Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

Мэйнфорд был счастлив.

И состояние это, следовало признать, доставляло некоторые неудобства. Оно было сродни новым ботинкам, всецело замечательным, дорогим, но все одно неудобным.

Необжитым?

Но Мэйнфорд все равно был счастлив.

Он стоял на стене и глядел на море.

Ветер стих.

И море в кои-то веки успокоилось. Ныне оно гляделось куском оплавленного стекла, и Мэйнфорд задумчиво собирал оттенки.

Синий.

Зеленый.

Капля желтизны.

Лиловый и фиолетовый.

Бирюзовый, кажется…

…откуда у него время на такую ерунду?

Не имеет значения. Главное, что оттенков множество, а море… море готово ждать, пока Мэйнфорд не сосчитает все. Ему тоже хочется покоя. Хотя бы иногда.

На мгновенье.

А потом Мэйнфорд вернется в замок… или не в замок? Есть же место, куда он должен вернуться во что бы то ни стало, но… он забыл. И если так, то имеет ли смысл возвращаться?

Его не ждут.

Но он счастлив. Парадокс.

…неправильно.

…нелогично.

У Мэйнфорда нет ни одной объективной причины для счастья. Его семья, какой бы она ни была, перестала существовать. И он тоже в скором времени уйдет за грань, если, конечно, не сумеет вернуться.

Еще бы вспомнить куда.

…к кому.

…к женщине, которая не испугалась Зверя.

…к Зверю?

Его не существует. И ее тоже. Море знает наверняка. Оно ведь никогда не лгало Мэйнфорду.

…никогда прежде. Но и никогда прежде море не было столь обманчиво спокойным. Если присмотреться — Мэйнфорду ведь несложно присмотреться, — он увидит дно. Гребни каменных драконов и раззявленные пасти их, в которых еще лежат осколки кораблей. Он сможет поднять любой. Не об этом ли Мэйнфорд мечтал, будучи подростком?

Отыскать клад.

Море подарит ему пузатую каравеллу, в трюмах которой лежат сундуки, наполненные золотым песком и монетами. А если ему не по вкусу золото, то у моря найдется замена.

Вот корвет, севший на скалы.

Он безнадежно мертв, и все-таки в глубинах его переливается всеми оттенками синевы древняя корона… нет, не альвийская, ее носили люди, но и человеческие короли имели немало тайн.

Мэйнфорд может прикоснуться к одной из них.

Или не одной?

Вот хрупкая ладья, разменявшая не одну сотню лет. И дева в ладье. Она будто спит, а может, и вправду спит, и потому вода не тронула совершенного ее тела…

…дева.

…Тельма.

…вернуться.

Зачем?

Тельма… это тоже безумие, часть его. Мэйнфорду нужен был кто-то, кто, как ему казалось, сумеет понять его. Вот он все и придумал. Ту свою жизнь.

Управление.

Дело.

Кохэна… если Мэйнфорд хорошенько подумает, он осознает, насколько нелепой выглядит вся эта история. Почему? Да потому что она вся, от начала до конца, рождена его воображением. Мэйнфорд был болен, но поправился.

Почти.

Ему просто не следует отворачиваться от моря. Да и зачем, если здесь он счастлив?

…конечно.

…сейчас он вернется в замок. Поднимется в башню и скажет деду, что у них все получилось.

Мэйнфорд немалым усилием воли отвел взгляд от сине-зеленой, а еще лиловой, бирюзовой и вместившей сотню иных оттенков поверхности моря.

Он отступил от стены.

И ноги налились свинцом. Море не желало отпускать добычу. Море никогда и никому не позволяло уйти. И Мэйнфорд глупец, если думает, что для него сделают исключение.

…нет.

Он ведь счастлив.

Так зачем бежать от счастья, пусть и непривычно оно? К ботинкам же Мэйнфорд приспосабливается, и счастье…

Еще шаг.

Тельма существует.

И Зверь.

Мир за пределами замка. А это море — лживо, потому как настоящее никогда бы не опустилось до притворства.

…стена покачнулась, уходя из-под ног.

Море приближалось стремительно, и гладкая поверхность его больше не казалась привлекательной. Отнюдь, сложенная из разноцветных осколков, она щерилась стеклянными зубами, на которые Мэйнфорда нанижет…

…если он не сумеет.

Не дозовется.

Не вспомнит как…

…за спиной с хлопком развернулись крылья. Зверь зарычал: он, очнувшийся от наведенного сна, был готов к бою, вот только не способен же Зверь сражаться с морем.

Но море исчезло.

Оно вдруг растворилось, будто бы его и не было. И наверное, его на самом деле не было, как и замка, стены, всего остального. Но имелась пещера с кривоватым сводом, украшенным гроздьями сталактитов. Мертвецы, чей аромат заставил Зверя завизжать от ярости.

