Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Е. Григ

Конечно, существуют различные средства воздействия на объекты разработки, арестованных, допрашиваемых. Но применение их связано с санкциями столь высоких инстанций и случается так редко, что найти сведения подобного рода можно лишь в художественной литературе. За 33 с лишним года службы мне не приходилось не то что использовать что-либо из этого арсенала, а и слышать об этом.

Так что, если у вас расстройство желудка, не вините в этом спецслужбистов…

Вот американцы — те одно время очень любили пользоваться ядами. Их агент «Трианон» (помните — «ТАСС уполномочен заявить»?) при аресте отравился столь сильным ядом, что во время вскрытия погиб кто-то из бригады экспертов — вдохнул случайно пары от препарируемых тканей.

А специальная сенатская комиссия в США долго мучила допросами крупных чинов из ЦРУ, которое, как стало известно, планировало «внести необратимые изменения в состояние здоровья Фиделя Кастро»… Каков слог, а? С другой стороны, не напишешь же в конце XX века просто — убить…

Очень любят наши нынешние союзники (?) и всевозможнейшие хитрейшие электронные уши — прилепляют их к подводным телефонным кабелям, устанавливают на дне океанов и морей, в полях и лесах, в кабинетах сильных мира сего… Трудолюбивые жучки копят себе информацию, записывают ее, потом по сигналу с подводной лодки, из автомашины, а то и со спутника выстреливают радиовыстрелом на приемные антенны.

Радиовыстрел… Как долго никто не мог додуматься до простейшей, в сущности, вещи: не торопясь, аккуратно, нанести кодированную или шифрованную информацию на магнитофонную пленку или проволочку, а затем, подключив магнитофон к передатчику, прокрутить катушки с бешеной скоростью. Несмотря на все усилия, мы, как и во всех других областях, наверное, здорово-таки отставали от противника — это чувствовалось.

Разумеется, при чрезвычайных обстоятельствах действенны лишь чрезвычайные меры, и в серьезнейших разработках и операциях технари лезут из кожи, выдумывая невероятные вещи, но это — шедевры, а шедевры редки.

Основная сила и мощь спецслужб не в технике, а в людях, которые умело ее используют и способны дотошно анализировать получаемую информацию, делать правильные выводы. Которые с уважением относятся к противнику (то есть любому разрабатываемому) и в силу этого вправе рассчитывать на ответное уважение. Они защищают безопасность государства — такого, какое оно есть на момент их службы, а не такого, каким его хотелось бы видеть разрабатываемому (а часто и разработчику, кстати). Лучшие из этих людей — а может, и большинство — люди долга, что непонятно сейчас гражданским, но стало образом жизни спецслужбиста без каких-либо романтических оттенков.

Долг, дисциплина, а в лучших случаях — еще и честь. Вот этим и отличался разгромленный Комитет от милиции, не говоря уже о гражданских, купленых-перекупленых, разъеденных воровством и коррупцией структур. Эти качества оперсостава существовали как бы сами по себе, ими никто не размахивал и не гордился. Они были частью жизни и сознания. Да, не у всех, но у очень, очень многих.

Неделя, которую наша делегация провела в Варшаве, была насыщена работой: переговоры с польским партнером ВААПа — ЗАИКС, в творческих союзах, в отделе культуры ЦК ПОРП, беседы в посольстве. На меня кроме несложных протокольных обязанностей была возложена еще и роль водителя: недавно назначенный Константин Щербаков, представитель ВААПа в Польше, за рулем чувствовал себя неуверенно. Он тоже был другом Б. Д. Сын известного партийного деятеля, интеллигент, литературный критик, Константин оброс хорошими связями в творческих кругах Варшавы, установил правильные отношения в посольстве и быстро включился в работу ВААПа. Ему выделили для жилья и офиса квартиру бывшего корейского посла в доме, принадлежавшем Совету Министров ПНР. Это было большое здание с замкнутым двором и почти всегда запертыми воротами; в позднее время и ночью их открывал консьерж.

Когда мы в первый раз въехали во двор, я, увидев автостоянку, сразу сказал себе: «Э-э-э…» На ней была богато представлена продукция лучших западноевропейских фирм. Пока мы выходили из машины и что-то выгружали, молодая пара — оба лет по 18, оба сильно навеселе, оба в элегантных дубленках — уселась в ярко-желтый «порше» и, резко рванув с места, выехала со двора.

Был конец осени — дождливо, снежно, грязновато. Варшава сопротивлялась погоде яркими плакатами, прилично освещенными улицами, небогато, но со вкусом декорированными витринами.

