Война. 1941—1945 - Илья Эренбург

Сталинград — это Волга. Кто скажет, что значит Волга для России? Нет в Европе такой реки. Она прорезает Россию. Она прорезает сердце каждого русского. Народ сложил сотни песен о «Волге-матушке». Волгу он поет и Волгой живет. Над Волгой выросли шумные города, огромные заводы, и над Волгой, в душистых садах, глядя на таинственные огни пароходов, юноши говорили о свободе, о борьбе, о любви, о вдохновении. На верховьях Волги идут суровые бои с немцами. Река расскажет героям Сталинграда о героях, которые бьются за Ржев. Волга — это богатство, слава, гордость России. Неужели презренные немцы будут купать в ней своих лошадей, в Волге, в великой русской реке?..

В старой песне поется:

Протянулася ты, степь, вплоть до Царицына.Уж и чем же ты, степь, изукрашена?

Степь теперь изукрашена немецкими могилами, и немцы боятся оглянуться назад. «У нас своеобразная болезнь — страх пространства», — говорит пленный лейтенант. Позади них пепел. Перед ними зарево. Перед ними город, который не сдается.

У немцев теперь много слов, которыми они будут пугать друг друга до смерти. К этим словам прибавилось еще одно: Сталинград. Немецкий солдат пишет матери: «Только человек с дьявольской фантазией может представить себе на родине, что мы переживаем. Нас осталось четверо в роте. Я спрашиваю себя: сколько немецких городов должны опустеть, чтобы мы наконец-то овладели Сталинградом?» Они уже опустели, все эти ненавистные Штральзунды и Шнейдемюли, но Сталинград немцы не взяли.

Гитлер посылает в бой все новые и новые дивизии. Припадочный не остановится ни перед чем: «Еще солдат! Еще самолетов!» Когда ему говорят: «Сентябрь на дворе. Что будет с нами зимой?» — он отмахивается. Ему нужен Сталинград во что бы то ни стало. И немцы рвутся в город. Днем и ночью идут бои. Неслыханно тяжело защитникам Сталинграда, но они держатся.

Кто забудет о тридцати трех? На них шли семьдесят немецких танков. Тридцать три не дрогнули. Они уничтожали танки пулями, гранатами, бутылками. Они уничтожили двадцать семь танков. Еще раз русское сердце оказалось крепче железа. Если чужестранец нам скажет, что только чудо может спасти Сталинград, мы ответим: разве не чудо подвиг тридцати трех? Враг еще не знает, на что способен русский человек, когда он защищает свою землю.

Можно выбрать друга. Можно выбрать жену. Мать не выбирают. Мать одна. Ее любят, потому что она — мать. Под Сталинградом мы защищаем нашу мать, Россию.

Мы защищаем нашу землю. Издавна народ звал «мать сыру землю» кормилицей и поилицей. Земля — это первая радость человека и это место вечного покоя. Землю поливают потом, слезами, кровью. Землю благоговейно целуют. Боец, под твоими ногами священная земля. Не выдай ее! Не пусти на нее немца. В старину, когда русский человек божился, ему могли не поверить, но стоило ему проглотить щепотку земли, как все знали: этот не обманет. Землей клялись. Землей мы клянемся, крохотной щепоткой и необъятной страной. За Сталинград, за Волгу, за русскую землю!

6 сентября 1942 г.

8 сентября 1942 года

Швеция — одна из немногих стран Европы, оставшаяся нейтральной. Не наше дело сейчас говорить о том, кому и чему обязана Швеция этим нейтралитетом. Я не хочу сейчас говорить о том, как понимают те или иные шведы нейтралитет, что больше их занимает — земля, небо или вода. В конечном счете можно ревнивей относиться к небу, нежели к железным дорогам, проходящим по исконно шведской земле.

Как Швейцария, Швеция окружена солдатами одной из воюющих стран. Однако в характере шведов — независимость, гордость. Шведы стараются понять смысл происходящей на Востоке трагедии. Я попытаюсь помочь моим читателям распознать некоторые причины русского сопротивления.

Шведы хорошо знают Германию и не знают России. Все внешнее как бы говорит о близости к Швеции Германии — не только географической — исторической. Немецкий язык легко доступен шведу. Жителя Мальме не удивит архитектура Северной Германии. Студенты Упсалы понимают рассказы о жизни былого Гейдельберга. Романтика старой Германии, ее музыка, ее липы, ее сентиментальная и опрятная любовь еще живы в сознании среднего шведа. Ему и невдомек, что живое в его сознании давно умерло в гитлеровской Германии. С другой стороны, завоевания современной техники, больницы, школы, типографии Германии еще недавно рядовому шведу казались образцовыми. Он не успел задуматься над тем, что скрыто под лаком образцовой цивилизации.

