Власть без славы - Иван Лаптев

Боюсь, что все мы недооценили тогда выступление Нины Андреевой. Консервативная часть КПСС обнаружила, что там, в верхах-то, у нее есть единомышленники и вожди, что Горбачев не так уж и владеет ситуацией. Статья стала идейной платформой консолидации этих сил, первые секретари ряда обкомов начали создавать некие идеологические анклавы антиперестроечного, а затем антигорбачевского направления. Глубочайшая трещина прошла через все политические установки Центра, вдруг раздвоившегося в восприятии советской общественности. Непререкаемый тогда авторитет печатного слова, усиленный желанием широких слоев населения, особенно старших поколений, именно такое слово прочитать или услышать, так тряхнул всю систему еще только формирующихся установок на перестройку, что многие, очень многие люди с этими установками расстались. Консервативная же часть номенклатуры получила инструкцию сопротивления перестройке, которое теперь можно было организовывать во имя руководящей роли пролетариата, защиты нашей великой истории и ведущего положения партии, следовательно, и самой номенклатуры.

Другими словами, это было открытие «второго антигорбачевского фронта». Второго, потому что первый был открыт в октябре 1987 года Б. Н. Ельциным. Но этот первый фронт еще мало кто принимал всерьез, страна пока не разлюбила Горбачева, его рейтинг, по данным ВЦИОМ, распространявшего анкету «Человек года», составлял в 1988 году 55 процентов против 4 у Ельцина. Здесь все было еще впереди, и только так трудно готовившиеся XIX конференция, выборы народных депутатов, а особенно 1-й Съезд народных депутатов СССР дадут Ельцину равные с Горбачевым возможности доводить до народа претензии и критику политического соперника. Именно с 1-го съезда, можно твердо сказать, в нашей лодке по бортам стали два любителя качелей, которые настолько были увлечены желанием «перевесить», что и думать забыли о способности лодок переворачиваться.

Впрочем, XIX партконференция уже близко. Она открылась, повторюсь, 28 июня 1988 года, и, на мой взгляд, с этого дня начался странный, порой очный, чаще заочный диалог-поединок между двумя руководителями, роль которых в истории СССР и России пока все еще никто не может оценить адекватно и справедливо. В нашем Отечестве, видно, так уж повелось: судим-рядим через века. Да и то к каждой исторической личности определяем отношение по принципу «нравится — не нравится». Иван Грозный, Петр Первый, Иосиф Сталин — это да, это мы понимаем. А Алексей Михайлович «Тишайший», Александр Второй, Николай Второй — это как-то с трудом. Даже Екатерина Великая интересна для нас больше своими любовными увлечениями, чем колоссальными созидательными успехами в строительстве России. Что уж говорить о современниках, добро бы лет через двести новый Соловьев или Ключевский нарисовали объективные портреты людей, угробивших СССР, а возможно и Россию.

Но вернемся к диалогу Горбачева и Ельцина, точнее, к характерной его особенности. На конференции это впервые проявилось с полной определенностью и больше уже не исчезало, пока не исчезла сама нужда в этом диалоге.

Как помнит читатель, на XIX конференции КПСС Горбачев поставил ряд вопросов, важных настолько, что консервативная часть партии и общества даже решилась предпринять упреждающие меры в виде выступления Нины Андреевой. Это — и о возвращении Советам их конституционной роли, о демократизации, об альтернативных выборах. Это — и об изменении стиля работы ЦК КПСС, о том, чтобы сделать ее, работу, «полнокровной и демократичной». Это — и о совмещении постов руководителей советских и партийных органов, о реорганизации аппарата, об отчетности Политбюро. Аккуратно, осторожно, но была четко поставлена и проблема так называемых привилегий и льгот, считаю, что «в лобовую» ее генсек поставить не мог — номенклатура на конференции преобладала и просто завалила бы голосование резолюций.

Интересно использовал все эти вопросы Б. Н. Ельцин. Перестройку, сказал он, надо было начинать именно с партии. (Считаю, что это было бы колоссальной ошибкой: уяснив, куда дует ветер, КПСС вообще не допустила бы перестройку до общества.) Потребовал отчетов Политбюро и Секретариата, уточнив: кроме вопросов, содержащих государственную тайну, и тем самым перечеркнув и предложение Горбачева, и свое требование. (Закона о государственной тайне не было, каких-либо правовых критериев засекречивания — тоже. Любой вопрос можно было объявить государственной тайной даже на уровне министра). Упрекнул, что за три года перестройки не добились революционных преобразований, статью Нины Андреевой он явно не читал, там как раз упрекали «перестройщиков» в революции. Потребовал резко сократить аппарат — Горбачев, понимая силу бюрократии, сказал о реорганизации. (За время президентства Ельцина ряды бюрократии только в одной России превысили численность общесоюзного чиновничества чуть ли не в 2 раза — такое сокращение!) Сделал особый упор на привилегиях номенклатуры, призвал исключить элитарность в обществе, создавая себе образ главного борца с льготами, хотя реальную борьбу вел как раз Горбачев, что и покажет новейшая российская история, когда теперь уже ельцинская номенклатура получит небывалые льготы и получит их… в собственность!

Так это и пойдет. Оба будут применять прием: ты сказал, я твои же слова возвращаю тебе с прибавкой. Сегодня это выглядит просто комично, если забыть о результатах их полемики. Из выступления в выступление Ельцин говорит, что за 2–3 года можно «существенно повысить жизненный уровень советских людей», с этим он выходит на выборы в народные депутаты СССР, призывая бороться за революционные перемены «по-революционному». Горбачев отвечает ему на 1-м Съезде народных депутатов, сообщая конкретные цифры ассигнований, переадресованных в социальную сферу, обнародует, по сути дела, новую социальную политику, усиливает свою позицию по вопросам льгот и привилегий, говорит о необходимости радикального обновления отношений социалистической собственности — центральной проблеме любого общественного строя. Он впервые провозглашает лозунг «Власть Советам!», подробно раскрывает, что и как для этого надо сделать. Главное, что нет законов, всю правовую базу обновляемой политической системы надо еще формировать.

Ельцин немедленно сообщает съезду, что накануне пленум ЦК КПСС не принял его предложение о передаче именно на этом съезде власти от партии Советам. Это встречает широкую поддержку. Только позже мы поймем всю сложность перехода реальной власти, осознаем, что любая власть — хоть партийная, хоть советская, хоть президентская — без надежной правовой базы превращается в безудержный произвол. Ельцин продолжает отвечать на доклад Горбачева практически по всем позициям по одной и той же методологии: Горбачев сказал, что «это» надо делать, Ельцин критикует его за то, что «это» еще не сделано. С точки зрения любого оппозиционера, подход просто гениальный. Ни Горбачев, ни его команда не могут найти противодействия. В любой словесной схватке Ельцин в глазах общественного мнения выходит победителем. Но все-таки это еще неравная борьба, и на горбачевском «борту лодки» все спокойно. Анкета «Человек года» дает в 1989 году Михаилу Сергеевичу 46 процентов, Борису Николаевичу — 6.