Зло именем твоим - Александр Афанасьев

Через несколько дней два автомобиля «УАЗ» свернули с дороги на Кандагар, по которой шли беженцы, проехали несколько километров и остановились посреди продуваемого холодным ветром плоскогорья.

Бригадир Шариф посмотрел на часы — час до темноты.

— Выходим. Ты — впереди.

Один из боевиков личной охраны муллы взял автомат.

— Нет! — Бригадир Шариф ударил его по рукам. — Не смей! Автоматы. Гранатометы оставить здесь. Только то, что можно спрятать!

Экстремист недобро улыбнулся:

— Почему ты хочешь оставить нас без оружия? Может, ты ведешь нас в руки неверных, как баранов на заклание?! И у тебя есть автомат — у единственного из нас.

— Ты сам баран! Американцы следят за всем с воздуха! Если они видят оружие — они сразу открывают огонь, они видят каждую цель, которую уничтожают! Мой автомат в сумке, его не увидишь! Если мы пойдем без оружия — нас просто примут за кочевников!

— Кочевники тоже ходят с оружием!

— Делай, как говорит неверный! — тяжело сказал мулла Омар. — И все делайте так, как говорит вам неверный.

Боевики посмотрели на бригадира, но ничего не сказали.

Бригадир прикинул расстояние по компасу, махнул рукой:

— Пошли.

И они пошли навстречу серым, пустым, выстуженным ветром горам…

Утром они увидели вертолеты — передвигаться по горам стало рискованно, американцы поняли, в чем дело, и попытались — насколько это возможно — перекрыть границу. Им нельзя было заходить ни в одно селение — здесь не любят и не уважают проигравших, если они зайдут в селение — можно будет ожидать того, что их в лучшем случае убьют. В худшем — схватят и отдадут американцам за вознаграждение. Бригадир отчетливо понимал, что теперь они здесь — чужие, они чужие на этой земле, и даже он тоже — чужой.

Сначала он хотел идти туда, где были его родные места и где до сих пор жили его родственники. Но потом передумал — одному Аллаху известно, что там теперь. Он был бинангой, что в дословном переводе это значит «без родства», человек, потерявший связь с родом. Бинангой пуштуны называли подлеца, человека без чести. Такому — не помогут.

Потом они нашли пещеру. Тут было много пещер, в том числе пещер, оборудованных для нахождения там групп сопротивления, они остались со времен советского вторжения в Афганистан. Русские ушли отсюда двенадцать лет назад — но казалось, что прошла вечность, целая эпоха. Думал ли хоть кто-то из тех, кто сейчас шел в этих горах, думали ли те, кто когда-то воевал с шурави, — что все кончится именно этим? И предвидели ли они, что будет потом?

— В этой пещере надо отсидеться, — сказал бригадир, — дальше идти нельзя.

— Может, ты хочешь сдать нас кафирам? — спросил один из боевиков личной охраны муллы, у которого волосы чуть ли не закрывали глаза, отчего казалось, что у него на лице сплошное оволосение, как у обезьяны.

— Делайте, как говорит бригадир, — сказал мулла.

Сколько они пробыли в этой пещере — ведомо только Аллаху. До снега, это точно. Бригадир выходил из пещеры один, он нашел пастуха и украл у него пару овец. Этих овец они ели — сырыми, разводить огонь было нельзя. Просто разрезали мясо на тонкие полоски, выветривали их и ели.

Как ни странно — никто не вставал на намаз, никто не приносил положенного Аллаху, несмотря на то что все они были бойцами за веру, за совершенство таухида, и никто не мешал им совершить намаз. Просто они считали себя мертвецами — а разве положено мертвецу обращаться с мольбой к Всевышнему?

Потом пошел снег. Большие снежинки валились с неба, валились густо из распоротого неба, устилая серую, бесплодную землю снежным ковром. Видимость была — двадцать-тридцать метров, не более. В этот же день бригадир сказал, что можно идти дальше.

Американцы в те дни не летали. Слишком опасно.

Они не знали о том, что в это же самое время уцелевшая группировка моджахедов, численностью примерно в три тысячи человек, выдвинулась в направлении зоны племен из южного Афганистана. Американцы засекли движение колонны — точнее, не американцы, а афганцы, сотрудничающие с американцами. Американцы вызвали самолеты, большие «Б52» с Диего-Гарсии, и они начали бомбить пути отхода моджахедов с большой высоты, находясь над верхней кромкой облачности. Бомбы — по тонне, по две тонны — падали на воинов Аллаха с неба, и никто не видел, кто их бросает, никто не видел, как они падают. Просто они шли — а в серой от падающего снега мгле то тут, то там вздымались султаны разрывов и рушились горы, погребая под собой последних воинов движения Талибан. Из трех тысяч в Пакистан вышло шестьсот человек.

