Во имя жизни - Хосе Гарсия Вилья

Аду не нравилась абстрактная живопись, он не понимал ее и однажды написал в своей рубрике — справедливо написал, — что манильские модернисты представляют собой претенциозное дерьмо. Он чуть не умер с досады, когда его младший сын Томми начал писать абстракции. Только тогда он попробовал всерьез разобраться в том, что это такое, но сколько книг ни покупал он сыну, сколько ни вчитывался в них, все равно абстрактная живопись ему казалась бредом.

— Без ложной скромности, — говорил Аду, — я теперь могу читать лекции по французскому модернизму, по абстрактному дзэну, даже по кинетическому искусству, но мне все равно это не по вкусу.

Рита вернулась в первом часу в полном восторге: выиграла пять тысяч, первый выигрыш за полгода! Дело было, конечно, не в сумме — во Дворце иной раз проигрывали в покер и по двести тысяч песо в ночь, и никто не удивлялся.

Нет, никакого приглашения она не видела, и вообще это ее не волновало. Терпеть она не могла все эти дворцовые приемы, где говорят не поймешь о чем. Рита закончила колледж в JIa-Унионе и к космополитическому высшему свету Манилы не применилась даже после того, как объездила весь мир и побывала во всех «Ритцах». Рита любила блюда, привычные с Ла-Униона: тушеные овощи с соленой рыбой и помидорами ломтиками — пищу илоканской деревни.

Рита легла спать. Аду слушал, как она посапывает, но у него сна не было ни в одном глазу. «Черт, — думал он, неужели со мной что-то не то. Только вообразить себе, чтобы Марс Флоро получил приглашение раньше меня! Он же ничего собой не представляет и не поддерживал их так, как я». Аду действительно поддерживал их и, как большинство илоканцев, был человеком упорной преданности. Он знал Лидера, когда тот был начинающим политиком, когда его еще и в Конгресс не избирали, но уже в те времена Аду относился к нему с любовью и уважением.

Аду планировал дать в пятничный номер небольшую заметку о годовщине, но сейчас он решил выделить это событие крупным планом: по целой колонке в трех номерах о браке Лидера и его Супруги и о том, что было сделано ими для страны. Вместо обычного комментария по телевидению — серия кинодокументов, которые Департамент пропаганды вполне успеет подобрать ему за день. Аду сел за машинку:

«Поздравляем Лидера и его Супругу».

Аду хорошо знал, неумеренная похвала производит обратное впечатление на читателя: избыточная лесть звучит как оскорбление. В отличие от некоторых царедворцев, превозносивших Лидера до небес в своих книгах, даже историю переписывавших наново, похвалы Аду удерживались в рамках правдоподобия. Эпос хорош для легендарных героев, а Лидер, при всей легендарности своих деяний, все-таки живой человек, не застрахованный ни от болезни, ни от злодейской пули. Аду был осмотрителен: Лидер должен оценить его сдержанность.

Он долго бился над последним абзацем, его пришлось переписывать дважды.

«Во всем мире политики утверждают, что действуют в интересах народа, когда объявляют с трибун, что являются его правомочными выборными представителями. Правомочность правителя не должна основываться на народном волеизъявлении, которое зачастую является результатом невежественности, предвзятости и воздействия средств массовой информации; более, чем на чем-либо другом, должна она основываться на прошлом Лидера, а когда он стоит у власти, то и на оценке того, на что употребляет он свою власть. Сорок пять же миллионов филиппинцев, возглашающих славу «Нашему Лидеру», можно не брать в расчет.

В то время как другие лишь говорят о патриотизме, он носит на себе шрамы войны, свидетельствующие о его убеждениях. В то время как другие рассуждают о том, что они сделали бы, он — за несколько последних лет авторитарного конституционизма — занялся джунглями и облагодетельствовал сельскую местность мощеными дорогами, открыл школы для детей, больницы для народа. Он единственный предоставил наконец крестьянину возможность жить с достоинством, какого не мог тот достичь в годы мрачной ночи олигархического феодализма.

Так нужны ли нам избирательные урны?»

Аду упивался последней фразой. Еще ему нравилось выражение «олигархический феодализм». Никто не додумался до этого раньше: ни интеллектуальные университетские радикалы, ни надутые «вершители судеб» из кофейни в «Интерконтинентале» — все они слюнявые мечтатели, а он, Аду, всегда был последовательным реалистом.

Надо будет ввернуть это выражение и в вечерний комментарий тоже.

