Пленники надежды - Мэри Джонстон

помощь еще несколько часов, а сейчас уже почти десять! К тому же гонцу придется ехать мимо дикарей, притаившихся в лесу — он не только не доскачет до Роузмида, но и потеряет свой скальп!

— Гонцом буду я, — молвил Нэш, — и поскольку на счету каждая минута, лучше мне выехать немедля.

— Ты, Энтони?! Ну, нет, упаси Бог! — воскликнул полковник. — Это же верная смерть!

— Если я останусь, это тоже верная смерть, не так ли? — парировал священник. — Но моя кобыла Фея может вихрем промчаться мимо этих краснокожих злодеев, сколько бы их ни было. Дай мне ключ от твоей конюшни, Верни. Я знаю, в каком деннике она стоит. Моя девочка пронесет своего хозяина сквозь огонь и воду, не издав ни звука. Мне не нужен свет. Никто из твоей челяди не должен знать, что я покинул Верни-Мэнор.

— Энтони, Энтони, как же мне не хочется, чтобы ты уезжал, старый друг! — вскричал полковник.

— Полно, Дик, не все ли равно, где мне оставить свой скальп: в лесу или в твоей гостиной? Но я не собираюсь отдавать его им ни здесь, ни там. Удерживайте дом, пока будут силы, и ждите Кэррингтона, Фицхью, Ладвелла и меня — мы прискачем до рассвета и приведем с собою сотню человек. А до тех пор прощайте.

Он выбежал вон.

— А теперь надо запереть двери и окна, — сказал сэр Чарльз.

— Все окна, за исключением тех, что расположены в этой гостиной, заперты, как и всегда по ночам. Ставни на них крепкие, запоры тоже, так что теперь остается только натянуть цепи поперек дверей. Им будет нелегко поджечь дом, ведь его бревна до сих пор мокры после утреннего ливня. Боеприпасов у нас довольно, и в ставнях имеются бойницы. Если бы нас было много, мы бы могли продержаться, но Боже мой, что мы можем сделать? Даже вместе с надсмотрщиками, которых еще нужно каким-то образом суметь доставить сюда, не возбудив подозрений, нас все равно будет слишком мало даже для того, чтобы защищать одну сторону дома.

— Неужто у вас нет честных слуг?

— Да как же мне отличить верных людей от негодяев? Если поднять на ноги работников в хижинах, это покажет им, что нам все известно, и таким образом мы сами подорвем мину, которая нас и уничтожит. К тому же, приведя в дом тех, кто заодно с индейцами и рабами, мы сыграем им на руку и сами сделаем за них всю работу. Верные люди есть, но их очень мало, да и как же нам заручиться их помощью, не всполошив остальных? Бог ты мой, как же мы беззащитны!

— Возможно, вам могу помочь я, полковник Верни, — сказал Лэндлесс.

В гробовом молчании глаза всех находящихся в комнате — хозяина плантации, придворного, раненого капитана, женщин, обнявшихся, дрожа, — обратились к тому, кто произнес эти слова и кто стоял перед ними измученный, окровавленный, но со спокойной силой, читающейся в его мрачном лице и пристальных глазах.

— Ты? Что ты можешь сделать?

— Я вам скажу, — ответил Лэндлесс, — но сначала вам придется освободить меня от этих пут.

Последовала еще одна пауза, затем сэр Чарльз по кивку своего родича подошел к Лэндлессу и рапирой разрезал веревки на его руках.

— Теперь говори! — сказал полковник.

С виду хижины рабов и сервентов были погружены в глубокий сон — нигде, ни на порогах самих лачуг, ни в проходе между ними, ни на площади — не было видно ни малейшего движения и нигде не слышался ни единый звук, кроме кваканья болотных лягушек, криков козодоев и шелеста ночного ветра в кронах сосен. Все было окутано тьмой, за исключением восточного края неба, где начинали бледнеть низко висящие звезды. Там, под ними, за простором черных болот и воды, неподалеку от оконечности косы, светился неясный красный огонек — это стоял на якоре корабль капитана Лэрамора.

Только что это был единственный огонек в мире, объятом тьмою, но вдруг в ней вспыхнул факел, и его пламя, раздуваемое ветром, озарило оранжевым светом сухое дерево на площади и лишенные окон фасады хижин, окружающей ее. Этот факел нёс надсмотрщик, обходящий лачуги, стуча по каждой двери и зовя работников на площадь.

— Хозяин хочет вам кое-что сказать. — Только это он и говорил в ответ на удивленные, недовольные или подозрительные вопросы.

Белые и черные, сервенты и рабы, крестьяне и каторжники, евреи, турки, индейцы, мулаты, квартероны, угольно-черные неукрощенные африканцы — разномастная толпа напирала на тот конец площади, на котором стояли хозяин плантации, его родич, надсмотрщик и Годфри Лэндлесс. За ними на ступеньках крыльца дома надсмотрщиков стояли магглтонианин, Хэвишем и Трейл. Их развязали. На обезображенном лице магглтонианина было написано вялое безразличие, а Трейл украдкой оглядывался по сторонам, покуда не приметил Луиса Себастьяна и взглядом не спросил, в чем дело.

Мулат покачал головой и продолжил проталкиваться сквозь плотную толпу, покуда не оказался в переднем ряду лицом к лицу с теми, кто пришел из господского дома. С одной стороны от него стоял турок, с другой — индеец.

Хозяин плантации вышел вперед и поднял руку, призывая всех к молчанию. Когда взволнованный ропот стих, полковник Верни сделал знак Лэндлессу, и тот встал рядом с ним. Теперь вокруг них горело уже множество факелов, и собравшиеся видели друг друга то ясно, то смутно, поскольку пламя то разгоралось, то опадало.

— Итак, любезный, — медленно и громко проговорил полковник, — сейчас ты назовешь мне, как и обещал, всех тех, кто замешан в заговоре, который был раскрыт нынче утром. И я именем короля приказываю тем, кого он назовет, сдаться мирно и добровольно. От этого зависит ваш шанс на помилование. Лэндлесс, говори!

— Джон Хэвишем, — молвил Лэндлесс.

— Взят с поличным, — сказал хозяин плантации. — Вудсон, поставьте его вот здесь, перед нами. Когда они выстроятся все, мне будет, что им сказать.

Хэвишем вышел вперед со спокойным достоинством, пройдя мимо Лэндлесса с таким видом, будто не заметил его.

— Я сдаюсь, — повысив голос, промолвил он, — потому что у меня нет выбора. И я советую тем из наших, кто присутствует здесь, сделать то же самое. Коль скоро наши планы были раскрыты, наши друзья пленены, преданные и покинутые тем самым человеком, которому мы более всего доверяли, которого считали нашим вожаком, у нас не осталось выбора.

— Уингрейс Порринджер, — сказал Лэндлесс.

Магглтонианин вскинул руки.

— Иуда! — истошно завопил он. — Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит![92] Горе тебе, сын Уорхема Лэндлесса, лучше бы тебе