Круговой перекресток - Елена Гайворонская

Чудачества хозяина мы терпели потому, что, во-первых, в начале девяностых снять квартиру было весьма проблематично, а во-вторых, арендная плата была невелика. Мы жили на рабочей окраине города, в наше окно второго этажа стучалась душистая сирень, ветер доносил колокольный звон из небольшой церквушки. Когда захлопывалась дверь, мы ощущали себя на острове посреди бурного океана мегаполиса, эгоистично наслаждались отрезанностью от внешнего мира. А стонать от наслаждения все равно где – во дворце, в хрущевке или в сталинской высотке.

Наука в Союзе была в почете, хорошие мозги ценились. Сережкиной зарплаты и моей стипендии хватало на вполне комфортное существование: периодически я закупалась на рынке и в коммерческом, где все было без очередей и талонов, но дороже. Мы ходили в театры и на выставки. Открывали для себя новые демократичные кафешки и танцполы, лишенные пафоса, снобизма и дресскода, мне было намного уютнее и веселее, чем на крутых тусовках с Артемом. Особенно мне нравился уютный погребок в Столешниках, где подавали изумительное мясо в горшочках и водилось настоящее французское бордо. Оказалось, что быт, прежде страшивший меня пуще апокалипсиса, может доставлять удовольствие. Неожиданно мне понравилось создавать домашний уют. Пока Сергей был на работе, я бегала в магазин, прибирала в квартире, гоняла пыль древним, гудящим, как самолет, пылесосом, выдраивала до блеска старые хозяйские кастрюли, отбеливала тюль, с горем пополам готовила, с каждым разом совершенствуя кулинарное мастерство. Скоро мясо перестало подгорать, картошка развариваться, суп получался нужной консистенции. Не могу сказать, что я полюбила процесс приготовления пищи. Но, подходя к плите, я представляла лицо любимого, когда он, после работы, усталый и голодный, усаживается за стол, пробует мою стряпню, восхищенно показывает большой палец и говорит: «Вкуснятина!» И это прибавляло мне вдохновения.

Даже мама, не одобрявшая наше незарегистрированное сожительство, отметила, что я стала мягче, спокойнее. Я сама чувствовала, что мое внешнее и внутреннее «я» заключили бессрочное перемирие. Ночные кошмары перестали меня мучить, отныне я видела цветные летящие сны. А в свободное время устраивалась с тетрадкой около окна и сплетала мысли в словесные кружева, а в ушах звучала ведомая мне одной мелодия простого обывательского счастья.

Частенько нас навещали Крис и Вадик. Они вваливались без приглашения, скороговоркой объясняли, что случайно проезжали мимо и решили заглянуть на огонек. Каким образом Крис с Вадиком «случайно» оказывались в нашей дыре, история умалчивала, но мы радовались их визитам. Из огромной, изрядно потертой сумки Вадик извлекал на белый свет джентльменский набор: бутылку сухого вина, хлеб, колбасу, коробку конфет или шоколадный тортик. На вопрос, где в эпоху пустых прилавков он умудряется доставать деликатесы, отшучивался, мол, его любят продавщицы, при этом шлепал Крис по мягкому месту, и та в ответ притворно сердилась. Вадик называл подругу малышкой, сладкой попкой, злючкой, обезьянкой, плохой девчонкой. Она отвечала бабником, засранцем, балдой, Буратино, озабоченным. И оба оставались безумно довольны. Часто между ними возникали ссоры и перепалки, громогласные выяснения отношений с нарочитым хлопаньем дверьми, метанием всевозможных предметов, от книжки до сапог. Заканчивалось все многозначительными переглядываниями, вздохами примирения, долгими страстными поцелуями.

– Итальянская парочка, – называл их Сережка.

– Вы когда-нибудь ссоритесь? – спрашивал Вадик.

Мы в ответ виновато качали головами.

– Скучно живете! – изумлялся Вадик.

А мы безмятежно улыбались и чмокали друг дружку в губы.

Вести из Израиля

В начале августа пришло первое письмо от Зайки, исполненное щемящей грусти от осознания громады и несправедливости мира, распахнувшегося перед наивной книжной девочкой. Конверт явно вскрыли и залепили снова грубым скотчем вкривь и вкось, даже не удосужившись скрыть следы вмешательства в личную переписку. Моему возмущению не было предела, но Сережка посоветовал радоваться тому, что письмо вообще нашло адресата. Его дальние родственники укатили в Штаты, и известия от них доходили через два раза на третий. С клетчатого тетрадного листка, исписанного округлым полудетским почерком, Зайка повествовала о своей эмигрантской участи.

«Все оказалось вовсе не так, как думалось. Друзей у меня нет, и я это тяжело переживаю. Есть несколько приятельниц, но таких, как вы – третье плечо, вторая голова, – нет. Одиночество страшное. Вроде люди кругом, а не с кем слова сказать. Родители не в счет, у них своих проблем выше крыши. С эмигрантами из Союза не делают и сотой доли того, что обещано. Сейчас сюда приехала куча интеллигенции, работу найти невероятно сложно, даже тяжелую и неквалифицированную. Кандидаты и доктора наук моют виллы, подметают улицы. Папа с трудом устроился в местечковую больничку, мы с мамой там по очереди моем полы. Платят копейки. Здесь переполненные магазины и тощие кошельки. И я не могу понять, что лучше: куча денег и пустые прилавки, как в Союзе, или наоборот…

Израиль – религиозная страна. По субботам здесь не ходит общественный транспорт, не работают кафе и кинотеатры… Святой день.

И еще жутковатая подробность: в воздухе постоянно пахнет войной. Скверный запах…

Убеждаю себя: главное надеяться и не киснуть. Все говорят, что со временем становится легче. Летом хочу поступать в Иерусалимский университет.

Зато ко мне из Штатов прилетал Эдик. Увидев его, я слегка оробела. Он окреп, возмужал, милый мальчик превратился в красивого, уверенного в себе мужчину. Выглядит стопроцентным американцем, в каждом жесте и взгляде сквозит легкое пренебрежение к местечковому Израилю. Учится на программиста и работает в фирме, созданной отцом, что-то связанное с компьютерами. Эдик взял напрокат машину, забронировал дорогую гостиницу в Эйлате…

Мы провели чудный, сумасшедший отпуск! На прощание Эдик сделал мне предложение и купил кольцо с огромным бриллиантом. Вот только со свадьбой просит немного повременить, потому что хочет закончить учебу и создать собственную, отдельную от отцовской фирму, чтобы ни от кого не зависеть. Эдик не сказал напрямую, но я догадалась, что его родители не в восторге от бедной невестки из Израиля. Они бы предпочли американку. Но главное, что мы любим друг друга и обязательно будем вместе».

Я перечитала Зайкино письмо несколько раз и, отложив, задумалась о том, о чем не особенно размышляли в Советском Союзе: насколько огромен и переменчив наш мир. За железным занавесом было душно, скучно, убого, но понятно и спокойно, как в набившей оскомину родительской хрущевке. И вот плотные портьеры колыхнулись, окно приоткрылось, но к свежему дурманящему воздуху свободы при мешались дым опасений, смог неопределенности, пепел утраченных иллюзий… Зато моя подруга счастлива, чему я страшно рада. Зайка заслуживает счастья, как никто другой…