42-я параллель - Джон Пассос

В Сан-Анхеле они выпили и, вернувшись в город, поехали в квартал Пахаритос. Дж. Г. Берроу совсем примолк, и глаза его стали маслеными при виде маленьких освещенных лачуг; сквозь открытые двери за красной или синей занавеской видны были кровать, бумажные цветы и распятье, а у дверей или на пороге медлительные смуглые девушки-индианки в коротких сорочках.

– Вот видите, – сказал Бен Стоуэлл, – как это все просто… Но только здесь надо быть поосторожнее. Сальвадор после ужина покажет нам местечко получше. Он тут всех знает, ведь он приятель начальника полиции, а тот содержит большинство притонов.

Но Берроу непременно пожелал зайти в лачужку, и они вышли из автомобиля и заговорили с одной из девушек, а шофера Сальвадор послал за пивом. Девушка встретила их очень вежливо, и Берроу попросил Мака задать ей несколько вопросов, но Маку этого вовсе не хотелось, и переводить взялся Сальвадор. Когда Дж. Г. Берроу положил руку на ее обнаженное плечо и попытался стянуть с нее сорочку и спросил, сколько она возьмет за то, чтобы показаться ему совсем голой, девушка сначала не понимала его, а потом стала вырываться, визжать и осыпать его ругательствами и проклятиями, которые Сальвадор не взялся переводить.

– Надо убрать отсюда этого стервеца, – тихо сказал Маку Бен, – пока он не впутал нас в грязную историю.

Перед обедом все они, выпили текилы в маленьком баре, где не отпускали ничего, кроме текилы из лакированных бочоночков. Сальвадор учил Дж. Г. Берроу, как пить текилу, сначала насыпать соли в углубление между большим и указательным пальцем, потом одним глотком опрокинуть стаканчик текилы, слизать соль и закусить все соусом чили, но тот не сумел, подавился и закашлялся.

За ужином они были уже пьяны, и Дж. Г. Берроу твердил, что мексиканцы понимают искусство жить, и это страшно льстило Сальвадору, который распространялся о духе индейском и духе латинском и заявил, что Мак и Бен – первые и единственные гринго, с которыми он может столковаться, и сказал, что один заплатит за ужин. Он это поставит в счет своему другу, начальнику полиции. Потом они отправились в кантину рядом с театром, в которой, как им сказали, были француженки-певички, но француженок там не оказалось. В кантине играли три старика музыканта – виолончель, скрипка и пикколо. Сальвадор заставил их играть La Adelita, и все пели хором, потом сыграли и La Cucaracha. Пожилой мужчина в широкополой шляпе и с большой блестящей кобурой у пояса при их появлении быстро допил стакан и вышел. Сальвадор шепнул на ухо Маку, что это генерал Гонсалес и что он ушел, чтобы его не видели пьющим вместе с гринго.

Бен и Берроу уселись за отдельным столиком в уголке и, сдвинув головы, толковали о нефтяных делах. Берроу рассказывал, что для изучения нефтяного вопроса сюда приедет представитель нескольких крупных фирм; что его со дня на день ожидают в отеле «Регис», и Бен сказал, что хотел бы повидать его, а Берроу обнял его за плечи и сказал, что Бен именно такой человек, от которого этот представитель, наверное, пожелает получить информацию о действительном положении вещей. Тем временем Мак и Сальвадор танцевали с девицами. Потом Берроу поднялся, слегка пошатываясь, и заявил, что не намерен ждать француженок, и почему бы им всем не вернуться туда, где они были, и не полакомиться хоть черным мясом, но Сальвадор настоял на том, чтобы отвести их в дом Ремедиос, рядом с американским посольством.

– Quelquecosa de chic,[152] – уверял он, коверкая французский язык.

Это был большой дом с мраморной лестницей и хрустальными люстрами и парчовыми оранжевыми портьерами и кружевными занавесками.

– Personne que les henerales vieng aqui,[153] – сказал он, представляя их содержательнице, черноглазой седой женщине во всем черном и с черной шалью, похожей скорее на монахиню. Не занята была всего одна девушка, и они отвели к ней Берроу и снабдили его презервативом и условились о цене и оставили их вдвоем.

– Фу, наконец-то развязались, – вздохнул Бен, когда они вышли на воздух. Было холодно, и небо все в звездах.

Сальвадор разместил трех стариков с их инструментами на заднем сиденье машины и заявил, что он сегодня романтически настроен и желает устроить серенаду своей невесте, и они покатили к Гвадалупе, бешено мчась по широкой мощеной улице, – Мак, и шофер, и Бен, и Сальвадор, и три старика музыканта, распевающие La Adelita и вразброд пиликающие на расстроенных инструментах. В Гвадалупе они остановились под платанами у стены какого-то дома с большими решетчатыми окнами и пропели Cielito lindo[154] и La Adelita и Quatro milpas. Бен с Маком пропели: «Не выходи по туманной, туманной росе», и только что затянули: «Не хороните среди прерий», как в окне показалась девушка и что-то долго и тихо говорила Сальвадору по-испански.

