Цвет греха. Чёрный - Александра Салиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут настоящий кошмар начинается!
Где-то что-то падает. С таким грохотом, будто удар кувалдой по моей голове. Хруст чужих суставов настолько отчётливый, что невозможно не разобрать. Как и громкое короткое ругательство от пострадавшего, полное боли.
— Нет! — срывается с моих уст моментально, а я снова открываю глаза, бросившись к ним навстречу. — Это не он! Не надо! Он просто помог!
Зачем оправдываю?
Нас обоих.
Кого умоляю?
Ни один из них меня не слушает.
Если Каан — подхваченный за шиворот, с заломленной за спину рукой, с перекошенным от болевых ощущений лицом, то Адем…
Всё ещё злой, хмурый и мрачный. Нет, в нём совершенно нет никакой ярости или гнева. Всё гораздо хуже. В его глазах живёт лишь колючая ледяная тьма, когда он склоняется ближе к третьему из нас, тихим, пробирающим до глубины души обещанием выговаривая:
— Ещё раз увижу тебя рядом с ней, — усиливает свой захват, отчего снова слышится хруст чужих суставов, — ещё раз дотронешься до неё, — выделяет, — я тебе эту твою грёбанную тянущуюся ни к месту конечность точно переломаю. Не только к ней, вообще ни к кому и ни к чему больше прикасаться не сможешь.
Вот тогда отпускает. Если толчок за пределы дверного проёма в коридор можно почитать за таковое. Жертва содеянного едва не падает, в последний момент удерживает равновесие. А я молюсь всем и вся, чтоб он не вздумал возвращаться. Всю эту мольбу вкладываю в направленный на него взгляд. Он и не возвращается. Жаль, это далеко не самая сложная часть из всего, что меня ждёт. Едва я и опекун остаёмся вдвоём, та самая колючая ледяная тьма, от которой моё сердце предательски замирает, — направлена на меня.
Секунда.
Другая…
Взгляд бывшего мужа моей матери совсем не становится мягче. Сосредотачивается на мне. Блуждает по моим обнажённым плечам, смещается ниже, к ногам, и обратно, впивается в моё лицо с такой силой, как если бы ударил.
Невольно отступаю обратно, опуская голову.
— Что с твоей одеждой?
— Её забрали.
Тук-тук…
Каждый удар моего сердца снова равен его шагу. И одной расстёгнутой пуговичке на белоснежной рубашке.
Тук-тук…
— Кто?
— Девочки. Не Каан. Он… просто помог.
Кажется, я повторяюсь. И опять бесполезно.
— Помог? — вкрадчиво переспрашивает мужчина, закончив с расстёгиванием пуговиц на своей рубашке. — Так это, по-твоему называется? — и вовсе стаскивает с себя верхнюю часть своего одеяния. — Просто помог?
Киваю. Осмысливаю тот факт, что он явно имеет в виду что-то совсем другое. Тут же поспешно мотаю головой в отрицании. Потом понимаю, что таким образом лишь подтверждаю все те неизвестные домыслы, которые только могут кружить в его голове. Снова киваю. Да только поздно менять своё мнение. За моей спиной — опять металлическая поверхность. Натыкаюсь на неё. Почти спотыкаюсь. Не падаю исключительно потому, что широкие тёплые ладони ловят за талию. Сперва ловят. Затем — притягивают плотнее к опекуну. А на мои плечи ложится его рубашка.
— Вот и мне совсем иначе показалось, — по-своему расценивает мою реакцию он.
Я, честно, стараюсь не паниковать, не чувствовать за собой вину, забыть про весь тот груз, что моментально давит на сознание.
Я ведь, по сути, ничего такого и не сделала!
Так почему он злится?
В том числе, на меня.
— А как, по-твоему, это тогда называется?
Правильно говорят, молчание — золото!
Шикарное правило жизни.
О котором я слишком часто забываю.
Вот как сейчас, когда на мой зеркальный вопрос, блуждающая в чёрном взоре тьма будто пробирается наружу, всего его пропитывает, а витающая опасность в воздухе: как оголённые провода — дотронься, сразу прибьёт.
— Рассказать? — как-то по особенному цинично отзывается Адем Эмирхан. — Или может, показать?
Последнее — определённо вопрос. Но скорее — бескомпромиссное утверждение. Вместе с моим сорвавшимся шумным выдохом, когда пол уходит из-под босых ног, а я сама приподнята гораздо выше, вновь впечатана спиной в дверцу шкафчика, прижата им самим к нему. Теперь не смотреть на опекуна совсем не получается. Глаза в глаза. Почти на одном уровне. Я — даже чуть выше. Вынуждена обхватить его за каменные, пронизанные напряжением и более ничем не прикрытые плечи. И попытаться вдохнуть… заново. Хотя бы разочек.
Тук-тук…
Сердце почти отказывается биться.
Не тогда, когда он настолько близко.
Когда дыхание — одно на двоих.
А я…
Я наверное реально совсем схожу с ума.
Ведь вместо того, чтобы ответить…
Нет, не дышу. Отпускаю его плечи. И лишь для того, чтобы обнять иначе. Притянуть к себе ещё ближе. Прижаться губами к его губам. Крепко. Со всем переполняющим мою душу отчаянием. Будто не только в первый, но и в последний раз. Поцелуй... наказание. Моё ли собственное? Или его? Чтоб перестал уже задавать все эти треклятые вопросы, вселяющие в мой разум смятение.
Чтоб просто… чувствовать.
Всё.
С ним. Одним.
По-настоящему.
Глава 21.4
Мгновение…
Длящееся в вечность.
И ещё одно, спустя которое опекун обхватывает моё лицо своей ладонью. Убирает со щеки мокрые волосы, заправляя те мне за ухо. Так и не отпускает. Пальцы соскальзывают к моим губам, которые постепенно начинают гореть. Впиваются в них с такой силой, что наверняка мне должно быть больно. Но я не чувствую. Ничего. Ведь он не отвечает. На поцелуй. Зато, спустя долгую паузу, произносит так тихо, что мне начинает казаться, будто я ослышалась:
— Я — не лучший способ забыть о произошедшем, ты ведь понимаешь, да? — запрокидывает мою голову, вынуждая смотреть ему глаза. — Когда придёшь в себя, обязательно пожалеешь об этом, — не утверждение, бесспорный приговор всем моим действиям, как и последующее: — И я всё ещё женат на твоей матери.
Нет, я не ослышалась.
А то, о чём он говорит…
Как пощёчина. Жгучая. И даже хуже. Удар под дых. Пополам меня складывает. Пусть и не в реальности. Всё равно не дышу. Не могу. Кислород будто из лёгких как
