Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

— Лис, — Тельма решилась и коснулась ромбовидной головы, ей почему-то казалось, что змея уловит мысленный импульс. — Ты же слышишь… должен слышать… ты обещал помочь. Обещал!

Тьма ударила сзади.

В спину.

Опрокинула на камни. Вдавила колено меж лопаток. И ледяные пальцы вцепились в волосы, потянули, заставляя задрать голову. А когда позвоночник затрещал, пальцы разжались. Жесткая ладонь надавила на затылок, заставляя согнуться, силой вбивая лицо Тельмы в развороченную грудь.

Кровь от крови.

Тьма от тьмы.

И последний вздох того, кто все-таки был Тельме отцом. А еще — горечь на губах. Эта кровь была сродни яду, и Тельма все-таки закричала, заглушая и вой далекого ветра, и смех того, кто поймал ее.

Рыбка на крючке?

Нет, Тельма не была рыбкой.

Она была немного тьмой, первородной, привезенной из Старого Света, убаюканной в колыбели такого хрупкого тела. Она была и телом, что захлебывалось от боли, разрываясь между желанием сделать все, чтобы избавиться от боли, и ненавистью, что мешала просить о пощаде.

Она была тем, кто смотрел на это тело.

И еще древом.

Десятком дерев, что, прорастая, дарили надежду, а потом раз за разом отнимали ее. Она была смертью их, мучительной и медленной. И последним семенем, последним шансом для альвов…

…она была…

И рука, ее державшая, разжалась. Но это не было дарованной свободой. За мгновенье до того, как камень, выдранный из мостовой пробил череп отца, Тельма закрыла глаза.

— Ты же сказал, что не тронешь его.

— Ты слишком долго думала, — Тео поднялся с колен. — Так нельзя… идем.

Он больше не просил: приказывал.

И тьма, поселившаяся в теле Тельмы, готова была подчиняться его приказам. Пускай. Тельма готова принять тьму. И смириться.

…пока.

Она вложила ладонь в его руку, стараясь не думать о том, что оставляет за собой.

Она вдохнула кладбищенский запах, исходивший от Тео.

И шагнула за ним в разверзстую пасть земли.

След в след.

Она шла… спускалась, кажется. Ступенька за ступенькой, покорное, послушное дитя.

Она решилась заговорить с Тео, лишь достигнув дна:

— Зачем ты это делаешь?

— Что?

— Все это… зачем ты убил своего брата? Зачем ты позволил умереть моей матери, если любил ее?

Тело Тельмы, сроднившись с тьмой, прозрело. Кто бы мог подумать, что черный имеет столько оттенков? Стены из бархата с прозеленью подземного лишайника. Его покров скуден, и потому бархат глядится линялым.

Атлас пола, неестественно гладкий, зеркальный почти.

И пыль теней, угодливо распластавшихся под ногами. Единственным светлым пятном — сам Тео, кожа которого источала сияние.

— Почему ты думаешь, что причина должна быть?

— Потому что опыт подсказывает, что она есть. Всегда есть причина… моя мама… ладно, я поняла. У них с отцом случилась любовь, затем он нас бросил… а ты вернулся и решил занять его место. Но тебе мама отказала. Это задело, да?

Его пальцы предупреждающе сдавили запястье. Осторожней, Тельма, может статься, ты не настолько нужна ему, как тебе кажется.

Или нужна, но отнюдь не целой и невредимой.

В конце концов, перелом — это ведь мелочь… для него.

— Тебе никогда и ни в чем не отказывали, — Тельма прикусила сухую губу. Молчать нельзя. Тогда шепот тьмы, твердящей, что здесь, в подземельях, самое место Тельмы, становится невыносим. — И ты затаил обиду. Ты принес маме камень… наверное, солгал, что подарок от отца… и она приняла его. Хранила. Берегла… а ты… ты нашел себе другую женщину… да?

— Да.

— Многих женщин… ты делал их похожими на маму, а потом убивал. Зачем?

Молчание.

— Может, потому, что они, несмотря на сходство, все-таки не были ею? Ты думал, что всемогущ, но раз за разом оказывалось, что твое всемогущество и яйца выеденного не стоит. А твой никчемный брат оказался успешней тебя. Он получил любовь. А ты… тебе доставались жалкие подделки. Обидно?

Пальцы все еще сжимали руку Тельмы. И это — еще один элемент игры. Чем больше вопросов, тем сильнее боль. Но никто не заставляет Тельму спрашивать. Это ее собственный выбор.

— Но все началось раньше… еще до мамы… еще до меня… задолго до меня… наверное, когда появился первый полукровка… не от альвы рожденный… она хотя бы жива? Я про мать моего брата?

— В какой-то мере.

