Песочное время - рассказы, повести, пьесы - Олег Постнов

- Дурно не это само по себе; плохи следствия, - продолжал Гаспаров, смиряясь постепенно с необходимостью говорить и уже следуя мимикой ходу слов. Он принял небрежную позу и изобразил на лице равнодушие ко всему прочему. - Собственно, это вопрос религии.

- Вот как? а, ну разумеется... Да, гм: ты, надеюсь, не атеист? спросил тотчас Кис, которому показалось, что он понял суть взглядов Гаспарова - он знал проблему религиозности в толстовстве, а при этом сам простодушно считал себя человеком верующим: вера, на его вкус, была столь же неотъемлемой чертой comme il faut, как и галстух или светский треп. Со всем тем, в глубине себя, он себе не лгал. Жизнь он воспринимал остро и сильно, слишком остро и слишком сильно для того, чтобы мочь представить себе мир, основанный на незатейливых идеях безбожья из учебника обществоведения, которые, однако, он отрицал вслух, главным образом, из одного только пиитического чистоплюйства.

- Дело не в этом, - говорил Гаспаров между тем. - Дело тут в самой России, в русских. А Толстой, к сожалению, русский, к тому же еще реалист... Вот видишь ли, - продолжал он, рассматривая, как Кис зажигает сигарету, - мне вообще трудно понять, отчего это такая фантастическая страна, как наша, пусть и в золотой век, могла родить реалистов: c'est ridicule*; сильно подозреваю, что тут с классификацией не все ладно. Ну откуда бы им было взяться? ведь мы же - я имею в виду русских - никакой действительности н( дух не переносим, а уж подавно своей, постылой. Нужен абсолют: общее и высшее, и чем скорей, тем лучше, лучше без подробностей... Так вот: а Толстой, эти его том( пыльные и пухлые - это же одна сплошная подробность: как кто сел, как посмотрел, как сказал, как подумал, всюду - к(к, не чт(! И ни одной ошибки. Вот я, например, этого просто не вижу. И сколько раз смотрел - не вижу, нет. И не помню. Впрочем, я по себе сужу... - Гаспаров саркастически хмыкнул.

- Что ж, вот, казалось бы, художественный дар, - заметил Кис осторожно. - Но ты говоришь - религия; причем тут она?

Гаспаров, высказывая сейчас мысли, самому ему давно известные, а потому и зная наперед, что за чем следует в них, остался доволен вопросом Киса.

- Религия при том, - подхватил он тотчас, - что он ей-то все в жертву и принес, оттого он русский... Останься он просто гениальным писателем, каких десяток в мире, докажи, что и русские бывают реалистами, художниками, да и только, с гордым девизом в том смысле, что "искусство не нужно ни за чем" - все было бы на месте. Нет, ведь ему этого мало! Он вместо того весь мир на тот свет отплясал - все ради Бога. Вроде жонглера Богоматери, помнишь, у Франса...

Кис, который Франса не читал, как и вообще французов, оттого, между прочим, что на языке не мог, а переводами брезговал, тут, однако же, нашел нужным кивнуть, но все-таки поморщился из-за дыма из сигареты, плывшего ему в глаза. В этот миг кончилась музыка; разгоряченная танцем Света подскочила к дивану и, с размаху плюхнувшись между Кисом и Гаспаровым, раскинула голые руки, обхватив обоих за шею и хохоча. В studio поднялась суета, все задвигались, тоже взбодренные танцем, но не находя, чт( предпринять, покуда Тристан менял пленку, попросту пока галдели и смеялись.

- Кисонька, сигаретку! - простонала между смехом Света. - Или нет: дай затянусь... - Она взяла губами фильтр, так что Кис ощутил на миг на ладони ее дыхание, потом пустила дым и, поочередно оглядев Гаспарова и Киса, произнесла нараспев:

Блажен и свят в веках философ,

Задавший множество вопросов.

Но вот вопрос: блажен иль нет,

Тот, кто нашел на них ответ?

- Это что за дичь! - восхищенно заорал Кис, менее всего ожидавший стихов от Светы; ему к тому же понравилось, как именно она дышала ему между пальцами. - Светка, эй: я тебя поцелую!

- Да-а? - Света притворно задрала бровь. - Фи, я тебя не люблю. - Она опять посмотрела на Гаспарова. - А вы что скажете, сударь? По вкусу ли вам мои стихи?

- Они правда твои?

- Это важно?

- Нет.

- То-то же. Хм, о чем вы тут хоть трепались-то?

- О вопросах, конечно, - затараторил Кис, желая вернуть к себе внимание Светы. - О безответных, хе-хе-с... Serge как раз остановился... где ты, бишь, остановился?

- Я остановился на том, что после Толстого писать уже нечего, - проговорил Гаспаров, вновь нахмуриваясь, так как от близости Светы, от ее голых рук и особенно от горячей смеси дух(в и пота, витавшей кругом нее, у него опять сделалось томно в груди и поплыла голова.

- Та-ак - да? - протянул Кис несколько растерянно и тоже собрал складки на лбу. - Я, наверное, что-то упустил. Хоть убей не пойму, из чего ты это вывел. Мы вроде бы дошли до религии...

