Платит последний - Ольга Некрасова

Он поймал этот момент, как в режиме замедленной съемки, смакуя каждое движение. Лидия надела спортивный костюм Дракона, в бедрах он был ей тесноват, и швы глубоко врезались в женские желобки. Валерка почувствовал, как перехватило горло, и скрыл свое волнение привычным кашлем курильщика. Венера проплыла мимо, нагнулась к низко стоящему телевизору.

— Рябит. Мальчики, а получше настроить нельзя?

Обтянутые ягодицы маячили на расстоянии вытянутой руки от журналюги. Валерка обшарил это мимолетное виденье, увы, только взглядом и обнаружил, что под тонким эластиком не было трусиков! Последовал вулканический выброс гормонов. Валерка чувствовал, как микроскопические кипятильнички разогревают кровь. Но поскольку предмет желаний был недоступен, он, как профессиональный журналист, сублимировал сексуальную агрессию, переведя ее в социальную. Попросту говоря, возненавидел профессорскую дочку, потому что она принадлежала не ему. «Издевается! Не воспринимает нас как мужчин. Кто мы для нее?! Наемные работники, а она хозяйская дочь, эксплуататорша!»

Плоть укрощаться не хотела. Валерка прикрыл готовую разъехаться молнию на брюках оригинал-макетом, который нес показать Дракону, и сделал вид, что читает. В голове крутился фривольный сценарий: сейчас она спросит: «Что это у тебя?» — и снимет оригинал-макет у него с колен, а там…

ПОЧТИ НАШЕЛСЯ

В дверь стучали тихо, но настойчиво. Ивашников потрогал языком рассеченную губу. Его уже «воспитывали»: стучали в дверь и, если он откликался, били. Похитители боялись, что Ивашников заговорит с кем-нибудь посторонним. А посторонние здесь бывали. Иногда кто-нибудь, явно не знавший об Ивашникове, толкался в дверь и уходил, чертыхаясь: приспичило, а тут закрыто. Ивашникова держали в туалете.

— Николай Ильич! — Говоривший прижимался губами к щели между дверью и косяком. — Не бойтесь, Николай Ильич, это я, Брехунец! Вы меня должны знать по фамилии, я из «Полариса».

Ивашников не особенно удивился. Говорил он Виталику, что «Поларис» грязная фирма, и вот подтверждение.

— Ну и что тебе нужно, Брехунец? — спросил он, подойдя к двери.

— Я хочу, чтобы вы знали: я тут ни при чем.

— Верю, — безразлично сказал Ивашников. — Дальше что?

— Нет, вы поймите, я правда ни при чем! «Поларис» вообще не мой, мне с ваших ста двадцати тысяч перепало бы две-три, — горячо заговорил Брехунец. — Стал бы я из-за этого связываться с похищением!

Ивашников удивился:

— Ну и чего вы добились? «Поларис» ваш задолжал не мне лично, а моей фирме. Завтра директор вам скажет: «Платите», послезавтра — бухгалтер… Вы что, всех собрались переловить?

— Так скоро не с кого будет спрашивать, Николай Ильич. «Полариса», считай, уже нет, есть «Сириус», — объяснил Брехунец. — Коньяк ваш давно продали, а деньги слили на «Сириус». Потом объявили бы, что «Поларис» разорился и спрашивайте долги с Пушкина. Сами понимаете, это не единственная такая операция. Полмесяца не хватало, чтобы все закончить, а тут ваш Виталик наехал: «Платите, а то хуже будет, у нас ментовская крыша!» Представляете, если бы в такой момент приехали менты и стали тут разбираться?! Я хотел заплатить, Николай Ильич. От греха подальше. А они решили вас придержать на две недельки — думали, Виталик без вас ничего не сможет. Теперь сидят. Шустрый у вас мильтон. Мал да удал, мне бы такого.

— На том стоим, — автоматически ответил Ивашников. Голова шла кругом: это кто мал да удал, его шкафы, оба под метр девяносто? А самое главное, Виталик действительно не мог с ними связаться. Он их в глаза не видел.

— Я вам заплачу, не сомневайтесь, — пообещал Брехунец. — У «Полариса» счет еще не арестовали. С утра и заплачу.

— Ты меня лучше выпусти. Если не боишься, — сказал Ивашников.

Брехунец вздохнул:

— Не боюсь, а не могу. Ключ вместе с хозяином в милицию забрали, а если я стану звонить в милицию, меня сделают соучастником: скажут, знал и молчал. Я о чем хотел попросить, Николай Ильич: не выдавайте меня, а? Я ведь и сам пострадал побольше вашего, меня сегодня убивать приходили. А с вами я честно, деньги обещал перечислить — и перечислю.

— Да подавись ты своими деньгами! Думаешь, мне весело тут в сортире сидеть?! — взорвался Ивашников.

— Не в сортире, а в санблоке, — счел нужным поправить Брехунец. — Там у вас еще душевые кабинки согласно санитарным нормам.

— Господи, ну при чем тут санитарные нормы?! Издеваешься?!

