Платит последний - Ольга Некрасова

Он выскочил из подвала, мимоходом потрепав Фиделя по дряблой щечке, добежал до своего «Москвича» и только успел сесть за руль, как нагрянули орлы Орехова. Бравый капитан с автоматом и в пузатом бронежилете первым кинулся на штурм подвала со связанными рэкетирами.

Выезжая на пустую по ночному времени дорогу, Кудинкин думал о чудной судьбе Фиделя и его быков. Уголовники, рэкетиры — пробы негде ставить. Но сегодня им досталось не за их преступления и вообще не «за что-то», а «для чего-то». Для того, чтобы напугать Брехунца, ни больше ни меньше. А зачем было пугать Брехунца? Чтобы вернул деньги Лидкиному Ивашникову, которого, может быть, и нет в живых.

Эта простая мысль потрясла Кудинкина. Капиталы Ивашникова спокойно обходились без хозяина и с легкостью управляли судьбами людей. Они заставили Кудинкина броситься на пистолет и усадили за решетку троих, переломав двоим из них ребра. А ведь стычка произошла только из-за небольшой доли денег Ивашникова. Главные события были впереди. Ментовское чутье подсказывало Кудинкину, что сломанными ребрами тут не обойдется.

ДРАКОН В СЕМЕЙНОЙ ОБСТАНОВКЕ

Она проснулась оттого, что у кавказца затилиликал мобильный телефон.

— Арутюнян слушает!

Слава Богу, христианин, повеселела Лидия. Мусульман она побаивалась. Шариат, девочки, страшная штука для русской женщины. Хотя их женщины вроде не жалуются.

Так, но почему вдруг мобильник? По боли в ушах Лидия поняла, что самолет снижается. В иллюминаторе белели под луной снега в черных кляксах лесов, рассеченных сеткой рек. Нефтяные вышки с огоньками казались наряженными елками, газовые факелы полыхали на горизонте, как свечки на именинном пироге. «Вот она, Россия!» — умилилась Лидия. Она впервые видела Сибирь, родину своей бабушки. Последний хмель вылился одинокой слезинкой.

— Температура воздуха за бортом — минус двадцать пять, — объявила стюардесса.

Лидия ворвалась в люкс без стука. Сидя на застеленной кровати спиной к двери, отец тыкал пальцем в ладонь — ага, мобильник.

— Папа, это я!

Отец обернулся.

— Лидусенька!! Что случилось, доченька?

Она сбрасывала шубу в маленькой прихожей.

— Писать хочу, где туалет? Скорей, скорей!

Отец подбежал, схватил шубу.

— Туда, иди-иди, моя малюська.

И все стало как дома: пароль произнесен, в мгновение астральная связь отца и дочери восстановилась, и не надо было ничего объяснять — дочка прибежала к отцу, и там, где они вдвоем, там и дом.

Лидия ворвалась в туалетную комнату, стащила сапоги, выставила в прихожую. Отец вешал шубу на плечики.

— Есть хочешь? Мне тут наниматели полный холодильник набили.

— Буду. Только искупаюсь, натерлась вся. Дай телефон. — И, выцарапав у отца трубку, она захлопнула дверь.

Сидя на краешке ванны, Лидия набирала, набирала номер их с Ивашниковым квартиры — а вдруг, пока она летела, Колька нашелся?! Безрезультатно. Другим звонить не стала, даже Трехдюймовочке.

В номере уже кипел «командировочный» чайник, отец выгребал продукты из холодильника.

Лидия огляделась. Люкс был похож планировкой на хрущевскую полуторку. Спальня с огромной кроватью (спинка зеркальная — для каких, спрашивается, целей?!), покрывало на ней стеганое, вышитое красными розами. Комод-туалет, трельяж, тумбочка — больше ничего в спальню и не помещалось. Длинная маленькая комната-пенал отводилась под гостиную. Большой диван, диван маленький и кресло стояли в один ряд; вдоль противоположной стены — два письменных стола с компьютерами, принтер, сканер, два отцовских личных ноутбука. Столы завалены осыпающимися на пол бумагами; в углу — видеодвойка.

Отец накрывал ужин на журнальном столике в проходе между «диванной» и «компьютерной» сторонами. Марокканские мандарины, яблоки гольден, киви, бананы, йогурты. Одно слово: Сибирь-с, медвежий угол-с.

— Йогурт с чем? — У Лидии уже потекли слюнки.

— И с ежевикой, и с персиками. Вот, нектарины есть живые. Но ты попробуй, что я тебе дам…

Отец стягивал полиэтилен с тарелок. Остро запахло копченым, и Лидин желудок стал заворачиваться в узелок.

— Белорыбица-муксун! — объявил отец. — На, я порезал, ешь с хлебушком.

Белорыбица-муксун таяла во рту, как масло.

— Откуда?

