Несущий свободу - Игорь Поль

Он был поражен. Случай с ботинками потряс его так же, как двуличие начальства. Он не испытывал угрызений совести из-за убийства племянника гроссгерцога – туда ему и дорога, а если его и беспокоили воспоминания о крике девушки на лестнице, то он всегда мог успокоить себя мыслью, что выстрелил в нее в целях самозащиты. Но то, с чем он столкнулся теперь, казалось ему вопиющей несправедливостью: своим сверхчутким носом он узнал запах, запах страха и обреченности, его трудно описать словами, но спутать ни с чем невозможно. Он отпустил эту невинную душу вовсе не затем, чтобы она попала в грязные лапы таких людишек, как эти.

– Триста пятьдесят – последнее слово, – сказал мужчина.

– Черт с тобой! – и ботинки сменили владельца. Хенрик не сводил глаз с хитрого и злого лица. Он увидел, как она локтями прокладывает себе дорогу в толпе, и двинулся следом.

Выбравшись во двор, он едва успел заметить, как она заворачивает за угол; мокрые полы пальто хлопали ее по ногам. Боясь спугнуть жертву, Хенрик нацелил на нее камеры и отстал, стараясь не попадаться ей на глаза. Он забыл про еду; непонятно, чего больше было сейчас в его голове: облегчения оттого, что кто-то сделал за него неприятную работу, или ярости, что кто-то посмел грубо вмешаться в его жизнь, оспорить его право не только карать, но и миловать наперекор указаниям тех, кто всю жизнь помыкал им как вздумается. Он узнавал места, где они шли, он уже был тут утром – вон тот магазин, где он решил передохнуть, а здесь он остановился, чтобы переждать, пока проедет полицейская машина; у этого переулка он попытался протереть объективы камер, но все было бесполезно – дождь заливал их снова и снова.

Невероятно, как быстро она шла. Что-то дьявольское было в этом стремительном беге по мокрым тротуарам, по лужам и потокам воды из водосточных труб. Она придерживала полы пальто, приподнимала их повыше, чтобы не мешали прыгать через промоины. Он подумал: они с нею расправились. Конечно же, эти «они» – люди из компании Арго. Бедная глупышка помешалась на сенсациях, совершенно не представляла, с чем столкнулась, с какой огромной и безжалостной машиной вздумала играть в кошки-мышки. Этот Арго – такие ни перед чем не останавливаются. Хенрик вспоминал лица тех, с кем имел дело: священников, чиновников, бизнесменов, журналистов, офицеров полиции – да кого только не перемалывала эта кровавая мельница… У лиц были отрешенные взгляды, так бывает, когда человек осознает неизбежность смерти, сдается, смиряется в последний миг, когда пуля уже вырвалась из ствола; тогда-то и появляется это отрешенное выражение, удивительное сочетание блаженства и опустошенности, неземная мудрость светится в глазах в этот последний миг. Неужели он найдет ее такой же – с остановившимся взглядом? Впервые со дня смерти матери Хенрик беспокоился о ком-то, кроме себя самого.

Пройдя мимо магазина, женщина свернула направо, в узкий переулок, застроенный серыми бетонными коробками-близнецами. Дождь смыл мусор, растворил вонь, шершавые пропыленные стены влажно блестели, было странно видеть, как блеск воды преображает унылые стекла.

Он дождался, пока ее шаги стихнут на лестнице, и тихо поднялся следом. Изрисованная лестничная клетка. Лифта нет. Тусклые лампочки забраны решетками, залиты какой-то дрянью, но все-таки работают, распространяя вокруг призрачный свет. Двери одинаковы: все, как одна, массивные, непробиваемые. Мой дом – моя крепость.

– Кто там? – раздался из-за двери подозрительный голос.

– Газовая компания, – небрежно произнес Хенрик. – В доме утечка.

– У нас за все уплачено, – голос был исполнен непреклонности.

– Да мне плевать на ваши задолженности, мы проверяем магистрали.

– Иди своей дорогой.

– Мне-то что, я пойду. Поставьте подпись, что не имеете претензий. Мне же легче. Охота мне по вашим норам колупаться. За эти деньги здороваться по утрам, и то не каждый день.

За дверью совещались, было слышно, как женщина шепотом уверяла кого-то, что это никакой не газовый мастер – обычная шпана, даже без комбинезона. Мужской голос отвечал ей, что в кухне действительно воняет и что на прошлой неделе у какого-то Бербера вся семья из-за утечки отравилась.

– Покажите удостоверение! – наконец, потребовал голос.

– Вот, гляди, – и Хенрик помахал перед камерой глазка карточкой частного охранника, украденной им с полгода назад.

– Сунь под дверь!

– Ага, щас! Ищи дурака. Что за день сегодня – сплошные самоубийцы! Черт с вами, хотите взорваться – взрывайтесь, но за газ-то кто платить будет?

Дверь чуть сдвинулась в сторону.

– Что у тебя в сумке?

Он усмехнулся:

– Известно что – взрывчатка. Хватит, чтобы ваш дом в клочки разнести.

