Авалон-2314 - Евгений Гаркушев

– Не обижен, а удивлен. Лучше скажи, чем сейчас лечат кашель? И где можно купить лекарства? По-моему, он заболел.

– Не беспокойся, за состоянием здоровья господина Нишевца следят крайне внимательно, – заявил Галахад.

– Как? Со спутника?

– Нет. С помощью датчиков. То, что господин Ницше без посторонней помощи срезал интерфейсы имплантатов, вообще говоря, мало повредило самим имплантатам.

Едва не поперхнувшись пивом, я стукнул коммуникатором по столу. Сам не знаю зачем. Наверное, хотел выразить возмущение внедрившимися в нашу жизнь машинами.

– Но ведь так нельзя! Люди не в рабстве проекта «Авалон»!

Комм включился сам собой, на всплывшем над столом голографическом экране появилась голова Галахада в сияющем шлеме с опущенным забралом.

– Несомненно, – ответил рыцарь.

– Так почему тогда вы за ним следите? Почему не хотите оставить его в покое?

– Если бы господин Ницше написал соответствующее заявление, имплантаты были бы удалены без остатка. Что касается «оставления в покое» – скажи, пожалуйста, а ты бы выписал из больницы человека, который не осознает себя? Господин Ницше тяжело болен психически. Определенная модификация генного кода и изучение русского языка положительно сказались на его душевном здоровье, но он все еще находится в помраченном состоянии. И жизнь на свалке не способствует его выздоровлению.

Отодвинув едва начатый пакет с пивом в сторону, я взял чашку с бульоном. Галахад издевается надо мной?

– При чем здесь изучение русского языка?

– Мозг нужно настраивать. Определенный участок коры хранит информацию о правилах русского языка, данные о словарном запасе. Там уже не разовьются нездоровые идеи. Коллапс сознания будет длиться дольше. Собственно, русский – не панацея. Арабский подошел бы не хуже. Хотя мог бы и повредить – большая нагрузка пришлась бы на другие участки коры.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– Может быть, мне стоит приняться за изучение арабского? Или, напротив, это строго противопоказано?

– Тебе помрачение сознания пока не грозит. Мы научились врачевать все болезни тела, но все еще становимся в тупик, когда люди сходят с ума. Программными методами и механико-электрическими воздействиями излечить их не удается.

– Проявление субстанции, широко известной в богословии как душа? – спросил я.

– Скорее всего, так. Тонкая структура другого мира.

– Иного измерения?

– Иной вселенной.

Вот так. Всемогущие кибернетические личности проекта «Авалон» практически ничего не знают о душе и не могут врачевать болезни разума. Во всяком случае, некоторые болезни. И для того, чтобы добиться чего-то от безумного философа, им нужен я.

Или все-таки общение с Ницше – своего рода проверка? Может быть, у меня что-то получится, а нет – полезно проследить за реакциями новоиспеченного инспектора комиссии по этике. Галахад и не скрывает, что следит за мной круглосуточно. И правда, чем ему еще заняться? Вычислительные мощности искусственного интеллекта огромны. События в мире происходят так медленно и скучно… Или такие, как Галахад, просто не знают о скуке, а ожидание – их естественное состояние?

Но как избавиться от опеки мне? Ведь были же благословенные времена, когда человек мог просто уйти в чистое поле или запереться у себя в комнате и быть твердо уверенным, что за ним никто не следит. Потом поле перестало быть хорошим убежищем – в небе появились спутники. А сейчас и экранированная комната не даст защиты – интересующиеся снимут показания с имплантатов, которые не выключаются никогда.

Может быть, стоит написать заявление об удалении имплантатов? Вернуться к состоянию дикому и чистому? Как сказал бы Ницше, «приблизиться к горным вершинам»? Но не является ли такой путь, напротив, заползанием в душное и влажное ущелье, попыткой укрыться не только от взгляда богов, но и от свежего ветра и солнечных лучей?

* * *

Не слишком много посулил Хонгру седобородый старик Мерлин. Виллу на берегу океана, яхту в собственном эллинге, квартиру на Луне, почет и уважение. Революционер даже посмеялся над меркантилизмом современных вершителей судеб. И все-таки главное, что обещал старик, – свободу. Причем не свободу делать что хочется, а свободу для всех, без принуждения и угнетения. Возможность реализовать планы и мечты, добиться справедливости. Свободу сделать счастливым человечество.

В немногословных речах Мерлина Хонгр представал былинным витязем со сверкающим мечом, в островерхом шлеме, одиноко стоящим на пути несметных вражьих полчищ. Только от него зависело, ворвутся ли они на его Родину или откатятся в безвестность и мрак, их породивший.

