Пленники надежды - Мэри Джонстон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И действительно, для этого оказалось достаточно одного взгляда. Темная масса рабов с тихим звериным рыком подалась вперед, готовясь напасть. Их удержали на месте только вид нацеленных на них пистолетов, поблескивающих в свете факелов, и предостерегающие голос и жест Луиса Себастьяна. В толпе кабальных работников, теперь уже полностью отделенных от рабов, царило замешательство и слышался гул голосов, и за спиной Турка, стоящего между рабами и сервентами, собиралась группа белых с бандитскими рожами — забулдыги, уголовники, приписанное к плантации отребье. А затем рядом с ними, будто из-под земли, возникли злобная физиономия и рыжие космы убийцы Роберта Годвина.
Молчание кромвелианцев, лишившихся от столь неожиданного поворота событий дара речи, прервал Хэвишем, который крикнул Лэндлессу:
— Что мы должны делать, друг?
— Идите в дом и защищайте его и себя самих, — отвечал Лэндлесс, — но сначала я призываю всех честных людей оставить этих убийц и присоединиться к нам.
— За короля! — крикнул полковник.
— За Господа! — молвил Лэндлесс.
Семь или восемь человек отделились от толпы напротив и, нагнув головы, побежали к ним, пересекая площадь. Лэндлесс наклонился и, подняв бесчувственное тело Дика Уиттингтона, закинул его себе на плечо.
— Мы готовы, полковник Верни. За мной! — Он повернулся к господскому дому, который высился, темный и огромный, в двух сотнях ярдов от них.
Громадный угольно-черный вождь ашанти откололся от толпы негров и с боевым кличем бросился к ним. Еще одно мгновение, и он накинулся бы на них, и вместе с ним — орущая свора дьяволов, но грохнул выстрел надсмотрщика, и черный великан упал. Толпа испустила грозный вопль, но в нерешительности остановилась. Они испытывали суеверный страх перед огнестрельным оружием, которое было запрещено иметь рабам и сервентам и которым владел только господствующий класс. Четыре пистолета означали четыре жизни тех, кто первым ринется вперед.
— Не мешайте им, — крикнул мулат с глумливым смехом. — Пусть идут! Пусть спрячутся за деревянными стенами, где мы возьмем их всех, где они будут, как крысы в крысоловке. Сеньоры, мы подождем чикахомини, у которых есть мушкеты, и рикахекриан, чьи ножи для снятия скальпов, остры. До восхода луны, сеньоры из большого дома, и вы, примкнувшие к ним! Матерь Божья! Рассмотрите его получше, поскольку вы увидите его в последний раз!
Пятнадцать минут спустя в господском доме Верни-Мэнор разместился гарнизон из трех десятков отчаянных мужчин. Войдя внутрь, они застали там полный хаос — вестибюль и комнаты первого этажа были полны испуганных женщин и плачущих детей. Патриция, бледная, с пылающими глазами, вышла из толпы навстречу своему отцу, держа на руках младенца, родившегося три дня назад. За ее спиной такая же бледная Бетти склонилась над матерью ребенка, которую помощник надсмотрщика поднял с ее лежанки и принес в дом. Мистрис Летиция то вопила, что им всем конец, то ломала руки, сокрушаясь по поводу упрямства капитана Лэрамора, который с рапирою в левой руке собрался охранять дверь, вместо того чтобы лежать, как ему велел врач. Раздался суровый голос хозяина плантации, велевший им всем замолчать, и гвалт женщин и детей превратился в тихие стенания.
— Мы должны немедля взяться за дело, — сказал он, — и распределить наши силы. Тут примерно тридцать мужчин, не так ли, Вудсон? Я с десятью буду защищать фасад, Чарльз, ты будешь оборонять одну боковую стену, Вудсон — вторую, а Хейнс возьмет на себя оборону задней части дома. Лэрамор, ты должен позволить нам драться за тебя, старина, хотя для тебя это наверняка горькая пилюля. Вудсон, разделите людей на четыре отряда для обороны четырех стен и скажите женщинам, чтобы они перестали хныкать и приготовились заряжать мушкеты. Хейнс, достаньте мушкеты из оружейных стоек и раздайте их. Мужчины и женщины, вы все должны помнить, что вы сражаетесь за свою жизнь и за нечто большее, чем жизнь. Вам известно, что вас ждет, если вы попадете в плен.
Сэр Чарльз, Лэндлесс, магглтонианин и еще трое вошли в гостиную, которая вместе с комнатой хозяина усадьбы занимала ту часть дома, которую должен был оборонять баронет. На спинете и высокой каминной полке все еще горели восковые свечи, а посреди комнаты лежал опрокинутый шахматный столик. Три из четырех окон были закрыты ставнями, но четвертое оставалось открытым, и перед ним стояла изящная фигурка Патриции, глядящей в темноту.
Сэр Чарльз торопливо подошел к ней.
— Кузина, это безумие! Вы же знаете, как это опасно. Отойдите от окна!
— Я жду, когда взойдет луна, — словно во сне, проговорила она. — Это будет уже очень скоро. Посмотрите на это белое сияние над водою, посмотрите, как побледнели звезды! Как это красиво, и как прохладен ветер, что обдувает мой лоб! Послушайте, что это? Крик сойки! Но почему она кричит ночью?
— Ваша правда, это крик сойки, — сказал надсмотрщик за ее спиной. — Но его испустил индеец.
— Ради Бога, отойдите! — крикнул баронет.
— Смотрите, луна, — ответила она.
Над болотами и водой появилась узкая серебряная полоса. Она стала шире, округлилась, превратилась в сияющий диск. Болота из черных сделались серыми, и по воде от смутно чернеющего берега до огромного серебряного шара пролегла длинная блистающая дорожка.
В дверях появилась стайка женщин, несущих пороховницы и деревянные блюда, полные пуль. Одна из них, с одним только посохом в руке, обвитым увядшими цветами, отделилась от них и скользнула к открытому окну.
— Марджери! — тихо молвила Патриция.
Безумная, встав перед своей хозяйкой, посмотрела в окно и увидела перед собою сияющую нескончаемую белую дорогу, прорезающую тьму. И с ликующим криком простерла руки к небу.
— Дорога в рай! Дорога в рай!
Просвистела стрела и вонзилась ей в грудь — в самое сердце — посох выпал из ее руки, и она упала к ногам своей хозяйки.
Ночь, такую тихую, безмятежную и прекрасную, разорвал долгий жуткий вопль, словно издаваемый легионом торжествующих бесов. Он сделался громче, затем тише и снова громче, нечеловеческий, грозный, леденящий кровь и обращающий сердце в камень.
— Это боевой клич индейцев, — сказал Вудсон. — Закройте окно и побыстрее.
Глава XXVI
НОЧЬ
За боевым кличем последовало молчание, полное ужаса, затем бунтовщики, краснокожие, белые и черные, издав чудовищный рев, бросились к дому.
— Они начнут со штурма фасада, — заметил полковник,
