ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

Такая умная позиция Нормана, призванная преисполнить уп­равляющего Французским банком чувством собственной значи­мости и подкрепить вновь обретенное Францией ощущение фи­нансового успеха, оказалась сильной и эффективной. Он сказал Моро, что Британия всецело зависит от милости Франции. Это была неправда; впрочем, во всем этом действе ее вообще не бы­ло ни грана.

Официально в мае между Францией и Британией возникла безвыходная ситуация; ни одна из сторон не соглашалась изме­нять процентную ставку, хотя стороны и подписали своего рода перемирие, которым Моро, введенный в заблуждение, на время обязался воздерживаться от требований конвертировать фунты в золото и, таким образом, от вывоза золота из Лондона. Тогда Моро обратил свои требования к Нью-Йорку, в то время как рас­четливый Норман символически поднял ставку на одну восьмую процента для некоторых несущественных краткосрочных кре­дитов: «Мне вовсе не следует желать втаптывать фунт стерлин­гов в грязь, — злорадно записал в своем дневнике упорствовав­ший Моро, — это может навлечь на нас справедливые упреки со стороны Бена Стронга и американцев» (133). Англичанин обвел француза вокруг пальца.

С самого начала Норман весьма обдуманно и расчетливо опе­рировал «весьма скудным золотым резервом», то есть с «покры­тием», редко превосходившим 2-3 процента от общей денеж­ной массы в стране (134). При такой тонкой золотой прослойке любой приход денежной массы в значительных количествах, как, например, возвращение французских капиталов, которую потребуют возместить — по крайней мере частично — золотом, могло потрясти систему. Но это и был тот эффект, на который Норман рассчитывал внезапным прекращением движения французских денег в Лондон. Именно он, Норман, поощрял спекуляцию франком; помимо этого, он не испытывал ни ма­лейшей неловкости по поводу миллиона двухсот тысяч безра­ботных у себя дома, при необходимости он без колебаний под­нимал банковскую ставку до 7 процентов: он не боялся никакого мятежа. Из всего сказанного следует, что своим маневром он был намерен добиться чего-то совершенно иного.

Каким-то непостижимым образом он умел подбирать множе­ство самых разнообразных людей и заставлял их делать то, чего хотел он, даже если они сами не желали этого делать... Он мог из ничего мобилизовать целую армию, что он время от времени и делал (135).

Смысл теперь заключался в том, чтобы убедить его компаньона Бенджамина Стронга в Нью-Йорке отложить закручивание га­ек, которое было уже не за горами, меру, необходимую Соеди­ненным Штатам для того, чтобы остудить страсти, кипевшие на фондовой бирже, усмирить ее активность, которая в последнее время стала слишком безрассудной. Норман представил свой ту­пик в переговорах с Парижем как вопрос жизни и смерти ново­го золотого стандарта и попросил Стронга помочь. Немедленно была созвана конференция на Лонг-Айленде, которая состоя­лась в июле 1927 года; в конференции приняли участие Норман, Шахт, Стронг и Шарль Рист, бывший профессор права и вто­рой человек во Французском банке. Результатом стало не­приметное, на первый взгляд, снижение процентной ставки Федерального резервного банка с 4 до 3,5 процентов в августе 1927 года. Ставка в Нью-Йорке была на один пункт ниже, чем в Лондоне (см. рис. 4.1).

Однако это, по видимости безобидное удешевление денег в Нью-Йорке в сочетании с увеличением поглощения ценных бумаг Федеральным резервным банком стало поворотным пунк­том периода между двумя мировыми войнами. Это повторное раздувание денежного рынка, дополнившее более мощный и до тех пор эффективный инфляционный толчок конца 1924 года (136), постыдный взлет Уолл-стрит к поистине фаустовским вы­сотам в сентябре 1929 года. Таким образом, «совет директоров Федерального резервного банка допустил рост спекулятивной активности, который к августу 1928 года вышел из-под контро­ля и стал катастрофическим к июлю 1929 года» (137).

Для того чтобы помочь Британии временно «пережить» ис­кусно инспирированный «французский шок», Америка путем вливаний наличности и пользуясь механизмом разницы про­центной ставки, выбросила дополнительную порцию золота из своего необъятного сундука (около 17 процентов своего золото­го запаса).

В первой половине 1925 года [Соединенные Штаты] потеря­ли золота на сто сорок миллионов долларов, а за четыр­надцать месяцев до мая 1928 года потеряли еще 540 миллио­нов золотых долларов. Первый протуберанец составил основу новой золотой валюты Германии; второй — основу зо­лотой валюты Франции (138).

Цель британских игр с рикошетами была всегда одной и той же, а именно обеспечить бесперебойную работу «машины Дауэса». Американская политика дешевых денег, возобновленная в авгу­сте 1927 года, в действительности должна была поддержать дальнейшее размещение в Нью-Йорке немецких ценных бумаг, укрепляя тем самым рейхсмарку по отношению к доллару (139). Еще один искусно выполненный маневр.

