Золото Удерея - Владимир Прасолов

— И как это будет, отпустить тебя? Извиняй, нету тебе веры!

— А не отпускайте. Руки вяжите, а ноги ослобоните.

— Это зачем?

— А затем, встреча у меня с Никифоровым через три дня на Шааргане. Вместе и пойдем. Там сами поймете, что к чему.

— Нет уж, ты договаривай!

— Матана по приказу Никифорова должон приезжих начальников туда вывести, они с сотником Пахтиным на меня подозренье по Соболю держат, а через меня и на Никифорова зуб…

— Кто тебе про то сказал?

— Никифоров.

— Что ж тебя не схватили?..

— Дак ушел…

— Ага. Дали бы тебе уйти казачки Пахтина…

Косых задумался.

— Зачем встреча та?

— Пахтина и начальников приезжих решено побить…

— И что, сам Никифоров при том будет?

— Сказал, будет.

— Что ж, подумать надо.

— Думайте, только туда день конного ходу. Встреча через два дня, идти надо прям щас, если живых застать Пахтина с заезжими хотите, мужики.

— Где на Шааргане? — спросил Фрол.

— На половинке зимовье, за кедрачом.

— Знаю. Побудь пока. — Фрол, повернувшись к Семену, продолжил: — Пойдем, Семен, выйдем, поговорить надо.

Семен согласно кивнул, и они вышли из зимовья, оставив Косых одного.

— Если он правду сказал, надо идти, — сказал Фрол.

— Какой ему резон врать с топором у горла?

Фрол при этих словах изменился в лице. Семен не понял, что случилось, и хотел было спросить, но Фрол показал ему: молчи! Ясно стало, когда Фрол показал ему свои руки, в них не было топорика. Фрол жестом пояснил, что он оставил его там, в зимовье. Они оба шагнули к двери. Фрол отстранил Семена и распахнул дверь.

Косых сидел на полу и растирал уже ноги, с которых снял веревку.

— Не боись, вон твой топор. Говорю же, дайте мне Никифорова, а я вам Федьку от вины освобожу, крест целовать готов. — Косых смотрел то на Фрола, то на Семена.

Фрол прошел, взял топор в руки.

— Нешто и теперь не верите, топорик-то и я мог в руки взять? Да не взял!

— Хорошо, что не взял, значит, поживешь еще, — ответил Фрол.

— Выходим немедля, если все как ты сказал, казнить тебя не будем, пусть тобой Пахтин занимается, авось зачтется тебе дело доброе, — медленно произнес Семен.

— Ну, тогда поспешать надоть, мужики, — подхватился Косых. Он как-то изменился за эти несколько минут. В нем появилась решимость, а может, забрезжившая в словах Семена надежда зажгла в нем желание к действиям. Он, с трудом встав на ноги, чертыхаясь и охая, вышел из зимовья и, оглядевшись, спросил: — Вроде все в округе знаю, а это место не припомню, где это мы?

— Тебе зачем?

— Дак это, идти-то в каку сторону?

— Не боись, выведем.

— Фрол, руки-то ему вязать будем?

— С вязаными руками далеко ли в тайге уйдешь? Его и так шатает.

— А мы его на коня посадим, а глаза завяжем, — громко сказал Семен.

Косых опустил голову, почесал пятерней затылок.

— Вот что, мужики, негоже мне вязаным по тайге ехать. Едем в Мотыгину деревню, там у меня кони на выпасе, возьмем — и айда на Шаарган. Дело сделаем, тогда уж и вяжите! А-а-а, чего там, коней тех вам жалую за услугу вашу!

— Вот чё с человеком хорошая оплеуха делат! А? Ты ж, Иван, порвать нас хотел, а теперь смотри, Фрол, конями жалует!

— Какой тут дар, баш на баш, вы ж мне даете возможность Никифорова за кадык ухватить!

— Лады, уговорил, едем, но не вздумай с нами шутить, второго раза у тебя не будет!

Косых хмуро глянул на них. Что было у него в мыслях, ни Семену, ни Фролу в голову прийти и не могло, они были совсем другие люди. Семен взял коня в повод и вывел на тропу, следом пошел Косых, за ним Фрол. Косых приметил, что, кроме топорика и волосяного аркана, другого оружия у них не было, если не считать ножей. Его ружье так и оставалось к седлу притороченным.

Да, лихо его Фрол арканом-то, учесть это надоть… — думал, потирая шею, Косых. Когда вышли к дороге, Косых удивился:

— Откель это зимовье взялось?

— Федора Кулакова это зимовье, — ответил Семен.

— Не знал я про это зимовье, не знал, а то б накрыли мы вас здеся, как курей. Теперь, может, и к лучшему, что не знали, может, и хорошо то.

— Ты чё там бормочешь?

— Да так, об своем.

— Топай давай, ране надо было об своем думать.

— Думать — оно николи не поздно, — ответил Семену Косых.

— Тут твоя правда, только лучше думать вовремя, а не когда жареный петух в задницу клюнет.

— Сопли утри, меня учить! — зло зашипел Косых.