– Входи. Ноги вытирай. – Дверь отодвинулась достаточно, чтобы он смог протиснуться. Его всегда удивляло, как убедительно действует на людей правда. Ты хочешь солгать – и не лжешь, но привычка видеть во всем скрытый подвох превращает людей в доверчивых идиотов: в сумке Хенрика, кроме дежурного набора для выживания, действительно присутствовала пара пленочных мин, способных в пять минут сжечь такую бетонную коробку, как эта.

Дальнейшее было делом техники. Он катнул внутрь таблетку световой гранаты, зажмурив глаза и закрывшись рукавом: резкий щелчок, красная вспышка в глазах, удивленные вздохи – ужас и боль придут лишь через пару мгновений; ворвался в тесную прихожую и задвинул дверь. Короткие безжалостные удары – он нокаутировал худого парня с обрезком трубы и давешнюю женщину; оба стояли, как в замедленном воспроизведении поднимая руки к глазам, рты их только раскрывались для крика; оба с шумом повалились на пол, женщина зацепила вешалку и тяжело зашевелилась под ворохом накрывшей ее одежды. Молнией он пронесся по квартире, пинками распахивая двери и шаря револьвером перед собой. Проверил даже шкафы с одеждой. Никого. Но в кухоньке с осклизлыми от жира кафельными стенами на спинке стула сохла рубаха в клетку. ЕЕ рубаха.

Голокуб бормотал в гостиной, по окнам бесшумно лилась вода. Он вытащил мычащего от боли парня на середину комнаты – просто схватил за ногу и проволок по полу, как ворох тряпья. Чип не нуждался в командах – казалось, безысходный ужас заполнил комнату до краев. Хенрик рванул цветастую занавеску, скомкал, грубо набил страдальчески искривленный рот.

– Я буду задавать вопросы. Только два ответа: да и нет. Да – кивнешь. Нет – покачаешь головой. Если увижу, что врешь – порежу на куски. Медленно. Кивни.

Тело на полу замешкалось: мозг, анестезированный болью, реагировал вяло. Ярость требовала выхода, это существо не ассоциировалось ни с чем разумным, достойным жалости, в голове билось лейтмотивом: они убили ее. Он почувствовал, как хрустнул палец под каблуком, тело выгнулось дугой, забилось – так извивается червяк, перебитый пополам.

Шепот Хенрика был подобен крику, он был самой смертью:

– Я сказал – кивни.

Застонала женщина в прихожей. Затылок парня отчаянно заколотился об пол.

– Слушай. Отвечай. Это ты принес женские вещи? Ботинки, рубаху?

Затылок вновь стукнул.

– Ее убили? Убили?

Существо замотало головой, прижало к груди изувеченную кисть, баюкало ее; слезы струились из слепых глаз.

– Ты знаешь, где она?

Снова кивок. Хенрик почувствовал, как в груди зародилась горячая волна: надежда.

– Хорошо. Я тебя не убью. Расскажешь мне, как ее отыскать. Останешься жив, я обещаю. Не трусь – слепота к вечеру пройдет. Но если что не так…

Рука парня вырвала кляп. В невнятном клекоте слова были почти неразличимы:

– Клянусь… уборщик… украл… вынес с мусором… это не я… святой крест…

– Хорошо. Дальше. Где она?

– Святой крест… не я… я только мусор выношу…

– Это я понял, – кивнул Хенрик. Он блаженствовал в волнах тепла – она жива. – Говори, где ее держат.

66

Сумку он оставил в подвале, неподалеку от выхода, среди трупов и моргающего из-за перебитой проводки освещения. Левое плечо жгло – какой-то громила выстрелил в него со спины. Хенрик слишком поздно среагировал на движение, не успел уйти с линии огня, пуля сорвала изрядный клок кожи, и теперь он чувствовал, как рукав постепенно напитывается кровью. Он досадовал – от усталости реакция его оставляла желать лучшего; нападение, единственным козырем которого были быстрота и шокирующая жестокость, высосало остаток сил. Скоротечный бой среди белых стен промелькнул как миг: удивленные лица (тебе чего, дружок?), медленные, будто сонные движения противников, щелчок световой гранаты, багровая муть в глазах и частые хлопки револьвера. Он перезаряжался с такой скоростью, что наверняка получил бы высший балл на стрельбище учебного лагеря; жалел, что с ним это убогое оружие для тайных дел, совершенно не годящееся для штурмовых акций, а не сокрушительный «Оберндорф» с картриджем на сотню выстрелов, системой индивидуального наведения и гранатами химического воспламенения. Хотелось прошивать стены навылет, выжигать темные углы, идти, не скрываясь, подобно мобильному штурмовому комплексу, чувствовать в угаре торжествующей ярости, как пули бессильно рикошетируют от брони высшего класса защиты и как умирают невидимые противники, которых блок наведения рисует в виде бледно-зеленых, накладывающихся друг на друга силуэтов. Вместо этого – жалкий суррогат: патроны с капсулами из монокристаллического водного композита; такие проделывают в теле дыру с кулак, а после растворяются кровью, не оставляя компрометирующих следов, но совершенно не годятся для стрельбы через препятствие.