Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005 - Юрий Левада

Обращаясь к эмпирическим данным массовых опросов, следует принимать во внимание, что фактор надежды нередко выступает и под «псевдонимом» позитивных предположений или ожиданий, т. е. тождественных по смыслу терминов. (На практике ожидания далеко не всегда относятся к позитивным, поэтому для их оценки целесообразно пользоваться индексами соотношения позитивных и негативных вариантов.)

Место надежды

Место надежды в наборе социально значимых поведенческих установок можно представить по ответам о «чувствах, которые появились, окрепли» за прошедший год.

Как видно из рисунка I, до конца 1999 года показатель надежды занимал менее одной пятой в ряду социальных эмоций (поведенческих установок) населения, в последующие годы заметен некоторый, не вполне уверенный его рост. При этом по своему месту он значительно уступает наиболее распространенной установке на «усталость, безразличие».

Рисунок 1.

«Какие чувства появились, окрепли у окружающих Вас людей?» 1992–2002

(N=1600 человек, % от числа опрошенных)

Рисунок 2.

«Что Вы испытываете, думая о будущем?»

(Декабрь 2002 года; N=1600 человек, % от числа опрошенных, по возрастным группам)

Эта диаграмма позволяет сопоставить восприятие фактора надежды с несколько иным набором вариантов поведенческих установок. Обращают на себя внимание соотношение показателей надежды и «оптимизма, уверенности» (в пользу «неуверенной» надежды»), а также примерное равенство надежды и ее «негативного» аналога – «тревоги, опасений».

Горизонты надежд

В данном случае предметом рассмотрения служат данные, относящиеся к упомянутым выше «псевдонимам» фактора надежды, т. е. ожиданиям и предположениям в отношении будущего состояния дел в стране, в жизни людей. Показательно существенное различие в оценках ближайшего, «зримого» будущего и более отдаленного, «воображаемого».

Ожидания в отношении ближнего будущего оказываются весьма сдержанными и неустойчивыми, а ожидания в отношении более отдаленного будущего, например положения через пять лет, имеют совсем иной характер и иную динамику.

Таблица 1.

«Каким будет через 5 лет материальное положение Вашей семьи по сравнению с нынешним?» 1996–2001

(N=1600 человек, % от числа опрошенных)

Как видим, до 1997 года и после начала 2000-го в перспективных ожиданиях преобладает надежда на улучшение положения семьи. Правда, после взлета надежд к началу 2000 года (перемены в эшелонах власти) уровень соответствующего показателя заметно снизился. Обратимся теперь к вопросу о том, как фактор надежды действует в различных группах населения. Ограничимся преимущественно группами по доходам (в субъективных оценках).

Таблица 2.

«Как изменится в течение ближайшего года материальное положение Вашей семьи?»

(Январь 2003 года, N = 1600 человек, % от числа опрошенных в каждой группе)

Не лишено интереса сопоставление этих данных с представлениями о положении страны через год.

Таблица 3.

«Как изменится в течение ближайшего года экономическое положение России?»

(Январь 2003 года, N = 1600 человек, % от числа опрошенных в каждой группе)

Решительно никаких заметных различий в таблицах нет, этим их сравнение и интересно. Можно сделать два предположения на этот счет: либо мы имеем дело с «полностью социализированными» людьми, которые собственное ближайшее будущее рисуют по образцу общегосударственного, либо – что куда более вероятно – этот последний образец представляют по своим личным, семейным ожиданиям.

Приведенные данные обнаруживают одну весьма существенную особенность оптимистических надежд в современном российском обществе: их носителями являются преимущественно благополучные, имущие труппы населения. (Это относится также к ресурсно более богатым – молодым, образованным, квалифицированным.) Обделенные ресурсами обделены и надеждами и чаще всего не рассчитывают на улучшение собственного положения. Социальный оптимизм оказывается столь же резко дифференцированным, как и личное благосостояние человека.