Снег лип к лицу, к глазам, таял на коже. Ноги задубели от холода уже давно, но надо было идти. Все было завалено снегом, и бригадир, шедший первым, не видел, куда он ставит ногу — что перед ним, тропа, камень, осыпь… а может быть, и обрыв. Они шли, не зная, куда и зачем, последние воины разбитой армии, последние воины проигранной и никому не нужной войны, и бригадир вспоминал историю — как британцы вторглись в Афганистан силой в пятнадцать тысяч воинов, а обратно вышел только один.

Может быть, их земля отвергла их? Может быть, Аллах отвернулся от них?

Потом они увидели человека. Вернее — бригадир увидел человека. Это был старик в теплой одежде, на нем была меховая безрукавка из бараньей шкуры мехом вверх, теплые сапоги, и в руках у него был длинный посох. Он сидел на камне, похожий на привидение, и смотрел на идущих к нему одичавших, измученных, вооруженных людей.

Бригадир сначала подумал, что он бредит. Потом понял — нет, не бред…

— Ас салам алейкум, отец, — сказал он, — да пребудет с тобой Аллах.

— Ва алейкум ас салам, — ответил старик, — и твои стопы пусть направит Всевышний.

— Здесь есть… американцы?

— Какие американцы? — с достоинством ответил старик. — Здесь есть одни лишь пуштуны и Аллах.

Бригадир понял, что они вышли в зону племен, в Пакистан. И — потерял сознание, рухнув прямо под ноги старику.

Встал он лишь через три недели. Лихорадка мучила его, местные отпаивали его горячим молоком и травами, и местный знахарь — а врачей в этих местах никогда не было — отступился от него. Но бригадир выжил — вопреки всему и несмотря ни на что.

Через две недели он впервые смог встать. Держась за глиняную стену, чтобы не упасть, он вышел в комнату, где сидели у очага мужчины, отощавший, заросший свалявшейся бородой, с дикими глазами. В центре большой комнаты горел очаг, и около него на подушках сидели мужчины, в том числе и мулла Омар, и пили горячий чай с очага. Он чуть не упал — но его поддержали, усадили рядом с ними и дали большую кружку обжигающего чая.

Вечером к нему пришел мулла Омар. Один. Присел возле лежака, сделанного из досок — доски были от ящиков, в какие шурави упаковывали в свое время бомбы, снаряды и ракеты. Здесь все шло в дело, ничего не выбрасывалось.

— Аллах оставил нас жить… — сказал мулла, — но орудием своей воли он избрал тебя, неверный… Никогда не думал, что так произойдет…

Бригадир улыбнулся непослушными, обметанными лихорадкой губами.

— Аллах принимает к себе лишь лучших… — сказал он, — мы недостойны высшего общества. Поэтому он оставил нам наши жизни…

— Ты прав, это кара Аллаха за то, что мы проявляли недостаточное усердие на пути его, — сказал мулла, — но если он оставил нам жизнь, значит, он ждет от нас продолжения нашей борьбы. Я хочу спросить тебя — готов ли ты идти с нами по пути Аллаха?

— Я неверный.

— Ты можешь принять дават[70] из моих рук, ведь спасутся те, которые уверуют.

Бригадир покачал головой.

— Как знаешь, — сказал мулла, — но знай, что ты отныне мне брат.

И вышел из комнаты.

Еще через две недели, немного окрепнув, он вышел к дороге на Пешавар, худой, заросший бородой, с автоматом. Остановил автобус, который неспешно шел по горной дороге в Пешавар, как будто не было войны.

— Двести пакистанских рупий… — недовольно сказал водитель, не обращая внимания на нацеленный автомат, — двести пакистанских рупий — и ты в Пешаваре, странник.

— У меня… нет денег.

— Нет денег — не поедешь… — совершенно беззлобно сказал водитель.

Бригадир Шариф протянул водителю автомат. Тот принял его, осмотрел — автомат как автомат, с полным магазином. Не так дорого — но его можно продать на базаре, в этих местах на оружие всегда найдется покупатель. Тем более что автомат пусть старенький — но советский, не китайский, значит, дадут за него хорошо. Поэтому водитель автобуса сунул автомат за сиденье, кивком показал бригадиру — садись.

В Пешаваре было все то же самое. Базар, толпы людей… полиция. Он не успел выйти с автобусной станции, как его окликнули из стоящей у обочины полицейской машины. Бригадир оглянулся — в машине сидел майор Мустафа из второго департамента. Увидев, что Шариф на него смотрит, он приглашающее махнул рукой.