Русский крест: Литература и читатель в начале нового века - Наталья Иванова

Думали, нищие мы, нету у нас ничего. А как стали терять – поняли, как много талантливого было рядом. При нас, при нас – только что. После ухода Сергея Сергеевича Аверинцева и Александра Павловича Чудакова ясно, что уходят уникальные человеческие экземпляры, о которых вспоминать будут после нас.

Но, слава богу, кто-то еще и остается. И этот «кто-то» для меня – Сергей Бочаров, которому вручена «Новая пушкинская премия». Дело даже не в филологических заслугах Бочарова, хотя и они весомы, – за информацией отсылаю читателей к тому, выпущенному к 75-летию Сергея Георгиевича, где собраны интеллектуальные и художественные приношения юбиляру действующих лиц современной отечественной словесности, что бывает крайне редко: у нас в России почему-то филология отделена от литературы, как религия от государства (впрочем, и в одном, и в другом случае, как мы наблюдаем, стенки проницаемы). Приношения «скромному» кандидату наук – впрочем, и Михаил Михайлович Бахтин докторской степени, как известно, удостоен не был. Слово «скромный», как и мои кавычки, впрочем, нуждаются в некотором объяснении. В статье о Баратынском, написанной в 1976-м (вторая редакция – 1983-й), Бочаров сам берет это определение в кавычки: «Говоря о „скромном“ лице поэзии Баратынского…» и т. д. Книга Сергея Бочарова «О художественных мирах» вышла в 1985-м обыкновенным для того времени тиражом – 25 000 экземпляров; тщательность отделки каждой статьи щегольская, но все это ничего не значило бы без точности наблюдений и глубины мысли. Причем у мысли Бочарова есть одна особенность: она словно бы кружит над своим предметом, цепляясь за что-то почти незаметное не вооруженному филологией глазу, и вдруг камнем, коршуном падает на цель; потом опять отрывается и притормаживает.

В сюжете жизни их было сначала четверо – Вадим Кожинов, Петр Палиевский, Георгий Гачев и Сергей Бочаров, молодые сотрудники ИМЛИ, соавторы по выпускаемой тогда Институтом «Теории литературы». От начала 60-х и до сего дня Сергей Бочаров, пожалуй, остался самой таинственной, загадочной, но и безусловно авторитетной для аудитории фигурой. Появлялись новые гении – и исчезали так же вдруг; менялась историческая, политическая, общественная, литературная ситуация, а Сергей Бочаров занимался своим, совсем не доходным, не ярким, не шустрым делом. (Впрочем, я написала «не ярким», но тут же засомневалась: как для кого.) Мало писал и мало печатался, но оставался неизменно равен самому себе – и своей непреходящей свежести восприятия и интерпретации русской словесности. Дар его был и остается нерастрачен – в этом, может быть, дело.

А в это же самое время протекания жизни совсем с другой стороны воздвигался «Пушкинский дом» Андрея (тоже Георгиевича) Битова, между прочим, аспиранта того самого Института мировой литературы, где Сергей (Георгиевич) Бочаров служил (и продолжает служить, теперь уже старшим, а может быть, и ведущим – так теперь в табели о рангах?) научным сотрудником. И если внимательно (пере)читать «Пушкинский дом», то след, оттиск, импринт всей четверки, включая Бочарова, их присутствия там очевиден. В дальнейшем развитии, сюжете жизнетворчества Битова тяга его к Пушкину с годами усиливается и даже приумножается – и тем отчетливее должна становиться разница между художественным пушкинодилетантизмом Битова и головокружительным ультрапрофессионализмом Бочарова.

Последние – почти два – десятилетия Битов в каких только жюри не поучаствовал: он является постоянным членом жюри премии «Триумф»; много лет подряд он входил в состав жюри Пушкинской (Тепферовской) премии; он был председателем жюри премии Ивана Петровича Белкина… И прочая, прочая, прочая. Свои наблюдения, кстати, он изложил в «Записках жюриста» (см. «Октябрь», 2005, № 6). И многое из желаемого осуществил – по крайней мере, многие «близкие» его оригинальному взгляду на действительность и просто друзья по литературе и ее испытаниям им не были забыты. Но вот я как координатор премии Белкина наблюдала его «в деле» (то есть в заседаниях жюри) и поняла, вернее, воочию увидела его еле-терпимость (в жюри!) к другому мнению. Это было просто самое настоящее психологическое сражение – председателя жюри и «рогом уперевшихся» его членов; в результате битовский претендент не прошел, а победил В. Отрошенко, которого Битов совсем не хотел: кстати, лукавая его аргументация точь-в-точь повторилась в аргументации Василия Аксенова (как председателя букеровского жюри этого года) против романа Михаила Шишкина «Венерин волос»: «Отрошенко, если рассматривать его книгу целиком, а она так и задумана, заслуживает гораздо большей, нежели белкинская, премии – превосходство его очевидно». (NB! Вот она, родовая примета поколения: лукавство аргументации.)

