Обманутая - Барбара Делински

— А что ты делала?

— Папа взял меня с собой в гости к Шмидтам. Они живут немного дальше по берегу.

— Это ваши друзья?

— Ага. Они очень хорошие. На самом деле я хотела пойти в кино, но папа не любит кино. Он говорит, что от него мало пользы.

— От некоторых фильмов действительно, — согласился Джефф и подумал о Дебре, которая в шестнадцать лет смотрела много такого, что ничуть не нравилось ему. Но Лаура была уверена, что она достаточно взрослая, чтобы понимать то, что она смотрит, и Джефф никогда не перечил. Вероятно, папа Глори обладал большим влиянием в своем доме, чем Джефф в своем.

На минуту он погрузился в размышления о доме.

— А где твоя мама?

— Умерла, — легко откликнулась Глори.

— Прости.

— Ничего. У меня есть папа. — И казалось, ей этого было вполне достаточно.

Джефф поел под пристальным взглядом Глори. Всякий раз, когда он поднимал на нее глаза, она улыбалась, но не начинала разговора, что было полной неожиданностью для Джеффа. У Лауры всегда была наготове какая— нибудь фраза, да и Дебра не терялась, тут же вступая в разговор.

Но ирония судьбы заключалась в том, что Глори молчала как раз тогда, когда он действительно хотел услышать звук человеческого голоса.

— Ты всегда помогала ему в столовой? — спросил поэтому Джефф.

— Когда я ходила в школу, то помогала ему меньше, но теперь я больше не хожу в школу, поэтому могу быть с ним постоянно.

— Ты, наверное, хорошо училась в школе. Ты хорошо говоришь.

Глаза ее вспыхнули, и она улыбнулась, потом вздохнула и перевела взгляд на книги.

— Это была специальная школа.

— Какая?

— Папа говорит, для тех, кто нуждается в особой помощи. Когда я была маленькой, то хорошо училась, но потом со мной произошел несчастный случай, и у меня появились проблемы со чтением и не получалась математика. Поэтому папа отправил меня в Лонгфелло. — Она встала и подошла к книжной полке. — Ты прочитал все эти книги. Ты, наверное, очень умный.

— Нет. Но я люблю читать.

— И я. Но это так трудно.

Джефф пожалел, что ему ничего не известно о дефектологии. Но уже в следующее мгновение ему захотелось побольше узнать о Глори, потому что если с ней был несчастный случай, дело, возможно, вовсе не в недостатках развития.

— Читать не труднее, чем заниматься чем-нибудь другим, — сказал он. — Все дело в практике.

— Папа тоже так говорит. И я читаю, но это так трудно.

— А что ты читаешь?

— «Нэшнл Джиогрэфик», — ответила она. — Папа подарил мне подписку на прошлый мой день рождения, и теперь я каждый месяц получаю журнал. Там такие красивые картинки. — Она понизила голос. — Иногда я просто рассматриваю картинки. Папа очень расстроится, если узнает об этом, но в рассказах так много неизвестных мне слов, гораздо легче просто рассматривать картинки. — И, словно осознав сказанное, она вся поникла. — Я не тупая. Просто иногда… мне сложно.

Джеффа переполнила нежность к ней.

— Конечно, ты не тупая. Ты умная и трудолюбивая. К тому же у меня в гостях никогда еще не было такого симпатичного человека. Поэтому, прошу тебя, сядь, пожалуйста, и поговори со мной еще немного.

Она взглянула на него с облегчением, и даже с довольным, хотя и смущенным видом.

— Мне пора возвращаться домой, — тихо проговорила она, пряча руки в карманы. — Папа будет волноваться. Он хотел пойти со мной, но не очень хорошо себя чувствует, поэтому я сказала, что схожу одна и сразу же вернусь. Так что мне пора.

Джефф встал, посмотрел на пищу, принесенную ею, и его снова захлестнула волна нежности. Он бы очень хотел, чтобы она осталась. Но ему была понятна тревога ее отца. Он неохотно поднял пустой рюкзак и уже собирался передать ей, как в дверь раздался громкий стук. Звук был настолько громким и неожиданным, что Джефф подскочил. Он кинул взгляд на Глори, замершую с испуганным видом, и на мгновение у него мелькнула мысль, что все-таки она его каким-то образом выдала.

— Это папа, я знаю, это папа, — промолвила она и, пока он стоял не двигаясь, точно парализованный, подошла к двери и открыла ее.

— Все в порядке, папа. Я же говорила тебе, что со мной все будет в порядке. Я принесла Ивану еду и посидела с ним минуточку, но я уже собиралась уходить, так что тебе совсем незачем было приходить за мной. Мне показалось, ты говорил, что целый день хочешь провести в тепле.

Гордон внимательно оглядел ее, потом перевел взгляд на Джеффа.

— Я начал волноваться, — произнес он хриплым голосом.

— С ней все в порядке, — заверил его Джефф.

— Я начал волноваться, — повторил Гордон, не спуская с Джеффа взгляда. — Глори не такая, как все. Вам бы это не мешало знать.

— Конечно.

— Папа…

— Она не такая, как другие девушки, — предостерегающе заметил Гордон. — Она добрая и нежная, и, может, ей и будет скоро тридцать, но три года из них она проспала, а когда проснулась, то стала моложе, чем была до этого, — и он разразился тяжелым надрывным кашлем.

— Папа…

— Так что имейте в виду, я слежу за Глори. Она простая. И я не хочу, чтобы вы ее обижали.

— Я ни за что на свете не обижу ее, — воскликнул Джефф.

— Я запомню ваши слова. — Гордон поплотнее запахнул пальто, протянул руку Глори и добавил уже более мягким тоном: — Я бы еще полежал. Так что пойдем домой.

Глори повернулась к Джеффу и посмотрела на него с извиняющимся и одновременно хитрым видом.

— Прости. Папа слишком много волнуется. Придешь завтра к нам?

— Да, и, пожалуйста, не извиняйся. — Джефф перевел взгляд на стол: — Ты принесла мне потрясающий новогодний обед. Спасибо тебе. Спасибо вам обоим.

Глори еще раз робко улыбнулась, и они вышли с Гордоном за дверь. Джефф проследил, как пикап тронулся вниз по грязной дороге. Когда машина исчезла из вида, Джефф закрыл дверь и вернулся за стол доедать принесенный Глори обед.

Пока ел, он думал о Глори, и о Гордоне, и о всех прочих, с кем ему довелось здесь познакомиться. Он не мог сказать, что знал их, особенно в том смысле, в каком Лаура употребляла это слово, подразумевая под ним общность мыслей, воспитания, интересов. Но он не считал это обязательным. Почему друзья должны непременно обнажать друг перед другом свои души — он не понимал этого, почему они должны делиться друг с другом всем? Что он представлял собой глубоко внутри, о чем он думал — не могло касаться никого, кроме него самого, да это и не имело никакого значения в повседневной жизни.

В этом, с его точки зрения, и заключалось одно из различий жизни там, откуда он приехал, и здесь, где он был теперь. В Нортгемптоне жизнь была сложной. Значительную роль в ней играла конкуренция, а когда люди не продвигались по службе или не могли преодолеть ступеньки социальной лестницы, они погружались в самоанализ, собственные переживания и поиски причин своих неудач. Здесь жизнь была проще. Здесь игра называлась жизнью, необходимо было зарабатывать деньги на приобретение пищи и одежды, бороться со стихией, ну и, может быть — разве что может быть, — посещать друг друга в новогодний вечер.