Сальвадор объяснил: Ella did que nous make escándalo и должны убираться прочь. Très chic.[155]

Прошел патруль и хотел было их всех задержать, но тут подоспел офицер, который узнал машину и Сальвадора и затащил их всех выпить к себе в караулку. Когда они ввалились на квартиру к Маку, все были в лоск пьяны. Конча, которая даже осунулась от бессонной ночи, постелила Бену матрас в столовой, и, уже когда все укладывались, Бен заявил:

– Честное слово, Конча, чудесная ты девушка. Вот погоди, когда я сколочу монету, непременно куплю тебе самые лучшие бриллиантовые серьги во всей Мексике.

А когда они расставались с Сальвадором, он стоял на переднем сиденье на всем ходу заворачивающей за угол машины и широкими жестами заправского дирижера воодушевлял трех стариков, наяривавших La Adelita.

Перед Рождеством Бен Стоуэлл вернулся из поездки в Тамаулипас в прекрасном настроении. Судьба ему улыбалась. Он вошел в соглашение с одним из местных генералов близ Тампико о совместной эксплуатации нефтяной скважины на половинных началах. Через Сальвадора он подружился кое с кем из членов кабинета Каррансы и думал, что ему удастся сладить дело с крупными кредиторами в Штатах. Денег у него завелось много, и он снял номер в отеле «Регис». Как-то он зашел в типографию и вызвал Мака.

– Слушай, Мак, – сказал он, – у меня есть предложение… Ты знаешь книготорговлю старика Уортингтона? Так вот, вчера вечером под пьяную руку я купил ее за две тысячи песос… Он сматывает удочки и отправляется восвояси.

– На кой черт тебе книжная лавка?

– Ну, зато он у меня не будет под ногами путаться.

– А, старый потаскун, дело, стало быть, в Лизе?

– Ну, может быть, и она будет этому рада.

– Да, кусок лакомый, что и говорить.

– У меня много для тебя нового, расскажу потом… Похоже, что фонды «Мексикэн геральд» не очень-то крепки… Так вот, я хотел предложить, Мак… Видит Бог, скольким я тебе обязан… У тебя ведь там на дворе целый ворох конторской мебели, которую тебя заставила купить Конча… – Мак кивнул головой. – Так вот, хочешь, я избавлю тебя от хлама, а за это возьму компаньоном по книжной лавке. Сам я открываю контору. Ты знаком с книжным делом, ты мне сам это говорил, на первый год доход идет тебе целиком, á дальше делим его пополам, понимаешь? Ну конечно, твое дело, чтобы доход был. У старика Уортингтона она окупалась, да еще хватало на Лизу… Так как же, идет?

– Ах, черт, дай мне это обмозговать, Бен… а сейчас мне надо идти выпускать дневную порцию вранья.

Таким образом Мак стал книготорговцем, получив лавку на Calle Independencia,[156] с писчебумажным отделением и десятком пишущих машинок в придачу. Ему приятно было в первый раз в жизни не знать над собой хозяина. Конча, которая была дочерью лавочника, была в восторге.

Она смотрела за книгами и занималась с покупателями, так что Маку только и было заботы, что сидеть в глубине магазина, читать и болтать с приятелями. На Рождество Бен и Лиза, высокая испанка, по слухам – танцовщица из Малаги, с белой, как лилия, кожей и черными как смоль волосами, устраивали вечеринку в своей новой квартире, отделанной на американский лад, с ванной и кухней, в новом квартале близ Чапультепека. В день ежегодного банкета Asociacidn dе Publicistas[157] Бен в прекрасном настроении зашел в лавку и сказал Маку, чтобы он приходил вечером, и пусть Конча приведет кого-нибудь из подруг, приличных хорошеньких девушек и не ломак. Он давал вечер в честь Дж. Г. Берроу, вернувшегося из Веракруса с крупным hombre,[158] дельцом из Нью-Йорка, который чего-то тут добивается, чего именно – сам Бен толком не знал. Вчера он был принят Каррансой, и на банкете все за ним наперебой ухаживали.

– Только тебя, Мак, не хватало на этом банкете; они взяли трамвайный вагон и накрыли стол во всю длину вагона и с оркестром ездили в Сан-Анхел и обратно, I потом по всему городу.

– Я видел, как они выезжали, – сказал Мак. – По мне, это больше смахивало на похороны.

– Пожалуй, но было здорово. Все там были: Сальвадор и вся шатия и этот их Мурхауз, большой hombre из Нью-Йорка, и, понимаешь, он словно не знал, как себя держать. Будто ждал, что у него под стулом вот-вот разорвется бомба, а как поразмыслишь – для Мексики эта было бы вовсе не вредно. Там собрались самые отъявленные мерзавцы со всего города.