Россия для такого среднего шведа неизвестная и глубоко чуждая страна. Вспоминая учебник истории, он невольно добавляет — враждебная страна. Он забывает, что Карл XII был под Полтавой, но он помнит, что русские были в Питео. Русские города представляются ему огромными восточными деревнями, русская жизнь полуварварской. Он оскорблен предполагаемым отсутствием семьи и «распущенностью» русских. Если он не любит шведских коммунистов, он наивно думает, что Советская Россия — это в большом размере тот или иной шведский коммунист. Никогда он не поверит, что природа России сродни шведской природе, — ему кажется невозможной даже такая связь. Наконец, он возмущается «отсутствием свободы» в России, не замечая, что зачастую об этом говорят люди, искренне ненавидящие свободу, выученики Геббельса и кандидаты в Квислинги.

Во всех этих суждениях поражает застылость, непонимание происшедших огромных сдвигов, отсутствие чувства исторических перемен. В то время как сами наци торжественно проклинают девятнадцатый век, в Швеции поклонники гитлеровской Германии любят ее именно за девятнадцатый век, за лирику и философию романтиков, за бидермайер, за Гейне, имя которого неизвестно молодым солдатам Гитлера, за некоторую пусть мещанскую, но все же человеческую филантропию, давно замененную аппаратом гестапо, за провинциальную мечтательность Карлсруэ, Дармштадта, Любека, давно аннулированную планами мирового господства, за универсальность научной мысли, давно перечеркнутую псевдонаучной расовой теорией. Неужели житель Мальме, попав в сегодняшний Штральзунд или Росток, не почувствует, что он попал в иной, незнакомый ему мир?

Когда-то Германия была для России «Европой», Западом. Германия притягивала многих русских философов, музыкантов, поэтов — глубина Гете, благородные чувства Шиллера, философия Гегеля, романтическая ирония Гейне, музыка Моцарта, Бетховена, Вагнера, рабочее движение Германии, Бебель и Либкнехт — все это отразилось на развитии русской культуры. Но теперь русские в захваченных областях увидали иных немцев. Гете нет в армии Гитлера, его наследники, видимо, находятся повсюду, только не среди фашистов. Разрыв ясен каждому. Приходится пересмотреть некоторые определения культуры. Кто назовет гитлеровцев, захвативших огромную территорию России, культуртрегерами, не вложив в это слово иронии? Когда-то культурность народа определяли процентом грамотности и количеством мыла, употребляемого на голову населения. В Германии нет неграмотных. Большинство дневников немецких солдат, которые я читал, написаны без грубых грамматических ошибок. Однако содержание этих дневников противоречит самому пониманию слова «культура». Эти полные человеконенавистничества и невежества записи свидетельствуют об одичании их авторов. Стоило ли изобретать книгопечатание, чтобы заменить Эйнштейна Розенбергом и человечность рассуждениями гитлеровских ефрейторов, которые описывают убийства русских детей, добавляя: «Мы уничтожаем маленьких представителей страшного племени.»? Мыло? Да, Германия производила впечатление опрятной страны. Но, придя в русский дом, фашисты обращают его в уборную. Даже внешне они далеки от образца культурного человека. Очевидно, их цивилизованность была позолотой, тонкой пленкой на воскресшем идеале древнего германца, поклонявшегося Вотану.

Мы ценим технический прогресс. Десять лет тому назад я описывал шведские поезда, архитектуру Стокгольма, квартиры рабочих Кируны: мы этого не отрицали, нет, мы к этому стремились. Немцы своим вторжением откинули нас далеко назад, они в один год уничтожили многое из того, что мы строили двадцать лет. Да и до войны Германия наци тормозила наше мирное строительство. Нам приходилось строить укрепления вместо городов, делать танки вместо материи или утвари. Уровень жизни широких народных масс сильно поднялся после революции. Выросли новые города, дома с комфортом, больницы, ясли. Страну изрезали новые дороги. Исчезли курные избы, безграмотность, знахари. Впервые крестьяне многих областей сменили лапти на ботинки, впервые женщина Якутии увидела вместо шамана акушера. Работа была трудной. Мы, бесспорно, делали немало ошибок: кто их не сделал бы, берясь за такое дело?

История оставила нам много тяжелого, позади было крепостное право, разрыв между просвещенной аристократией и невежеством крестьянства, отсутствие бытового демократизма, безграмотность десятков миллионов, гражданская безответственность. Очевидно, куда легче негативный процесс — Германия наци это доказала. Мы шагали большими шагами. Ко времени нападения Германии мы начали ощущать первые результаты огромного труда, связанного с самопожертвованием и лишениями.