— Ну ты! Опять зубы кажешь! — остановился Семен.

— Да угомонитесь вы, хватит лаяться! — не выдержал Фрол.

До самой деревни Мотыгиной шли молча, только изредка Семен, оглядываясь, всматривался в Косых. Тот на его взгляд не отвечал.

Спустившись к речке Рыбной, перед бродом остановились. Ниже, слышно было, тюкали топорами, видно, строили новый мост. Там, за рекой, начиналась деревня Мотыгина. С одного зимовья охотником Иваном Мотыгой зачатая, раскинулась она по всему высокому берегу Ангары широко и привольно. Косых вопросительно посмотрел на Фрола. Фрол кивнул Семену — дескать, жди — и пошел с Косых в деревню. Семен, привязав коня, устроился на камне и закурил. Свежий ветер с Ангары отгонял мошку. Весело журча, ручеек, огибая валун, вливался в воды реки, притягивая свежей струей стаи малька. Мелкой рябью подергивало гладкую поверхность воды от любого движения этих живых масс, снующих в поисках корма. Семен сыпанул оставшиеся в кармане крошки, вскипела вода от малька, взбурлила на мгновение и очистилась, успокоившись. Вот так и в жизни людской: появился лакомый кусок и кидаются все на него, топча и ломая все на своем пути. Эх, люди, люди, а как дальше-то жить будете?! Семен отвернулся от воды. Однажды он уже был у этого камня, только тогда он замерзал на лютом ветру, а рядом были люди, дома с топящимися печами, но ходу ему туда не было, потому как по пятам преследовали его люди Косых. Теперь он опять здесь, но только обидчик его, тот, из-за которого он потерял друзей-товарищей, тот, с которым схватка у него не на жизнь, а на смерть, — рядом с ним. И он, Семен, вынужден терпеть его одноглазую рожу! Если бы не Федор, не пощадил бы он этого гада! Не дрогнула бы рука! Семен затянулся, выпустил клуб дыма и вздохнул. Ничего, теперь ему уже не вывернуться.

Шло время, Семену казалось, что его прошло достаточно много, он стал прислушиваться, вглядываться. Нету Фрола с Косых. Медленно и тягостно, в тревожном ожидании, тянулись минута за минутой, складываясь в вечность…

Степан Матанин от отца и деда своих унаследовал одно качество, вероятно сохранявшее его род в невероятно трудные времена освоения этих земель: он никогда не спешил принимать решения. Но если решение принято, уже ничто не могло его остановить. Крепко сбитый, коренастый, еще в юношеские годы не знал он равных в кулачных драках, и не столько из-за силы, сколько благодаря упорству и смелости. Не знал он и чувства жалости или пощады, потому, испытав его однажды, мало кто отваживался снова наступать на грабли. Жил он особняком, и мало кто совал нос в его дела. Обо всех судачили деревенские бабы, всем косточки мыли, всем, да только не ему. Глухим забором отгородил он свой дом, как и всю жизнь свою от людей. Уважали его, слову его верили, но не любили, а он в этой любви и не нуждался. Никогда не рассчитывал он на чью-то помощь, все, чего он достиг, сделал сам. Ни с кем не дружил, уважал только сильных, ненавидел люто пришлых, всех тех, кто заявился на эту землю урвать, потому и свела его судьба с Косых. Потому и согласился в свое время в подручные к Никифорову пойти. Обида взяла за то, что с земли, их дедами кровью оплаченной, всякая голота лапотная золото тащит. Да еще швыряется им, кичась и насмехаясь над теми, кто в тайге, охотой да рыбой промышляя, семьи свои кормил. Дескать, лопухи таежные, по речкам за «живым серебром» гонялись, а по золоту топтались. Да, видно, плетью обуха не перешибешь, огрызались черные старатели, а когда золотые прииски пооткрывались в тайге северной, понял он, что глупо против ветра плевать. Надо было как-то приспосабливаться, но мешал характер, сопротивление его ангарской натуры было столь мощным, что он и слышать не хотел о промыслах золотых. И вот теперь тот же человек, который когда-то вверг его в войну против старателей, предложил ему пойти к ним в работу. Правда, не просто так. Он слишком хорошо знал Косых, чтобы не поверить Никифорову. Тому убить, что высморкаться. Ко всему прочему одолжил он ему деньги без всяких бумаг, на слово веря, а ведь Косых ничего ему про Панкрата не сказал. Промолчал про себя, когда об том разговор был. Значит, не то чтоб не доверился ему, а просто не допустил до тайных дел. Раньше так не было. А денег попросил — как друга. Врал ему, значит. А там, где малая ложь прошла, предательству дорога проложена. Рассудив, взвесив все, Степан принял решение — выполнить просьбу Никифорова. Наняться в проводники, привести искателей в зимовье на Шаарган, а дальше — как бог на душу положит. Убивать он никого не будет, хочет посмотреть в глаза Косых, вернее, в глаз! Приняв такое решение, направился в заезжую избу, где, все знали, приезжее начальство людей на работу сватает. Без всякого труда получил желаемое, более того, еще и денег вперед. Как раз двести рублей.