Продавцы теней - Марина Друбецкая

— Надо бы съездить за мыс, к Килимче, — сказала Зарецкая. За мысом поднимался большой дачный поселок москвичей, и Нина Петровна уже открыла там строительство фильмового театра.

Сама она предложить Ожогину руку и сердце не могла, хотя и хотела бы. Уже несколько лет как жизнь ее телесная дремала, а душевная и вовсе ушла в небытие. В театре, клумбе ее былых полюбовников, подросло новое поколение, охочее до непонятных ей современных утех: меняются парами, много болтают об альковных делах. Не ее манера. Был один… да оказался прохиндеем. Она теперь раздобрела, поскучнела да и просто потеряла интерес к чужой улыбке, чужим губам, запаху незнакомого тела. Это ж сколько на тяготы страсти энергии надо, думала она иногда, рассматривая молодоженов на ялтинской набережной или листая только что разрезанный том английского романа. Сколько сил — ради чего? Ради хмельных словесных баталий под завывание патефона, влажной подушки с чужим потом и аккуратного утреннего прощания, когда голова полна дневными планами, а надо еще держать осанку примадонны, подставлять щеку под спешный поцелуй да прикрывать рукой серое от недосыпа лицо?

В тот день было покойно и тихо. Жара во время морской прогулки отступила, они сошли с катера на только что отстроенный пирс, посмотрели деревянный остов синематографического театра с открытой верандой, устроенного на площадке около берега. В пригожее время экран будет светиться под открытым небом на фоне темнеющего моря. Между открытым и крытым зрительными залами планировалось кафе.

— Я, Александр Федорович, с вашего разрешения приглашу оператора из киножурнала «Вестник синемы». Уже, честно говоря, списалась с ним — пусть сделает короткую ленту о наших прожектах, — говорила Зарецкая Ожогину.

— А не рано ли? Не все контракты еще подписаны, да и в производстве у нас пока одни солнечные зайчики. Я бы повременил с рекламой. Вот подготовим первую фильму… — отвечал он.

— Правы, правы… — соглашалась она.

Вечером во флигеле она раскладывала перед ним списки синематографических залов в южных губерниях, стройка которых начнется этим летом. Перебирала финансовые отчеты, диктовала цифры французского банкира. А потом обняла его голову и прижала к себе, взрыхлив ежик волос. Ожогин и удивился и нет. Он уже два года жил бобылем. Крепкие руки Нины Петровны напомнили ему что-то из детства, то ли быструю ласку кого-то из теток, чьи лица давно стерлись, то ли сон. Он и хотел было выбраться — «зачем же?» — ответить поцелуем рук, но как-то само собой получилось, что прижался к плотной ткани ее платья и прохладным мягким рукам.

Она сразу поняла, что от Чардынина, о котором было известно, что пару раз в неделю он посещает хорошенький домик с палисадником одной местной мещаночки, постоянной зрительницы и ярой поклонницы их с Ожогиным заплывов, так вот, от Чардынина Александр Федорович хотел бы по возможности скрывать их «дружбу», как она определила для себя род их отношений. И без обсуждений согласилась с его невысказанной просьбой. Спали вместе редко. Он оставался иногда до середины ночи в кабинете, который она оборудовала во флигеле — секретер, стол, диван, пледы, камин, — а потом шел к себе. Но добрые поцелуи его и медленное доверие тела напомнили Нине Петровне давние ночи с мужем.

…Нина Петровна поднялась на дачную веранду, где с горестным выражением лица восседал Ожогин.

— Что случилось, Саша? — сказала она, переведя дух. — Кофе, конечно, весь выпит. — Она подняла крышку кофейника. — О своем сердце тут никто не думает.

Ожогин попытался сделать движение, чтобы позвать прислугу.

— Ладно, не суетись, в городе выпью. Что стряслось? — На людях, да и вообще в дневное время они привыкли не нежничать и не подавать виду, прежде всего друг другу, что соединяет их нечто большее, чем деловое партнерство. Однако она не удержалась. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, стремительным движением полной руки притянула Ожогина и поцеловала быстрым дневным воровским поцелуем. Оторвавшись от него, еще несколько секунд обнимала его за шею, пока он мягким движением не взял ее руку и не прикоснулся губами к раскрытой ладони.

— Ну-ну, Нина, — пробормотал он, передавая ей телеграмму. — Смотри, это десятая. Я думал, может, совесть в нем проснется, так ничуть. Подводит нас душегуб граф Толстой.

— Десятая, говоришь? Хм… Паршиво. Впрочем… Он что, в Антибе окопался? Там сейчас на гастролях наша театральная труппа, как раз неподалеку, в Ницце. Свяжусь с ними, посмотрим, что выйдет. Есть у меня одна мысль. А сейчас еду в контору к архитектору. Вечером все расскажу. — Она похлопала Ожогина по плечу, сдула волосок с ворота его рубашки и через минуту шла со своим саквояжем к автомобилю.

Вечером Зарецкая телефонировала из Симферополя. Доложила, что связалась с давним приятелем, директором сценического оборудования Малого театра неким Конским. Конский с труппой действительно сидел в Ницце. Давали старый репертуар — «На всякого мудреца довольно простоты», «Царь Федор Иоаннович», — собирали публику, охочую до пыльной старозаветной России. Посмеявшись ее рассказу, Конский воскликнул: «Дети! Не знают, с кем связываются!» — но в положение Зарецкой вошел.

— Не волнуйся, Саша. — Голос Зарецкой по телефону звучал так, будто она сама сидела в Антибе. — Конский что-нибудь придумает. Я задержусь на пару дней, с этими архитекторами ни черта не разберешься.

Ожогин повесил трубу. Пожал плечами. Какой-то Конский… С чего бы ему заниматься их делами?

Уныло побрел в спальню и всю ночь вертелся в постели. Было душно. Он вставал, подходил к окну, пытаясь глотнуть немного воздуха, пил воду, смачивал виски одеколоном, снова ложился. Сон не шел.

Прошло три дня, и Зарецкая сообщила, что секретарша («Так и знал, что девчонка!» — воскликнул Ожогин) покинула виллу Толстого со всей имеющейся в комнатах наличностью. Далее прибыл учтивый полицейский и нашептал графу о газетчиках, посыпались счета из ресторанов и магазинов. Граф сильно занервничал. Интуиция Зарецкую не подвела. Она знала, что заодно с гастрольным делом решались в Европе кое-какие дела окологосударственной важности. Еще не забыт был скандал, связанный с немецкой театральной труппой, которая в 916-м году привезла в Россию целую шпионскую группировку. Конский был человек ушлый, пронырливый, умелый, но не только. Давно роились у Зарецкой подозрения, что на европейские гастроли он ездит не просто так. Проворачивает попутно негласные дела. Слово «агент» в голову ей не приходило, однако… Что ему стоит с его-то умением и связями устроить маленькие неприятности графу Толстому!