Фактор надежды, таким образом, действует преимущественно на ориентации молодых и явно утрачивает свое значение с возрастом. Как, впрочем, и будто бы иной по своей природе фактор «уверенности», т. е. расчета, рациональности действия. (Видимо, «уверенность» в значительной мере является всего лишь более самонадеянной надеждой.) Заметно также некоторое повышение уровня (или значимости) надежд у лиц самых старших возрастов, лишенных возможности активно и уверенно действовать. Правомерно предположить, что под шапкой надежды в социальном поведении выступают различные установки.

Можно усмотреть, во-первых, различия в ориентации надежды – например, на неухудшение нынешнего положения, на его улучшение, на переход в более высокий статус или на сохранение некоторого минимально допустимого уровня его вынужденного понижения, на сохранение наличного уровня или присвоение новых социальных ресурсов.

А также на то, чтобы избежать бедствия, эти ресурсы разрушающего. (Наиболее распространенная из отечественных сакрализованных надежд выражена, скорее всего, формулой «пронеси, Господи».) Во-вторых, имеют значение различия в степени активности самого субъекта надежд – для одних это неуверенный расчет на собственные силы, для других – ожидание помощи со стороны, от более сильных, от социальных институтов и пр. Понятно, что отмеченные выше «возрастные» параметры надежды связаны прежде всего с различиями ее типов. Кстати, в поле социологического анализа практически не попадают собственно сакральные составляющие надежды (на спасение души).

«Время надежд»

В индивидуальном (онтогенетическом) плане наибольшее значение, как мы видели, имеют надежды в наименее активных возрастных группах, где рациональная и ответственная деятельность либо еще впереди, либо уже позади – и где люди менее всего могут надеяться на самих себя, точнее, рассчитывать на собственные силы. Но имеются и определенные особенности периодов общественной жизни, которые характеризуются повышенным уровнем надежд. Скорее всего, это периоды невысокой активности, умеренных ожиданий, угасших иллюзий. Время общественных потрясений, переворотов, катастроф, упрощающей мобилизации сил и т. п. – это время ослепляющего фанатизма, социальной самоуверенности (в зависимости от результатов ее могут потом называть ложной, иллюзорной), но отнюдь не время неуверенных надежд и спаренных с ними опасений. Когда мобилизационные ресурсы исчерпываются, естественно возрастает роль упований на другие силы или, по меньшей мере, на отсутствие катастроф.

Определенный перелом в общественных настроениях произошел осенью 1999 года, он выглядел давно ожидаемым – после ряда лет заметного преобладания установок на отрицательные перемены как в политике, так и в экономике. Собственно, именно это долгое ожидание смены караула на высшей государственной должности и послужило источником первоначальных надежд на изменение ситуации с появлением нового руководителя. Поэтому можно полагать, что осенью 1999 года произошел не столько поворот в массовых ожиданиях, сколько инкарнация давно выношенной в общественном мнении иллюзии относительно «твердой руки», «новой метлы» и тому подобных фольклорно отработанных стереотипов. Если взять такой важнейший компонент перелома в общественных настроениях, как переход от «мирных» настроений к «воинственным» в отношении Чечни, то здесь тоже не обнаруживается никакого внезапного поворота. Ни решительных антивоенных настроений, ни тем более серьезных антивоенных движений в России и во время первой чеченской войны (1994–1996) не существовало, а преобладавшие в массовых настроениях усталость, разочарование в возможности достижения быстрого успеха, горечь потерь и неудач активизировались и тем создали – правда, как мы знаем сейчас, ненадолго – доминанту мобилизационных настроений в обществе. Противоречивая эрозия этой атмосферы на протяжении последних двух с лишним лет составляет важное звено наблюдаемых сдвигов, в том числе и в общественных ожиданиях.

Надежды и успехи: соотношение и динамика

Наблюдаемый в последние годы разрыв между видимым по данным исследований общественного мнения уровнем массовых надежд (преимущественно в отношении президента В. Путина) и показателями перемен в различных сферах жизни столь очевиден, что создает впечатление чуть ли не сверхстабильности самих подобных надежд, их независимости от реально действующих факторов. Однако анализ накопленных данных исследования показывает, что даже самые устойчивые социальные надежды и иллюзии массового сознания имеют свои ограничения. Если не прямо, то через ряд опосредствующих механизмов они испытывают воздействие успехов, тревог, опасении и прочих обстоятельств общественной жизни.