Так англо-американцы снова разыграли сюжет, который был уже однажды поставлен ими в 1924 году; заемщики одалживали деньги на более дешевом нью-йоркском рынке, стимулируя по­вышение процентной ставки в Лондоне. Частный американский краткосрочный капитал в значительном объеме переместился в Лондон. Золотые резервы Нормана снова пополнились, и до июня 1928 года среднее соотношение фунта и доллара остава­лось самым высоким за период с 1924 по 1931 год (140). Амери­канское золото начало притекать начиная с декабря 1923 года го­да. Здесь запротестовали многие заинтересованные лица, например, правление Федерального резервного банка в Чикаго: члены правления не понимали, почему Америка должна разогре­вать свою экономику ради интересов Нормана — следовательно, никакая мистификация не могла уже никого убедить, что дело обстояло по-иному (141). Именно в это время Бенджамин Стронг получил полупрезрительную кличку «ментального довес­ка» британского управляющего (142). Но невзирая на весь этот шум, шаг был сделан, и оказался необратимым.

Однако это облегчение, устроенное себе Лондоном, было лишь временным. Уже в июне приливная волна изменила на­правление. Случилось так, что из-за вновь оживившейся спеку­ляции краткосрочные деньги на Уолл-стрит прыгнули на поис­тине головокружительную высоту (20 процентов), и поэтому капиталы, которые до того уплывали из Нью-Йорка в Лондон, а оттуда в континентальную Европу, ринулись в Нью-Йорк, по­льстившись на более жирную наживку. Что больше всего долж­но было расстроить Нормана, так это то, что деньги начали од­новременно уплывать и из Германии.

Короче говоря, мировая экономика вернулась к состоянию конца 1919 года, хотя на этот раз положение усугублялось мас­сой кредита, увеличившейся на несколько порядков; экономика с грохотом, словно обезумевший поезд, летела по рельсам аме­риканской горки, разгоняемая англо-американским локомоти­вом, слетевшим со всяких тормозов.

Федеральный резервный банк решил мягко притушить эйфорию, сопровождая ее в том виде, в каком она сложилась. Американские банкиры решили постепенно так изменить бан­ковский процент, чтобы понемногу выпустить пар из безмерно раздувшегося пузыря. Так, в июле Федеральный резервный банк Нью-Йорка поднял процентную ставку до 5 процентов, всего на 0,5 пункта больше, чем в Лондоне, но намного ниже ставки, свирепствовавшей на Уолл-стрит. С этим маневром игра изменилась радикальным образом; финансовые потоки между Лондоном и Нью-Йорком в июне 1924 года изменили направле­ние (см. рис. 4.1). Так же как и в двадцатом году, это событие по­служило для Нормана сигналом к жесткому вмешательству: крах должен был наступить как можно скорее — в противном случае фунт стерлингов и имперская политика будут ослаблены до пол­ного бессилия. Норман не мог безучастно наблюдать, как Уолл­стрит высасывает из Британии золото, ранее накопленное Лон­доном.

В это время, в конце 1928 года положение Британии ухудши­лось; она продолжала терять золото на Уолл-стрит и опять-таки во Франции. Норман писал Шахту: «Евреи продолжают день за днем отбирать наше золото» (143). В довершение всех бед парт­нер Нормана Стронг в октябре умер от туберкулеза.

Норману не потребовалось много времени, чтобы обаять сво­ими чарами Джорджа Гаррисона, преемника Стронга. Уже очень скоро заместители Гаррисона, члены совета директоров стали говорить, что их босс «живет и дышит так, как велит Норман» (144). Приласкав свою новую жертву, британский управляющий принялся умолять ее немедленно включиться в такую же гонку процентных ставок, как в 1920 году; другими словами, Норман хотел проткнуть пузырь ради сохранения британского золота. Доказав свою непреклонность, Норман сделал решительный шаг и 7 февраля 1929 года поднял ставку банковского процента на целый пункт, доведя ее до 5,5 процента (см. рис. 4.1), ожидая немедленной реакции от Нью-Йорка.

Но Нью-Йорк медлил. Сбой возник внутри американской банкирской решетки; Гаррисон и англофилы в Нью-Йорке хоте­ли подыграть и поднять ставку до 6 процентов, но семь членов Федерального совета, надзирающего органа с резиденцией в Вашингтоне, кажется, вообще перестали понимать, что и с какими намерениями творят в Нью-Йорке. Десять раз подряд, с февраля по август 1929 года, боясь, что это неблагоприятно скажется на деловой активности, Совет отклонял предложение Нью-Йорка о повышении ставки до б процентов (145). Нако­нец, 9 августа 1929 года, на фоне бредового сближения двух стратегий, подталкиваемых диаметрально противоположными целями — Совет интерпретировал повышение как щедрый приспособительный жест в отношении рынка, а Нью-Йорк, наобо­рот, как давно ожидавшийся и ограничительный ответ встрево­женному Норману — Совет федерального резерва, наконец, установил ставку на уровне 6 процентов.