Белая рабыня - Михаил Попов

Дон Мануэль сопротивлялся этим настроениям сколько мог. Не будучи бывалым военным, он обладал природным чутьем, которое подсказывало ему, что в борьбе с корсарами у него есть только одно настоящее оружие — время. Он попытался убедить в этом своих подчиненных и граждан города. Он говорил, что им на помощь наверняка идет уже эскадра из метрополии, что с нею вместе они окружат шайку морских разбойников и уничтожат без большого риска для себя. Но постепенно всеобщее настроение взяло верх. Все же у молодого алькальда не было такого авторитета среди гарнизонных вояк, как у капитана Фаренгейта — среди корсаров.

И вот однажды рано утром за стенами Санта-Каталаны раздались звуки серебряных горнов, со скрипом и грохотом распахнулись ворота города и из них высыпало до трех сотен испанцев. Они начали строиться в густом прохладном тумане, висевшем между стенами и позициями корсаров.

Реомюр, как уже сообщалось, сосланный на передовую линию, отреагировал мгновенно. Здесь его резкость и порывистость были как нельзя более кстати.

— Мушкетеры! — заорал он, вытаскивая шпагу, сверкнувшую в лучах восходящего солнца, и еще не успевшие прийти в себя, но уже пришедшие в ярость корсары ринулись с ревом за ним. Там, в накрытой туманом неразберихе, и произошло столкновение нестройной испанской толпы с безрассудно и свирепо атакующей полуротой Реомюра.

В тропиках быстро темнеет и не менее рано рассветает. Через полчаса от предутреннего тумана у стен Санта-Каталаны не осталось и следа, зато стали отчетливо видны следы испанской вылазки — три десятка заколотых и раненых кирасиров. Если бы у француза было побольше людей, он сумел бы на плечах отступающих ворваться в город. Но он только постучал эфесом своей шпаги в обшитые коваными шишаками дубовые двери и крикнул наверх, что скоро он со всеми испанцами сделает то же самое, что он только что сделал с теми, что валяются у ворот.

Потом он, не дожидаясь, пока опомнившиеся защитники крепости перенацелят пушки на ближний бой, велел своим людям отходить.

Представ перед капитаном Фаренгейтом, он покорно снял шляпу и сказал, что готов понести наказание за то, что вступил в бой без приказа.

— Ну что ж, — сказал капитан Фаренгейт, но в его голосе не было особенной радости, — победителей действительно не судят.

— Вы опять недовольны, командир?! — вскричал Реомюр. Остальные офицеры тоже в недоумении переглянулись: в чем дело? — Мне что, нужно было отступить?!

— Теперь испанцев ни за что не удастся выманить из крепости, — сказал капитан Фаренгейт, — тебе, конечно, нужно было бы отступить. И это моя вина, что я не посвятил тебя в детали моего плана. Просто я не думал, что они так рано обнаглеют.

— Каков будет следующий план? — спросил Хантер и потянулся к своему шраму.

— Я уже начал придумывать.

Командир корсаров был прав: неудачная вылазка охладила пыл горожан. Теперь дон Мануэль был избавлен от необходимости объяснять кому бы то ни было, почему не стоит соваться за крепостные стены. Все согласились с мыслью, что самое умное — сидеть и спокойно ждать подкрепления. Алькальд был рад, что заплатил за это изменение в общественном настроении всего лишь тридцатью кирасирами. Могло быть хуже.

Во избежание всех и всяческих случайностей, после того как Энтони прозрел, он содержался в колодках. Их придумали старинные арабские мастера для своих рабов-чеканщиков в толедских мастерских. От обычных каторжанских кандалов они отличались почти артистическим изяществом и при этом были невероятно прочны. Если человек не двигался, он не испытывал особых неудобств. Троглио предложил сковать пленнику и руки тоже, но Лавиния рассудила, что это будет уже лишнее. Как может сбежать человек, находящийся в запертой каюте корабля, плывущего в открытом море, когда на ногах у него эти замечательные арабские приспособления?

После злополучного любовного свидания в подвале бриджфордского дома страсть Лавинии к молодому Фаренгейту, как и следовало ожидать, превратилась в лютую ненависть. На него нацепили вышеописанные кандалы, его морили голодом или кормили пересоленной пищей, а на запивку предлагали морскую воду. Лавиния с трудом удерживалась от того, чтобы с ним расправиться: повесить на нок-рее или вышвырнуть за борт. Но, видимо, превращение любви в ненависть не бывает абсолютно полным, без какого-нибудь остатка или без надежды на обратное превращение. Так или иначе, ненавидя всеми силами души этого голубоглазого негодяя, Лавиния ощущала некую его ценность для себя. Ей трудно было бы ответить, каким образом она собирается его употребить в своих планах и какую пользу извлечь из факта его пленения. Одно, пожалуй, можно было сказать точно — она перестала испытывать к нему любовь, но не переставала относиться к нему страстно. И если вдуматься: желание убить человека, стереть в порошок, замучить его до смерти — не есть ли это самая яростная степень любовного чувства? К тому же, возненавидев брата, Лавиния отнюдь не полюбила сестру, а, наоборот, рассчитывала каким-нибудь образом повредить своей удачливой сопернице, удерживая у себя в кандалах предмет ее страсти. Она не хотела отдавать Энтони ни Элен, ни смерти.

Постепенно, в процессе того, как остывала ярость Лавинии, у нее стало формироваться и еще одно соображение, происходившее из более спокойных и более расчетливых сторон ее натуры. На путь необычных размышлений навел ее визит этого прохиндея Майкельсона. Она подумала о том, что, может быть, во всех английских колониальных банках наложен арест на ее счета. Несомненно, эта скотина Фортескью не мог об этом не позаботиться. Таким образом, нельзя было игнорировать тот факт, что Энтони Фаренгейт является для нее ценным пленником и в прямом, финансовом смысле. Взвесив все и посоветовавшись со всеми своими настроениями, Лавиния решила вернуть с помощью Энтони хотя бы часть тех денег, которые были за него же уплачены в свое время дону Диего. Деньги, ушедшие к дяде, легче всего было вернуть через племянника.

Узнав, что пиратская эскадра направилась к Санта-Каталане, Лавиния сразу сообразила, где находится Элен. Кроме того, зная упорство и неуступчивость своей бывшей рабыни, она понимала, что одержать над нею победу дону Мануэлю будет непросто. То, что он сумел выкрасть Элен, говорило о его ловкости и решительности, но, как показывал личный опыт Лавинии, для успеха в делах любви этого недостаточно. Дон Мануэль не может не ухватиться за возможность завладеть Энтони. Голова брата против неприступности сестры — хорошая ставка.

Через неделю после начала осады «Агасфер», которому сопутствовали ветра, уже дрейфовал у северной оконечности Санта-Каталаны. На его борту была слышна канонада у стен крепости. Капитан Фокс был настороже, готовый при виде любого приближающегося паруса отойти от острова подальше.