И как бы само собой получалось, что Лилия будет его, а вовсе не станет женой Александра. Ведь кто такой Александр? Обыватель, пусть и богатый. Другое дело – харизматичный Хонгр…

В том, что Мерлин может выполнить свои обещания, Хонгр не сомневался. Очень серьезные люди подтвердили его полномочия. Очень многое он мог.

Например, в течение нескольких минут выправил ему личный идентификатор на имя Хонгра Дорлигжава. Прежнее удостоверение личности Хонгра было фальшивым и серьезной проверки не выдержало бы. По новым документам он уже имел квартиру в Улан-Баторе и приличный счет в банке. Примечательно, что новую фамилию Хонгр назвал наобум – но это ничуть не смутило Мерлина. То есть ему было совершенно все равно, на чье имя нужно оформить документы.

Судьбу Хонгра он тоже изменил. Теперь Хонгр был не беглецом, не революционером на нелегальном положении, а уважаемым человеком с толстым, но совершенно безопасным досье. Словно и не было виртуального штампа «склонен к экстремизму» в личном деле проекта «Авалон», словно действительно Хонгр всю жизнь занимался овцеводством и организацией лесонасаждений в Монголии, да еще и получал за это поощрения от правительства.

Но за все нужно платить. И Хонгр понимал, что плата, которую потребуют от него, будет высокой. Пока его устремления совпадали с теми идеями, о которых заявлял Мерлин, – а что будет дальше?

Что касается обыденной жизни, Хонгр получил уверения в том, что с овцами ничего не случится, – за ними присмотрит соратник, которому как раз нужно нелегальное убежище. Самому Хонгру предстояло вылететь на Луну и заняться там «педагогической работой». Что под этим подразумевалось, понять было сложно. Хонгр вновь повернул свой автомобиль и помчался в Пекин, к космопорту, откуда регулярно стартовали лунные челноки.

Пусть даже Мерлин хотел использовать его… С овцами Хонгр определенно засиделся. А речи старика были так убедительны и сладки, что действовали подобно гипнозу.

* * *

Фридрих Вильгельм сидел на полянке перед ручьем при слабом свете орбитального зеркала – единственного, освещающего эти края. Костер он не разжег, но света искусственной луны хватало. Ночь была теплой.

– Сосиски. Пиво. Кетчуп, – сообщил я, раскладывая угощение на оберточной бумаге. Бумажные газеты все-таки ушли в прошлое, хотя держались очень долго. Победили их только голографические экраны, разворачивающиеся практически в любом формате.

– Немецкая еда? – криво усмехнулся Ницше.

– Да. Наверное. Тебе виднее. А кетчуп в ваше время уже был?

– Он есть сейчас, – хмуро ответил философ. – Но напрасно ты решил побаловать меня блюдами Родины. Я разочарован в немцах.

Интересно… Хотя вывод напрашивался сам собой. Отчего бы он жил в России, а не в милой сердцу Германии, если бы питал безграничную любовь к арийской расе? Кажется, Ницше не слишком любил славян. Или я путаю его с Марксом?

– Что же послужило причиной разочарования? То, что к жизни тебя вернули русские?

Философ хмыкнул:

– Ты так полагаешь?

– А все обстоит гораздо сложнее?

– Естественно.

– Тогда расскажи мне, в чем проблема.

– Арабы, – фыркнул Ницше.

– Рабы? – переспросил я, полагая, что недослышал.

– Нет. Арабы. Халифаты и султанаты на берегу Рейна. Жалкие кучки немецких поселенцев, загнанные в леса. Мэр моего родного города – некто Султан Бен Махмуд. Ты можешь себе такое представить?

Я не нашелся что ответить. Могу ли я представить мэром родного города Ницше Султана Бен Махмуда? Почему нет? Когда я жил в первый раз, Европа наполнялась выходцами с Востока приличными темпами. По некоторым прогнозам, к концу двадцать первого века коренное население должно было раствориться в среде приезжих с Востока.

– И кем стали немцы? – продолжил свою негодующую речь философ. – Где те голубоглазые белокурые бестии, которые были готовы покорить мир? На Луне? Конечно, Луна – средоточие мистической силы, Четвертый рейх, но Германия, наша земля, под властью чужеродных племен? И те, что называют себя немцами и говорят на языке древних императоров, смешали свою кровь с выходцами из жарких стран, чувства которых далеки от холодного арийского духа.