— А при том, что содержали вас гуманно. Обед носили из ресторана, я свои личные деньги платил, — обиженно пробубнил Брехунец. — И еще вы поймите, Николай Ильич, я ведь мог сейчас просто уйти, и никто бы не доказал, что я про вас знаю. А я сам к вам подошел. Доверился.

— Да успокойся, никому я про тебя не скажу, — сдался перед брехунцовским занудством Ивашников.

— Нет, честно? А то знаете, Николай Ильич, в вашем положении человек что угодно пообещает, а потом освободится и начнет мстить.

Ивашников снова засомневался, не издевается ли над ним Брехунец.

— Иди отсюда, — сказал он. — Иди, скорбный разумом, не выводи меня из себя.

Скорбный разумом помолчал и сказал:

— Я, Николай Ильич, хочу, чтобы вы искренне меня простили, а не на словах. Да и прощать-то в общем не за что. Я же тут ни при чем!

— Позвони моим, — сообразил Ивашников. — Прощу и свечку за тебя, обормота, поставлю.

— Говорите номер, — потребовал Брехунец голосом решившегося на геройство человека. — Только как я представлюсь?

— Ну зачем тебе представляться, ты что, на дипломатическом приеме? Скажешь, что Ивашников находится по такому-то адресу, и все.

Ивашников назвал телефон их с Лидией квартиры, и Брехунец ушел.

А Лиде-то за что такие треволнения? — подумал Ивашников. Мне — понятно за что: за богатство. Но я-то хоть знаю, чем рискую и за что. Я управляю капиталом, а это не всегда удовольствие, но всегда хорошая доза адреналина в крови, самоуважение, интерес к жизни, наконец, качество жизни — здоровая еда, спорт, отпуск на Гавайях, где я, кстати, не был. Я и в отпуске пять лет не был. Работать интереснее, чем дуться в преферанс на пляже, капитал — наркотик, а я — наркоман. Но женщинам-то, женам, достается от этого наркотика самое неинтересное: деньги тратить. Магазины сумасшедшие, примерки, стоишь весь в поту и берешь что попало, а дома видишь, что рукава длинны, а брюки коротки. Или женщинам это интересно? Так или иначе, я рискую из-за капитала, а Лида рискует из-за меня. Могли ведь украсть и ее. А уж детей крадут сплошь да рядом. Вот вернусь, а она скажет: «Извини, дорогой, я тебя люблю, но такая жизнь не для меня»…

— Никто не отвечает, — мятым голосом пробубнил в щелку Брехунец.

У Ивашникова екнуло сердце — где Лида?

— Ты подольше звони, — сказал он. — Квартира большая, она, может быть, на кухне и сразу не услышала. Или не успела подойти.

— Вы, конечно, извините, Николай. Ильич, но у меня нет времени дожидаться, пока на кухне кто-то там услышит, — с неожиданной твердостью в голосе заявил Брехунец. — У меня поезд через час. Вашего Виталика тоже нет дома, я звонил. Дайте такой телефон, чтобы наверняка попасть. В третий раз я вам звонить не побегу, мне уезжать надо.

Ивашников подумал о Люське. В списке замечательных качеств его секретарши не было привычки рано возвращаться домой. Она запросто могла проторчать на дискотеке всю ночь, пока в метро пускать не начнут.

— Как же ты обещал заплатить, если уезжаешь? — спросил он, чтобы уязвить Брехунца. — Ну будь ты человеком, позвони в милицию с вокзала, что ли.

— Это мое дело, как я заплачу, — с обидой буркнул Брехунец. — А в милицию звонить не буду. Они все звонки пишут.

Ивашников помнил сотни телефонов, и среди них всего несколько домашних. У него не было друзей, только партнеры и более или менее близкие приятели по рыбалке.

— Кролик ты ангорский, — обругал он Брехунца и назвал телефон, который совсем не хотелось называть.

Брехунец честно позвонил. Он сам был заинтересован в том, чтобы Ивашникова освободили, и вовсе не потому, что боялся маленького мента. Просто Ивашников теперь запомнил, что Брехунец напуган до потери сознания и уезжает куда-то на поезде. А с бухгалтершей «Полариса», которой он завез обещанные документы, Брехунец поговорил о больной маме в Виннице, но слова «поезд» не произносил. Потому что не был ни скорбным разумом, ни кроликом ангорским, а был делашом не самого последнего розлива и знал, что ложную информацию нужно подсовывать по частям, тогда ей больше доверяют. Кто бы ни разыскивал Брехунца, он вынужден будет собирать его вранье по крохам: «Брехунец куда-то уехал по личным делам» (так с его слов скажет главбух «Сириуса»), «на поезде» (уточнит Ивашников), «к маме в Винницу» (добавит бухгалтерша «Полариса»).

Забросив главбухам документы, Брехунец поехал на Киевский вокзал, за полчаса до отправления купил два билета в СВ — поезда на Украину ходили полупустыми, не курортный же сезон, — при посадке сразу отдал их проводнице, расплатился за белье и попросил, чтобы его не беспокоили. А сам запер свое купе железнодорожным ключом-трехгранкой и вышел через соседний вагон, смешавшись с провожающими.