Или радости.

Пирамида.

Кохэн, замерший с клинком в руке над телом благородной альвы, в которой, правда, не осталось ничего благородного. Она открыла глаза первой, выбираясь из сна, и улыбнулась.

Вытащила клинок из руки Кохэна.

А в следующий миг села.

Она двигалась так легко и плавно.

Как змея.

— Здравствуй, Страж, — сказала Вельма, вытирая с лица чужую кровь. — Вот мы и встретились. Ты скажешь мне, кто убил моего внука?

— Ты.

Стражу неудобно говорить, да и тело его, наполовину изменившееся, несколько неуклюже. А еще Зверя заботит отнюдь не та, что сидит на краденом алтаре.

…надо же, все-таки Джесс добралась до семейных подвалов. Деда бы это огорчило. Он полагал свою систему безопасности лучшей.

— Правильный ответ, — Вельма провела сложенными щепотью пальцами по камню, а потом отправила их в рот. — Мой мальчик… по-своему я его любила, пусть он и был похож на деда больше, чем мне хотелось бы. И, как Ги, однажды он решил, что может обойтись без меня. Он меня отравил. Это… не очень приятно, понять однажды, что существо, ради которого ты готова на все, ради которого ты, собственно говоря, дышишь, накормило тебя ночной золотянкой…

— Никогда не слышал.

— Я тебе покажу, — острие клинка остановилось между ключицами. Вельма слегка надавила, позволив темной крови выступить, а затем потянула нож вниз. Она резала себя и улыбалась.

Улыбалась и резала.

И кровь из раны… в какой-то момент она стала светлой, полупрозрачной.

— Это яд, сделанный из корней истинного древа. Величайшая редкость… мальчику сказали, что я умру, что спасения нет. И это было правдой, — она отложила клинок и протянула руку. — Но не сказали, что смерть эта будет долгой… очень долгой… Помоги даме… пожалуйста…

Зверь помогать не желал.

Мэйнфорд был с ним согласен, но…

— Спасибо, — Вельма с трудом стояла. — Я так давно готовилась уйти, но, когда это случилось, вдруг испугалась. И разозлилась. И еще мне стало обидно. Разве я не отдала ему всю свою любовь? Для людей, Страж по имени Мэйнфорд, любовь значит так мало…

Кохэн по-прежнему стоял.

Просто стоял.

Глаза его были широко раскрыты, и Мэйнфорд многое отдал бы, чтобы увидеть, что же творится в голове масеуалле, и вывести его из кошмара, в котором он оказался.

— Не стоит, — хрупкие пальчики Вельмы сдавили запястье. — У него своя дорога… он или справится, или нет. Лучше подумай о той, которая тебе нужна… если она действительно нужна.

Терпкий запах говорил, что Тельма была здесь.

Теперь Зверь ощущал след явно, остро и готов был немедля идти по нему…

— Подумай…

— Ты… — Мэйнфорду нужны были ответы. — Почему ты… ты убила своего мужа… он завел любовницу… и та забеременела… а ты…

— А я была так молода и верила в любовь, — Вельма смотрела на свои ладони в лаковой пленке крови. — Я готова была ради этой любви на все… это как… однажды ты просто отдаешь себя кому-то в полное владение. Без условий, без оговорок… ты раб. Ты дышишь, пока тебе разрешают дышать. А когда запрещают, ты умираешь со счастливой улыбкой на лице, чтобы вновь воскреснуть к удовольствию хозяина. Вот что такое любовь. Я оставила свой дом. Но это мне бы простили… дом, а не камень, который я украла ради него… ведь ему так нужны были сокровища альвов… а он… он всегда таскал в нашу постель девок. И мне не казалось это важным, ведь кто они такие? Глупые человечки, светлячки-однодневки, дунь — и погаснут… а у нас семья. Настоящая. Альвы не признают семей, только родовые связи… а я так хотела… так мечтала… согреться.

Ее глаза тускнели.

И сама она… сколь давно умирала? Неделю? Две? И когда должна была умереть?

— Не смотри на меня с жалостью. Я ее не стою… я ведь… я могла остановить его, но казалось, что если уподоблюсь, то… я буду достойна своего мужа. Во всем.

Эта боль выходила с прозрачной водой.

И Зверь мог бы унять ее, но он не желал. Боль отрезвляет. Очищает. И возвращает силы.

— А он явился со своей… на похороны моего мальчика… и сказал, что я могу уйти. Куда? Куда пожелаю, я ведь свободна. Он так и не понял… я бы простила ему сына… но не свободу. Зачем свобода тому, кто добровольно стал рабом? Не понимаешь? Поймешь. Со временем… она ведь все-таки человек в какой-то мере, а люди не умеют обращаться с любовью…