Бреслау Forever - Анджей Земяньский

— Мы стали задавать себе простые вопросы, — продолжил он. На потом отложили те, более сложные: как и почему всегда гибнет офицер, который ведет дело о гибели другого офицера. Мы спрашивали себя, что такое есть в монастыре, чего нет в других местах. Ведь как оно? Более-менее целые стены, внутренний дворик с колодцем. Нам казалось, что это как-то связано с колодцем, но…

— Когда вы догадались, что это цветы во дворе?

— Вы тоже догадались об этом? — Васяк был впечатлен. — Ну, ну. Вижу, что у вас следствие попало в хорошие руки.

— Как об этом догадался Борович? — Сташевский улыбнулся. — Ведь тогда аллергию еще не диагностировали.

— Аааа… Случайно. Борович смылся из Кракова, когда начали цепляться к аковцам. Укрылся он в банде мародеров, чтобы хоть как-то выжить во Вроцлаве. И вот он вспомнил, что как-то мародеры забрались в заброшенную лабораторию профессора Остерманна. Воровать там было мало чего, но тут они увидели огромные банки с препаратами.

— Какими?

— Людские потроха и отдельно — много растений, в том числе, цветов. В том числе и таких, которые росли на дворе монастыря.

— Ага… — Сташевскому в голову пришла мысль.

— Я понимаю, о чем вы думаете. — На сей раз усмехнулся Васяк, это было явственно слышно в трубке.

— Про киностудию. Но зачем мародеры перенесли банки туда?

— Ой, молодой человек, вы же не жили в те времена. — Тихий вздох. — Как правило, препараты для исследований хранятся в формалине, но одна банка разбилась, и мародеры обнаружили, что свои Остерманн хранил в спирту. А тогда это была обменная валюта.

— Они хоть его не пили?

— Откуда. Перевезли в свое укрытие в Киностудии, человеческие останки и цветы отцедили, а спирт продали русским, которые располагались неподалеку.

Сташевскому сделалось нехорошо.

— О Господи!

— Вот откуда цветы в Киностудии. Но потом несчастные случаи там не повторялись, правда?

— Ну да. И потому спирт вместо формалина. Ведь тот как-то мог повредить растения.

— Ну. Но только нам это ничего не давало. Мы высылали письма различным ученым, но каждый из них отвечал, что, нюхая цветы, отравиться невозможно. Правда, можно дистиллировать какой-нибудь яд, но имеются более легкие способы. Во всяком случае, никакое растение взрывов не вызывает.

У Сташевского, хотя он и перекладывал телефон то на одну, то на другую сторону, вспотели обе ушные раковины. Еще у него болела спина. Он тяжело поднялся с мостовой, с трудом, по причине засидевшихся мышц, прошаркал несколько шагов и присел на стенке у моста. Он опасался за заряд аккумулятора в телефоне, но тут же подумал, что, в случае чего, соединит его с наладонником и получит через USB немного энергии.

— И что вы сделали дальше?

— Тут мы несколько застряли. Но, к счастью, Борович придумал, что нам следует поехать в Библиотеку Конгресса и там проследить Остерманна.

— Как?

— Посмертно. У них там, в этой библиотеке, есть все. А когда мы договорились с одним поляком, который там втихаря работал во время войны, то получили список людей, с которыми он встречался. Фон Крёцки, Аффенбах, Хорх… Сплошные знаменитости.

Wow. Довоенная полиция и вправду была хороша!

— И кто из них был химиком?

— Фон Крёцки. До этого вы тоже дошли?

Сташевский покачал головой.

— Да. Только не до фамилии.

— А до того, что Кугер и Грюневальд работали в том же самом кабинете, в котором сидел схваченный нами впоследствии гестаповец?

— Нет.

— А потом — и мы?

— Нет.

— А впоследствии, возможно, и вы сами?

— Этого я не знаю.

— Проследите судьбу этой комнаты. А конкретно: людей, которые в ней работали. Этот гестаповец… — Васяк снова замолчал. Скорее всего, у него был талант терять ход рассказа. Или это была, попросту, старость. Сташевский чувствовал ужасную усталость. Спиртного не хотелось. Он вытащил из кармана очередную банку с «Ред Булл» и сигарету из смятой пачки.

— Он даже показал нам даже противогазы в специальном тайничке. Эти немцы — настоящие придурки. Хранить противогазы для полиции… Слишком много всего у них было.

— Не совсем. — Сташевский совершил чудо, прикуривая, с телефоном в одной руке и банкой с напитком в другой.

— А этот смешной коммутатор в кабинете? Фирмы «Сименс». Он еще там имеется?

— Нет. Во времена социализма все демонтировали и установили какое-то «Элвро». А вот сейчас снова разобрали и установили новые, компьютеризованные коммутаторы. — Сташевский затянулся сигаретой и отпил глоток Энерджайзера. — Тоже фирмы «Сименс».

Васяк рассмеялся.

— О'кей. Я уже все сказал. Все конкретные данные перешлю вам на электрический адрес. А точнее: завтра, мой внук, потому что я во всех этих электричествах не разбираюсь.

— Понятно.

— Тогда у меня осталось только одна вещь.

Васяк крутил в пальцах старый, пожелтевший конверт. История. Приличная часть жизни Боровича. Снова у него перед глазами встало все, что с ним случилось. Обычный бумажный сверток. В его деревне такого просто нельзя было достать. В гулаге листы бумаги свертывали треугольником, пока не пришло известие, что писать вообще не на чем. В милиции хватало листка с печатью, а уж специальные голубые конверты были вершиной всего, для самых особенных случаев. Потом эти конверты сделались «самыми дешевыми», затем вообще исчезли. Тот, в котором находилось письмо, принадлежал к разряду самых шикарных. Сейчас он мог возбудить только смех. У него не было самоклеящихся уголков, не было окошечка для адреса, бумага была без узоров или фактуры.

Васяк сломал сургучную печать с отпечатанным гербом, что был на перстне Боровича.

— У меня тут письмо к вам. От него.

Сташевский от впечатления поперхнулся.

— Мне?! Письмо?!

— Да.

— Боже… Как?… Откуда он?… Боже! — он никак не мог справиться с собой и с чувствами.

— Оно предназначено вам, — сухо сказал Васяк. — Письмо от покойника. Прочитать?

Сташевский все еще не мог собраться. Борович написал ему письмо? Но ведь все это ему только снится. Это какие-то умственные аберрации после того, как он бросил пить. Галлюцинации. Это только сон…

— Уважаемый пан, — начал читать Васяк. — Зачеркиваю эти слова, зная, что вы еще не появились на этом свете. То есть, вы еще не родились. Но, тем не менее, мне кажется, что я много чего про вас знаю…

Сташевский выкурил две сигареты. Когда Васяк закончил читать, он, собственно, лежал на опоре моста над Одрой. Его не беспокоило ни состояние аккумуляторов в телефоне, ни стоимость разговора. Он повернулся на опоре, словно на кровати, глядя на ласковую воду внизу. Откуда-то вспомнились строки известного моряцкого шанта[90]: