнего нашествия актёров-романтиков у меня в холодильнике и вовсе никаких запасов не осталось. Странно, как они ещё кошачью варёную рыбку не смолотили!.. Завтра первым же делом придётся идти в магазин.

Я предложила тёте Груше на выбор сгущёнку или солёные грибы. Она выбрала грибы. Мы выпили сладкий фруктовый чай, (обыкновенный уже закончился) и закусили его солеными грибами с хлебом. Это удивительное угощение хоть немного отвлекло нас от невесёлых мыслей. Кстати, попробуйте как-нибудь сладкий фруктовый чай с солеными грибами — они, оказывается, очень хорошо сочетаются! А потом, когда мы немного подкрепились, я вдруг вспомнила, какую чушь понаписали Романтики для конкурса, и кое-что кратко пересказала гостье. Некоторые опусы я так часто перечитывала, что знала уже наизусть. Аграфена Ивановна слушала с явным удовольствием — ей пришёлся по душе детектив Евгения. А мне лично больше всего нравился рассказ Катерины про Андерсена-художника.

Я почувствовала, что мою гостью заинтересовали творения Романтиков — во всяком случае, они не показались ей полной чушью. Одобрение тёти Груши даже окрылило меня: ведь я так переживаю за этот конкурс! За спектакль я, конечно, тоже переживаю, но литературный конкурс мне почему-то ближе и дороже.