— Доверенные лица носят, но и в магазинах есть. Местная экзотика. Это третья в ряду благородных рыб иртышских: чир, омуль, муксун…

И отец, психотехник, начал тихим спокойным голосом рассказывать, что муксун занесен в Красную книгу; где он водится, как его ловят и коптят, и так далее. На профессиональном языке это называется запустить канал вербального общения: расслабить объект, включив этакое тихое радио ни о чем. Тогда объект созреет и начнет сам выкладывать важное.

Пора и мне начинать, решила дочка психотехника.

— Надо будет взять для Коли, — продолжая уписывать муксун, произнесла она домашним тоном, как все годы своего замужества говорила: «Это надо взять домой и Парамонову на кафедру». На психотехническом сленге это называется вброс информации, которая ломает ситуацию.

Папа-психотехник принял мячик спокойно.

— Есть в «Океане» непотрошеный по сто, а в гостиничном — теша по сто двадцать, — встал и с вазой пошел в ванную мыть для Лидии фрукты.

По-психотехнически это означало: закодированная информация понята, но не принята; уход с площадки общения говорит о негативной реакции. Обычные родители, скажем, Трехдюймовочкина старая мама, в таких случаях кричат и даже грохают об пол тарелки. Словом, психотехнический мячик был отослан обратно Лидии с подкруткой.

Она прошлепала босыми ногами вслед за отцом, встала у него за спиной. Отец сосредоточенно мыл в раковине мандарины. Действие означало: ну что ты мне на это ответишь, дочка?

Разыгрывать долгую и тонкую партию с жестко работающим на выборах отцом-манипулятором Лидии не хотелось, и она сразу полезла в запретный арсенал.

— Па-ап, ну па-апапа-а! — заныла, с ходу загоняя себя в истерику.

— Скушай курочки, — не сдавался отец.

— Ну папка-а! — Слезы брызнули сами, горькие, настоящие. Она убежала в комнату, упала на кровать и всласть зарыдала в подушку.

Отец сопротивлялся недолго. Появился с вазой, придерживая рукой горку мокрых фруктов, и поставил ее на кровать перед Лидиным носом.

— Ляг со мной! — сморкаясь в край вышитого покрывала, скомандовала Лидия. Отец прилег рядом, взял со спинки полотенце и помог ей как следует высморкаться. Стал гладить по голове, Лидия вяло взбрыкивала плечом.

— Ну что ты, моя дусечка, не плачь, не разрывай мне душу.

Лидия уткнулась отцу под мышку, задышала ртом и выдавила сквозь подступившую икоту:

— Ну почему ты меня за него не отдал?

— Он был тебе не пара, дочка. В нормальных семьях родители не отправляют детей с узелком искать счастья. Иначе социальный прогресс остановится.

— Да кончай свою чертову социологию! — как могла с заложенным носом, рявкнула Лидия. — А Парамонов был мне пара?!

— В те времена — да. Но разве ты не помнишь, как я тебя отговаривал, заставлял подумать, а ты решила выйти замуж, и все?!

— Я решила, что после Кольки все равно, пойду за первого попавшегося! А сейчас…

— Вот именно, сейчас! А тогда у тебя вряд ли получилось бы с Ивашниковым. Про первую любовь понимают лет через двадцать, детка, когда к тебе приходит человек повзрослевший и добившийся чего-то в жизни, и тебе кажется, что именно его ты и упустила.

— Да, именно его я упустила.

— Нет, ты сомневалась тогда.

— Это ты заставил меня сомневаться!

— Ты же не сомневалась с Доцентом. — Отец назвал Парамонова домашним прозвищем. — И я объясню почему. Потому что он тогда был член парткома, через год после вашей свадьбы стал доцентом с перспективой. Если бы не августовский переворот, спланировал бы из парткома на должность завкафедрой и докарабкался минимум до проректора. И ничего в твоей жизни не изменилось бы: отец профессор, муж профессор. Это сейчас разные профессора стоят по-разному. Но грамотному профессионалу крутиться можно, вот и Сергей крутится, хотя человек он, конечно, препоганый. Но ты посмотри, как ты за ним прожила: тебе можно дать на десять лет меньше, ни одной морщиночки. А Ивашников еще неизвестно, сколько любящих женщин загнал и через скольких переступил, чтобы добиться того, что имеет. Такой рывок, доченька, делается по головам: десять рук к пирожку тянется, а ухватит один. Да среди тех десяти окажутся женские добрые души: подсадят любимого, а сами-то — ко дну!

Свет в комнате не зажигали, и отцовские очки сверкали молниями, когда по улице проезжали машины.

— Он и сейчас тебе не пара, Лидуська. Потому что выбился из низов. Был бы он сыном благополучного внешторговца, ему и бизнес, и богатство как сами дались, так сами бы и удержались. А так ему придется всю жизнь отбиваться. Рядом с такими, дочка, ходит беда.