- До чортиков вы дошли, - заявила Света. - Ладно, не печальтесь. Она вдруг повернулась к Кису, быстро и сильно, без кривляний поцеловала его в губы и вскочила. - Вы зануды, - отнеслась она еще напоследок к ним. - Эй, Тристи! Давай, врубай.

Тристан и в самом деле в этот момент надавил кнопку.

Странно, но на этот раз ни слов(, ни даже самый поцелуй Светы никакого особенного действия на Киса не произвели, вернее, произвели самое глупое. Он принял небрежную позу, призванную обличить в нем бывалого сердцееда (и даже внутренне так себя на миг и почувствовал), затянулся, покачивая ногой в такт новой музыке, уже успевшей собрать круг танцующих, и, наконец, выпустив ноздрями дым, изрек:

- Искусство для того и нужно, что человек знает, чт( ему делать с телом. А с душой - нет.

Гаспаров, не ждавший от Киса особых откровений, удивленно посмотрел на него.

- Это, пожалуй, верно, - заметил он еще больше нахмурившись, и так как был уже увлечен разговором (особенно, конечно, развитием своей мысли), то решил довести дело по возможности до конца. В общем, все просто, - продолжал он, упирая на слова. - Реальность удалась ему более, чем кому-нибудь, и я не думаю, чтобы Толстой был просто т(к землепашец. Если угодно, это вообще его знак и символ: он потому, кстати, и чудеса отрицал, что всегда за землю держался. И уж, конечно, тут все понимал по-хозяйски. Так вот я и спрашиваю: осталось еще что-нибудь в действительном мире, чего бы он не описал? Есть в обществе нормальных людей чувства или мысли, которые он уже не нашел бы? А если нет, то вот тебе и смерть реализма. Исчерпанность жизни, двадцатый век. Политика, порнография да психоз - все, что остаётся; три "П", так сказать... Ну и, конечно, лирика на все лады, даже в прозе... Итог печальный. - Гаспаров замолчал, ожидая возражений.

Кис, который согласен с Гаспаровым не был, но хотел как-нибудь сразу опровергнуть его, без долгих дискуссий, вначале замер и напрягся, честно стараясь найти, что же, собственно, не нравилось ему во взглядах Гаспарова, и, к своему изумлению, тотчас нашел и провозгласил, любуясь собой и для пущего эффекта не изменив даже тот небрежный тон, каким говорил перед этим:

- Да видишь ли, Гаспаров, - сказал Кис благожелательно, - когда б великие не превосходили в чем-нибудь друг друга, их неинтересно было бы читать; Грина, например, и после Толстого читать интересно. Ergo... - Он улыбнулся и развел рукой с сигаретой. К его удовольствию, Гаспаров был и впрямь сражен.

- Позволь, позволь, - заговорил он было. - Конечно, если так поставить вопрос...

Однако Кис перебил его.

- Россия, о Гаспаров... - произнес он, откидываясь картинно на спинку дивана: он хотел закрепить схваченные позиции и уже открыл рот... Зеленоватый свет, упав из прихожей, внезапно очертил иначе предметы и фигуры в studio, так что Гаспаров, сидевший лицом к двери, невольно поднял взгляд мимо Киса. Следуя ему, а также общему легкому замешательству, наступившему вдруг в гостиной, Кис, вздрогнув, обернулся. И увидел Машу.

Быть может, правы те философы, в чьих системах время уподоблено линии, а мысль - вертикали к ней. По крайней мере Кису казалось позже, что он понял все, лишь только глаза его встретились с глазами Маши, и после того уже ни одной иллюзии не смог бы он утерять, ибо в нем их не осталось ни единой. Но, вполне вероятно, что это только ему казалось, на деле же, отвернувшись от Гаспарова и тотчас его забыв, словно бы потеряв его из виду, он нашел себя уже посреди studio, и зачем-то включен был верхний свет, музыка заглохла, вокруг говорили невнятно, но громко многие голоса, а он сам, остановясь и ссутулившись перед Патом, что-то слушал и отвечал, избегая видеть то, что увидел, обернувшись к дверям, когда ему понадобилось все же несколько долгих, словно гудение колокола, секунд, чтобы рассмотреть Машу и в полутьме, за спиной ее, военного молодого человека с простодушным лицом и черными, как у нее, глазами, одной рукой державшего ее за руку выше локтя, а другой снимавшего офицерскую форменную шапку с коротко остриженной красивой головы.

Сознание Киса судорожными наскоками пыталось теперь уловить, что же именно говорил ему между тем Пат, и что он сам отвечал на это. Но каждое слово, попав в беспорядок других слов, осадивших его разум, билось уже напрасно, неспособное найти концы нужной связи. Мало того: бедному Кису не только слов(, но и самые звуки предстали вдруг в их утомительной вещественности, как это порой случается в болезни; и были среди них иные колючими и шершавыми, другие округлыми и гладкими, и еще каждое - теплым либо холодным, а между всеми имя "Гарик" горело угрюмым огнем раскаленной печи. Наконец он увидел явственно и отдал себе в том отчет, что лицо Пата, и без того скуластое, раздвигается еще посредине незлой ухмылкой, ему присущей, и, вдруг испугавшись этой ухмылки, Кис сжался весь, овладел слухом и кое-как, в последний миг все же выхватил из слов их смысл.