Ну, в общем, так или иначе, но демократизм работы последнего (по времени участия Битова) жюри, видимо, произвел на него сильно отрицательное впечатление. И что же? Битов поступил совершенно замечательно: сам придумал реинкарнацию Пушкинской премии, сам продумал все, вплоть до даты вручения (день окончания работы над «Медным всадником»), сам нашел спонсора и сам – единственный – теперь определяет лауреата. Демократия ни в стране, ни в литературе не работает. В случае Битова – Бочарова сработал авторитарный режим. К общему литературному успеху.

Падчерица Букера

Короткий список Букера свидетельствует не о лучшем в крупной прозе минувшего года, а о пристрастиях данного жюри и изгибах его коллективного подсознательного.

Вещи, выходящие за пределы ограниченного понимания «высокохудожественности» (термин, который неоднократно использовали Василий Аксенов и Алла Марченко в ответах на вопросы, – так и слышалось в pendant этого слова нечто о «маловысокохудожественном» в литературе) и реализма («приоритет живой жизни», как сформулировало жюри в своем пресс-релизе), были исключены.

Но сначала, как мы помним, были исключены (без обсуждения и подчас абсолютно необъяснимо) более половины выдвинутых номинаторами на премию произведений, среди них такие романы, как «Клеменс» Марины Палей, финалистки премии Ивана Петровича Белкина (за повесть «Хутор» – «Новый мир», 2004, № 9) и, кстати, финалистки одного из предыдущих «русских Букеров» (за роман «Ланч», который был опубликован в саратовской «Волге»).

Палей отличается конфликтным литературным поведением (см. ее «премиальную» белкинскую речь – «Знамя», 2005, № 7), но это совсем не повод для выдворения. Букеровское жюри – не педсовет. В своих комментариях при обнародовании там длинного списка жюри упирало на то, что изгнанию подверглись те, кто козырял бы в дальнейшем своей номинацией. В сердцах читаем?

Ну да ладно. Сильно облегчив себе работу при помощи первоначального усекновения (напомнившего о любимой пословице тов. Сталина – лес рубят и т. д.), жюри сформировало список, который предоставлял много весьма интересных и неожиданных финальных композиций. Но победила тяга к «грубому, зримому», «живой жизни», «живому слову, которое проработано очень крепко», к «значительной прозе со значительным героем» и, как было отдельно замечено, означает «неприятие прозы, которая выражает ситуацию экзистенциального тупика».

То есть ни Кафка, ни Музиль, ни Джойс, ни Пруст через строгое наше жюри не прошмыгнули бы! Ни за что.

А еще жюри позиционировало себя как национально весьма озабоченное. Председатель, Василий Аксенов, подчеркнул, что приоритет отдавался именно русскому роману – непонятно как отделенному от европейского, по месту жительства, что ли, – но тогда сам Василий Павлович, проживающий в Биаррице, неправильного Букера в прошлом году получил. По поэтике – так русский роман все-таки произошел от европейского; а если опять подсознание – компенсация места проживания? Цитирую: «Мы хотели выбрать те романы, которые ищут форму именно русского романа». Я бы не удивилась, услышав это от В. Бондаренко или Ст. Куняева. Да и то – вряд ли бы это ими было вслух сказано, ибо тогда и «Капитанскую дочку», и «Евгения Онегина», и «Мертвые души» (поэма!), и «Героя нашего времени» (сборник повестей!), и «Бедных людей», не говоря уж обо всем «русском» Набокове, Газданове, и многое другое пришлось бы исключить. Скажут: остался бы Тургенев. Но и он, как, впрочем, и Гоголь, и Достоевский, в неправильных местах проживал, создавая свои романы. (Правда, член жюри Евг. Ермолин выступил с яростным ниспровержением прозы М. Палей из-за ее не менее яростного идейного ниспровержения русской жизни, повседневной прежде всего – см. «Новый мир», 2005, № 10.)

Но интрига жюри шла не только в сторону русскости и «толщины» (об этом тоже сказал Аксенов: ну не в палец же толщиной… мол, роман должен быть толстым). Интрига шла и в сторону… типа того, что Россия должна прирастать Сибирью. И вот уже в списке – два романа Романа Солнцева. У меня только один вопрос по этому поводу: почему не три? И как теперь жюри будет выбирать – между тем Солнцевым и этим? Еще одно: интрига шла в сторону усреднения, «стрижки» газона так, чтобы не высунулся кто поярче тех, на ком (по тем или иным причинам) остановился «зрак» коллективного литературного бога (то есть заменяющих его жрецов). Так не попал в список Михаил Шишкин. Василий Аксенов простодушно до чрезвычайности объяснил почему: «Шишкин – высокохудожественный (ей-богу, именно так: записала с голоса. – Н. И.) писатель, но если бы мы его включили, то он уж точно победил бы. Шишкин достоин большего, чем Букер». Нет комментариев.