Между тем наступил вторник, а приглашения так и не пришло. Аду подумал, не позвонить ли во Дворец: генералу Дисону, генералу Дакумосу и, естественно, секретарю, этому маленькому поганцу, который извел его просьбами о рекомендациях, ну и Анни, секретарше Супруги по личным вопросам. С другой стороны, можно было бы и заехать во Дворец под предлогом, будто есть что шепнуть, но впервые в жизни Аду почувствовал илоканскую гордыню. Он достаточно наклянчился в прошлом, а вот сейчас не станет.

Сегодня закончится показ телевизионной серии. Он душу вытряс из группы, требуя не только монтажных стыковок между документальными кусками, но и деталей, от которых заиграл бы фильм. Особенно удался комментарий — хорошо вышло. Аду два раза просмотрел готовую серию на видео и удостоверился в безупречности монтажа.

Он был в ярости оттого, что у департамента пропаганды не оказалось съемки родного городка Лидера — без этого невозможно было раскрыть личность Великого Человека и показать, какой длинный путь был им пройден.

К четырем Аду закончил запись и решил вздремнуть. Проснувшись в пять, он позвонил в редакцию, домой, в «Дейли пресс» и, конечно, в отель «Манила», куда, как обычно, он должен был прибыть к шести. Да, есть несколько приглашений, и письма тоже есть. Аду велел секретарше прочитать ему приглашения. Из Дворца ничего не пришло. В редакции он не решился ни о чем спрашивать: сотрудники, почуяв, что его положение пошатнулось, больше не сумеют высоко держать головы.

Аду становилось страшновато. Может, они недовольны чем-то из опубликованного им, но ведь он никогда не писал о них в лоб. Он не из борзописцев, которых столько развелось после второй мировой войны, когда и журналисты, и издатели просто занимались шантажом. В отличие от большинства газет, «Глоб», в который Аду писал с 1945 года, этими делами не занимался. «Глоб» нес знамя справедливости и добропорядочности, хотя и было ясно, что японская оккупация многим филиппинцам покалечила души, — то были жестокие времена, и выживали те, кто умел быть коварным и изворотливым.

Насилие было чуждо Аду. Мысль о ношении огнестрельного оружия вызывала содрогание в его душе, поэтому, как только у него появились деньги, он обзавелся телохранителем — человеком непримечательной внешности, игравшим роль шофера, который постоянно был неподалеку от Аду и зорко следил за помещением, где Аду встречался со своими дамами.

— Без ложной скромности, — говорил Аду, — я и сейчас могу нравиться молоденьким. И я не вожу их по дешевым отелям. Это унизительно. Они должны получать все высокого класса... все. Я не посол Ингге, — Аду с улыбкой повернулся к старику дипломату рядом, — на которого, по слухам, одна секретарша подала в суд за нападение с незаряженным оружием.

Присутствующие сто раз слышали этот анекдот от самого посла, но все равно послушно залились смехом. Посол пришел на ужин в Шампанском зале и нарочно явился пораньше, чтобы успеть посидеть за столом оракула.

— Я вчера утром получил приглашение на пятницу, Аду, — сказал посол, когда смех затих. — Во вторник я звонил Анни и сказал ей, что у меня нет приглашения, она говорит — не может быть, все приглашения были разосланы с нарочным еще в воскресенье с утра. Нарочный! Какой-то новый адъютант, полковник, который вызвался разнести карточки по адресам, чтоб всем нам лично представиться. Вы когда свою получили?

— Во вторник утром, — лениво протянул Аду, будто неохотно отвечая на пустой вопрос, хотя внутри все в нем кипело от обиды. Завтра и пятница — и все.

— А какой вы приготовили подарок? — заинтересовался Марс Флоро, промышленник из Давао.

— Вы видели мою передачу вчера и во вторник. Посмотрите заключительную часть сегодня.

— Я смотрел первые две передачи, — сказал посол Ингге. Посол знал толк в проблемах общественного сознания, и Аду с его мнением считался. Истинных друзей отличаешь от приятелей по тому, как они тебя критикуют. Аду, опытный газетный волк, хорошо это знал.

—Хроникальные кадры были не очень, Аду, — заметил старый дипломат. — Я помню, были кадры с Лидером получше. Его пребывание в Америке, в Китае. И вот еще что: надо было показать, где он родился.

Старик был профессионалом, и он был прав. Аду кивнул.

— ...больше всего мне понравился конец: где вы говорите о правомочности правительства. Но возникает вопрос, как вы дальше поведете речь? После такой концовки, что ни скажи, все уже будет снижением уровня.