Польшу и поляков я давно любил по прочитанному, по кино, по джазу, наконец, как родину Станислава Лема. В Варшаве нас дважды или трижды водили в экспериментальные театры, которые действительно были очень экстравагантны и необыкновенно интересны.

После недели пребывания в Польше страна и люди оставили какое-то зыбкое впечатление крутой национальной гордости, несмелой попытки выглядеть «шикарно» и смутно ощущаемой неуверенности, закомплексованности…

В Англии я мало сталкивался с посольскими, а в Варшаве, где открытие представительства ВААПа проходило под опекой и с участием дипломатов, впервые видел наш загранаппарат «в упор». Общение с загранкадрами в Варшаве оставило в памяти глубокий след…

Там, например, был Р., известный своими «подвигами» на дипломатической ниве. Женатый на дочери крупного дипломата, четверть века служившего послом СССР в различных странах, Р. «брал от жизни все». Во время его службы в США о нем ходили слухи как о непримиримом борце с зеленым змием: борьба между ними, похоже, велась на полное взаимоуничтожение. Легкие шутки с бросанием пустых бутылок из-под виски из окон на улицу не удовлетворяли энергичного дипломата и не соответствовали его довольно высокому рангу. Видимо, поэтому он во время одного из приемов, спутав окно с дверью балкона, вывалился со страшной высоты. Была зима, и он рухнул сначала на покрытую толстым слоем снега покатую крышу соседнего дома (принадлежавшего, кстати, Русской православной церкви — вот вам вмешательство свыше!) и только потом уже на тротуар, где серьезно повредил шею.

В посольстве злорадствовали — ну, после такого происшествия шея Р. будет сломана не только в буквальном смысле! Не тут-то было. Р. полежал в хорошей американской больничке, походил в специальном корсете и вскоре был назначен с повышением — в Норвегию, кажется… Говорили, что и там он твердо придерживался своих «принципов», за что был… переведен в Варшаву на должность советника и, с учетом значительного опыта зарубежной работы и родственных связей (они, как известно, самые прочные), стал чуть ли не вторым человеком в посольстве. Он активно помогал нам и производил впечатление неглупого человека. Но алкоголизм «скакал впереди него на лихом коне»… Выпив рюмку, он тут же валился под стол, и его выносили в соседнюю комнату «отдохнуть». Через некоторое время он возвращался свежим крепышом и мог выпить уже ведро.

Его жена, худощавая породистая женщина с испитым лицом, старалась не уступать мужу в этих эскападах и кое в чем даже превосходила его. Позже она решила убежать в Англию с каким-то поляком, но вовремя вмешалась польская контрразведка. Обидно было бы послу А., если бы задумка его дочери осуществилась. А. — преданный партии и стране человек, его другая, младшая, дочь — умница необыкновенная, скромница. Что и как происходит в таких (да и не только таких) семьях, почему дети никак не хотят идти «дорогой боевой славы отцов»?

Когда я приходил в «Дом», я все чаще убеждался, что между диссидентством, поддерживающим его Западом и 5-м Управлением началось нечто вроде гонок взапуски. Зарубежье, сначала рядившееся в одежды невмешательства во внутренние наши дела, объявило устами г-на Картера о священной борьбе за гражданские права (в основном за рубежом, не у себя в США), диссиденты с восторгом приняли эту уже открытую поддержку, хотя вообще о гражданских правах у нас до сих пор представления в широких народных массах более чем туманные. А уж тогда-то по пальцам можно было пересчитать тех, кто представлял себе перспективы и результаты этой борьбы. Я, конечно, среди них не числился. Из зарубежных радиопередач до меня доносились странно звучавшие имена и фамилии — Рой Медведев, Амальрик, Габай, Богораз. Я был вдали от этого и прилежным дятлом долбил свою «линию работы».

А что, если бы кроме «Доцента» мне пришлось бы серьезно заниматься разработками вольнодумцев?

Во многом сочувствуя им, принимая многое из того, о чем они говорили и писали, я вряд ли мог целиком разделять их взгляды и мировоззрение. Они выступали против государства, в котором жили и гражданами которого являлись. По тогдашним уложениям и законам, инакомыслие, мягко говоря, не поощрялось. Законы эти писались не в КГБ — КГБ как «орудие партии» их исполнял и заставлял исполнять других. А я вместе со своими товарищами защищал это государство — или, по крайней мере, мне это так успокоительно казалось.