И тьма согласилась, что это верный ответ. Что есть жизнь? Тело или разум? Душа? Все вместе? Тельма не должна жалеть ту, которая не оправдала возложенных на нее надежд.

— Отцу было холодно с ней, и он искал тепла… или приключений… мне вообще сложно вас понимать. Вы слишком нелюди…

…а она, Тельма, все еще считает себя человеком? Это смешно. Ей самой бы посмеяться, но кости вот-вот треснут, боль же помешает сосредоточиться.

— Как бы там ни было, но один из его романов вдруг закончился появлением ребенка. Мой отец о нем не знал? Или ему было все равно?

Тео улыбался.

Снисходительно так…

— Вы все запутали. И я вот теперь пытаюсь понять… получается, что Гаррет — мой брат. По отцу. При этом с моей матерью у них нет общей крови, но ты свел их вместе. Тебе это показалось забавным, да?

Захват ослабел.

И Тельма с трудом удержалась от облегченного вздоха.

— Ты ведь рассказал ей, той женщине, матери Мэйнфорда… не все, конечно, но многое… ты пообещал ей… что пообещал? Почему из всех любовниц моего отца ты выбрал именно ее? Потому что она оказалась способна родить от подобного тебе?

Он выпустил запястье, но лишь затем, чтобы взять Тельму за руку, он надавил на ладонь, заставляя раскрыть ее. И осторожно захватил мизинец.

Конечно, переломы пальцев весьма болезненны. И менее опасны для жизни.

— Эта самка принесла удачное потомство, — Тео отпустил мизинец и остановился, чтобы повернуться к Тельме.

Смерить ее взглядом.

И прочертить когтем линию от виска до губ.

— А в ее крови…

Запах крови она ощутила. И жадный голод тьмы. И еще надежду последнего семени, которое, быть может, прорастет… если все сделать верно — прорастет.

— …в ней смешались два мира… и два Стража. Дитя, появившееся на свет, было столь же никчемно, как и мой брат, но в то же время оно жило и обладало даром. Это было любопытно.

— Эксперимент, значит.

…а ведь Тельма видела все.

Еще там, в больнице, где ей позволено было украсть немного времени. Видела и не придала значения.

— И ты решил, что где один кукушонок, там и второй?

— Верно.

— Она ведь знала… да? Знала, что и для него, и для тебя была лишь самкой. Ее самолюбие страдало. А ты не отпускал ее. Не позволял забыть о боли. Дразнил обещаниями. Просто так. Тебе было интересно наблюдать за ней и за детьми. Возможно, конечно, у тебя уже тогда имелись планы на них, не знаю… и знать не хочу. Но отец встретил маму, и это вновь все изменило.

Кровь дурманила.

Тельма ощущала и желание тьмы припасть к ране, и собственный страх, какой-то иллюзорный, отодвинутый, и любопытство.

Ему, тому, кто ныне был способен одним движением руки свернуть ей шею, было интересно: как далеко способна Тельма зайти в своих вопросах.

И разум подсказывал остановиться.

— Ты рассказал ей об этом романе. Ты сводил ее с ума… а потом… потом подкинул приманку… тебе нравится играть с людьми?

— Они забавные, — согласился Тео.

— И ты, поставив этот спектакль, отступил, позволил стать зрителем… но не учел одного. После маминой смерти тебе стало одиноко. Ты сам себя лишил игры.

Это, наверное, можно было бы счесть наказанием. Но только он, Тео из Безымянного рода, не чувствовал себя наказанным.

— Ты попытался ее продолжить…

Теперь Тельма почти понимала его, и это не нравилось Тео. Он захватил большой ее палец, потянул, предупреждая, что вырвет его, не раздумывая.

— Ты рассказал своей дочери… что ты ей рассказал?

— Сказку. Это ведь правильно — рассказывать детям сказки… по-человечески…

И он, выпустив руку, схватил Тельму за горло. Дернул, поднимая.

— Только, девочка… не все сказки заканчиваются хорошо…

Глава 29

Боги смотрели на потомка своего благосклонно.

И Кохэн, преклонив колени перед ликами их — надо же, когда-то мнились они ему уродливыми, — взывал.

К тем, кто ушел, кровью своей отворив двери в Бездну.

К тем, кто ждал, разменяв бессмертие на время.

К тем, кто готов был вернуться во славу Атцлана…

Кохэн с удивлением извлекал из памяти своей имена. Одно за другим. И каждое было преисполнено высшего смысла.

…вот почему пропустила его стена.

…и удалось сберечь жалкую его жизнь.

Случайность? Никакой случайности, но лишь предназначение. Судьба. И она, облаченная в белые одежды, вложила в руки его клинок.

И, запечатлев на лбу кровавый поцелуй, сказала: