Выигрывать нужно уметь (сборник) - Виктор Пронин

– Увидела она коробку конфет, – напомнил Витя.

– Ну что – увидела и в сумку тут же ее сунула. К этому я привыкла, стерпела. Пообедала наша побирушка. Ладно. А жрать здорова, ох здорова! Иной мужик столько не умнет. Опять же кой-чего ей на тарелку не положишь, все отборное... Ну ладно, увидела у меня в буфете чешское пиво. Попросила. Пока я бутылку давала, вторую она сама ухватила. И что-то еще ей на моей витрине приглянулось, уж не помню что... И знаешь, Витя, как пелена глаза затянула. Со мной такое было при первых родах – вроде в своем уме, а ничего не понимаю, ничего не вижу. Но сейчас еще хуже – чувствую, злость во мне клокочет, выхода ищет и никак мне с этой злостью не справиться. У тебя бывает такое?

– Когда как, – уклонился Витя от ответа.

– И так странно – вроде я даже рада, что собой не владею, вроде мне легче от этого. Как если бы ответственность на кого-то другого переложила, а сама делаю что хочу – такое чувство накатило.

– Да, кажется, я могу себе представить, что было дальше. – Витя снял очки и начал тщательно протирать их накидкой для кресла.

– Не можешь! – хрипловато рассмеялась Нина. – Не можешь, – повторила она без улыбки. – Она то попросит, я протягиваю, она на это глаз положит, я протягиваю... Потом спрашиваю, не хотите ли томатного сока? Говорит, не возражаю. Я беру банку, наполняю стакан, хорошо наполняю, без недолива, и с разгону в харю ее ухоженную да разрисованную.

– Ты очень плохо воспитана, – сказал Витя. – Я всегда тебе это говорил, но сейчас убедился еще раз.

– Ты не знаешь, как я воспитана. Я вырвала у нее из рук сумку и... по чем попало. Она в крик, ко мне бегут, но подойти боятся! Дама в двери, я за ней, она чешет по улице, а я на ходу все колочу ее по спине сумкой... Вернулась в столовую и ревела до закрытия.

– А после закрытия?

– Пошла домой, – вздохнула Нина. – С улыбкой на устах. Ты даже ничего и не заметил. Все время ждала, каждого покупателя как родного встречала, чуть ли не до дверей провожала. Ну, не думала я, никак не думала, что Васька-шалопут пойдет на это. Сколько раз, подлец, приходил рублевки клянчить, сколько раз ему, дураку беззубому, пива давала опохмелиться, чекушками баловала... И продал. Его тоже могли зажать, есть за что, но предупреди! Ладно бы просто уволили! Стерпела бы! Не впервой, у меня душа закаленная. Так ведь еще и осрамили перед всем народом. Товарищеский суд устроили, стыдили кому не лень, воровкой обозвали...

– Воровкой? – Витя побледнел.

– Эта попрошайка из управления и обозвала, Панасьева ее фамилия. Тоже пришла на суд. Ох и расходилась она, ох и раскочегарилась... Но о том случае, когда я ее полквартала по улице гнала, – ни слова. Как ничего и не было.

– А кто уволил?

– Начальник треста не побрезговал приказ подписать. Уж как он, бедный, плясал перед ней, как распинался, чтоб отметила она его гнев праведный. По статье уволил, не дал по собственному желанию уйти. Панасьева и предложила – дескать, хищение, дескать, злоупотребление... Матафонов и подхватил.

– Матафонов? Это который в нашем доме живет?

– В соседнем подъезде, – проговорила Нина упавшим голосом, словно это и было самым печальным во всех ее злоключениях.

– А теперь, Нина, у меня к тебе последний вопрос, – произнес Витя отчужденно, даже с холодком. – Скажи мне честно и откровенно, не скрывая, не тая... Все, что ты рассказала, – чистая правда?

– Да ты что?

– Отвечай на вопрос!

– Ни словечка не прибавила! Чтоб мне сгинуть на этом месте!

– Это хорошо, – одобрил Витя. – Тогда все проще.

– Что проще? – с опаской спросила Нина, поскольку за последние двадцать лет она изучила своего мужа и знала, что, если у того за стеклами очков хоть на секунду полыхнет голубоватое пламя, быть беде. Жизнь их начинала идти по другим законам, и никто не мог сказать, какие события случатся через час.

Витя поднялся из кресла, так и не ответив на вопрос жены. В прихожей он долго зашнуровывал бесконечные свои шнурки, надевал пальто, потом молча и терпеливо искал коричневый берет, наконец нашел его между сапогами Нины и собственными комнатными тапочками, отряхнул, натянул на голову и вышел. Не было в его движениях ни огня, ни порывистости. Неторопливая походка человека, отработавшего день и решившего перед сном вдохнуть свежего воздуха.

Моросил дождь, асфальт отражал окна домов, и Витя медленно брел по лужам, по желтым листьям. Капельки дождя оседали на его берете, более напоминавшем какой-то колпак, на тяжелом пальто, на крупных очках, но ему это нравилось – сквозь капельки на стеклах очков мир казался непривычно искрящимся, хотя и рваным. Он долго бродил в этот вечер кругами у своего дома, захватывал соседние кварталы, снова оказывался во дворе и, постояв перед ярко освещенными окнами Матафонова, снова уходил в темноту. Если бы кто-нибудь захотел в эти минуты увидеть в его лице удрученность, борение чувств, гнев, оскорбленность, он был бы разочарован. Лицо Вити было просветленным.

Оказавшись в очередной раз в своем дворе, он обнаружил, что у Матафонова светится только одно окно, на кухне. Вите даже показалось, что за занавеской мелькнула тень самого Матафонова. Поднявшись на третий этаж, Витя нашел нужную дверь, постоял перед ней, не то в растерянности, не то в неуверенности. Глянув на свои размокшие ботинки, он обнаружил, что один шнурок был словно изжеван, на пальцах оставался песок, но Витя был терпелив. В конце концов, затянув узел, распрямился, вздохнул глубоко и нажал кнопку звонка. Он позвонил длинно и уверенно, как человек, который знает, куда он пришел, знает, кто его встретит, как встретит.

Дверь открыл Матафонов – спортивного вида молодой человек, но с брюшком, лицо его было дерзкое и насмешливое, недавно вымытые волосы падали на лоб, на Матафонове был синий тренировочный костюм и домашние шлепанцы. Он выглядел лет на пятнадцать моложе Вити, гораздо красивее, ухоженнее. Матафонов знал гостя по дворовым субботникам и как слесаря, который обслуживал этот дом. Как-то Вите пришлось чинить сантехнику в квартире Матафонова, и с тех пор они здоровались: Витя – с уважением к большому человеку, начальнику треста, Матафонов – с подчеркнутым уважением, на случай, если снова что-нибудь случится с унитазом. Сейчас он удивился, увидев сантехника в тяжелом пальто и берете, из-под которого торчали мокрые светлые волосы.

– Здравствуйте, – сказал Витя.

– Привет, – ответил Матафонов озадаченно. – Вы ко мне?

– Да. Есть небольшой разговор.

– Хм... А не поздновато?

– Нет, еще не поздно. В самый раз.

– Даже так... Ну что ж, проходи.

В прихожей Витя долго вытирал ноги о маленький жесткий коврик, но ботинки снимать не стал. Не пожелал. Хотя понимал, что в таких квартирах принято разуваться. И пальто не снял. Прошел вслед за хозяином на кухню, сдернул берет, сел на предложенную табуретку. Пригладил волосы, которые от дождя стали дыбом. Протер салфеткой очки.

– Я пришел по поводу моей жены, – начал Витя.

– Знаю. Все знаю. Но ничего не могу поделать. Она прокололась. Слегка пожадничала. В общем-то сама виновата. Ей, конечно, не повезло, но тут уж ничего не поделаешь.

– Спокойно. – Витя прикрыл дверь, чтобы разговорами не мешать домочадцам. – Послушайте... Мы, два мужика, без свидетелей, можем поговорить и назвать вещи своими именами? Думаю, можем. Вот я и спрашиваю: зачем вы уволили Нину, да еще со скандалом, со статьей?

Матафонов долго смотрел Вите в глаза, словно колеблясь, словно прикидывая, можно ли тому довериться. Потом встал, открыл холодильник, поставил на стол початую бутылку водки, уже нарезанную колбасу, блюдечко с лимонными дольками.

– Может, огурец?

– Да, огурец лучше, – согласился Витя.

Матафонов снова полез в холодильник, нашел банку с рассолом, выловил из нее зеленовато-бурый плотный огурчик и положил рядом с лимоном. Потом налил водку в две граненые стопки и молча выпил. И Витя выпил.

– Ты знаешь, что у нее произошло с Панасьевой?

– Знаю.

– И как Нина гнала ее вдоль улицы?

– Я же сказал – знаю.

– Вот и весь ответ. Она в управлении, а мы в тресте. Поступи я с Панасьевой в десять раз вежливее, чем твоя Нина, меня бы выперли с таким же скандалом. Но если Нину еще возьмут кое-где... Возьмут, возьмут, – повторил Матафонов, увидев, что Витя хочет возразить. – Я позвоню, в конце концов... Возьмут, – повторил он, словно убеждая самого себя. – То меня никто не возьмет. Понял? Никто.

Витя долго смотрел в темное окно, где он видел себя – кудлатого, очкастого, в мокром пальто, перед белым столиком с двумя стопками и блюдечком с закуской. По всему было похоже, что нет у него уже той уверенности в правоте, с которой он вошел сюда.

– Но вы могли пригласить ее в кабинет, объяснить положение и предложить уйти по собственному желанию. Это было бы достойно. А вы организовали провокацию с рыбой, устроили позорище, обозвали воровкой... Это нехорошо.