Русские и пруссаки. История Семилетней войны - Альфред Рамбо

Тотлебен пришел в ярость, увидев появление Ласи — получалось, что, хотя ему и удалось действовать почти независимо от Чернышева, он получал себе в качестве командира австрийского генерала, поскольку этот последний, имея 14 тыс. чел., вполне естественно становился старшим начальником и отнимал у него славу покорителя Берлина. Ему оставалось только возвратиться на свои позиции перед воротами предместий и не обращать внимания на первые приказы Ласи. Благодаря этому весь корпус Хюльзена смог уже к вечеру войти в город.

Тем временем Чернышев действовал на правом берегу Шпрее. Заняв высоты Лихтенберга, он поставил там шестипушечную батарею и начал обстреливать пруссаков, которые под угрозой кавалерийской атаки не стали ждать штыкового удара и укрылись в восточных предместьях.

Вечером появился Панин, приведший 5 эскадронов кирасир и 6 гренадерских рот. Он сообщил, что его главные силы подойдут только к утру 9 октября.

8 октября молдавские гусары и казаки Краснощекова заняли позиции на лесистом и болотистом правом берегу Шпрее. На левом берегу оставался Тотлебен, все там же, перед Котбускими и Галльскими воротами. 14 тыс. австрийцев расположились лагерем у Лихтенфельде.

В этот день Чернышев намеревался атаковать принца Вюртембергского и штурмовать восточные предместья. Однако прибытие корпуса Клейста увеличило силы пруссаков до 14 тыс. чел., из которых 16 батальонов и 20 эскадронов принца находились на правом берегу, а 10 батальонов и 21 эскадрон под командою Хюльзена — на левом. Союзники имели против них 15,5 тыс. русских на правом берегу, а по левому — еще 4,4 тыс. русских вместе с 14 тыс. австрийцев и саксонцев. Обладая Берлином, пруссаки могли легко перебрасывать свои войска с одного берега на другой, так что союзники, разделенные рекой, всегда оказывались перед неприятелем в равном числе. Кроме того, их ослабляли разногласия русских и австрийцев, а также соперничество командиров — Тотлебена с Ласи и Чернышевым.

Чернышев был совершенно подавлен. Он собрал военный совет, на котором присутствовали только генерал Панин, генерал квартирмейстер барон Эльмпт и французский военный агент маркиз де Монталамбер. У этого последнего мы и заимствуем описание того, что происходило во время заседания совета. Чернышев, обеспокоенный усилением пруссаков и опасаясь на завтра же нападения всеми их силами при затруднительном сообщении с русскими и австрийцами, стоявшими на левом берегу, «предложил тотчас же ретироваться к Кёпенику, дабы выиграть время для договоренности с графом де Ласи; кроме сего, у него оставалось провизии всего на один день. В заключение он спросил, каково на сей счет мое мнение». Вот что отвечал ему маркиз:

«Я сказал, что дальнейшее пребывание на позиции перед Берлином, по моему мнению, сопряжено с множеством неудобств, особливо после прихода генералов Хюльзена и Клейста. Однако же ретирада к Кёпенику представляется мне куда более невыгодной, не говоря уже о постыдности такового маневра, поелику оный поставит графа де Ласи под удар всех неприятельских сил и неизбежно вынудит его ретироваться во избежание слишком неравного сражения. И в таковом случае подвергается риску вся сия операция. Наконец, я присовокупил, что полагаю за наилучшее атаковать неприятеля на рассвете, упредив о таковом решении графа де Ласи … Мнение же двух других участников было скорее в пользу ретирады, нежели сражения, без окончательной, однако, определенности. Сие заставило меня несколько раз возвращаться к своему мнению, и в конце концов мне удалось все-таки доказать свою правоту. Граф Чернышев решился на штурм и тут же написал о сем графу де Ласи …»[278]

Чернышев изготовился к завтрашнему штурму, разделив войска правого берега на четыре колонны: 1-ю Пальменбаха, 2-ю Лебеля, 3-ю князя Долгорукого и 4-ю Нуммерса. Во главе каждой колонны, построенной как во времена фельдмаршала Миниха и осады Данцига, стояли гренадерские роты. Сначала надо было захватить соседние с крепостной стеной ворота и затем штурмовать восточные предместья. Кавалерии надлежало прикрывать колонны против атак прусских эскадронов, а полевой артиллерии — вести интенсивный огонь по всем неприятельским позициям; полковые пушки должны были следовать за своими полками. Тяжелый обоз и все нестроевые части укрылись в лесу Фридрихсфельде, лошади в полной готовности были запряжены в фургоны и телеги на случай поспешного отступления. Сигнал атаки тремя брандкугелями[279] назначался на семь часов утра. Всем командирам корпусов рекомендовалось «сию атаку наисовершеннейшим образом произвесть и всякой в своей части наиспособнейшее к тому промыслить и исполнить …», заслужить тем высочайшую милость императрицы и «удержать ту славу и честь, которую оружие монархини российской чрез долгое время сохранило»[280]. И командиры, и солдаты были преисполнены боевым духом. «Невозможно довольно описать, — пишет Чернышев в своем рапорте, — с какою нетерпеливостью и жадностью ожидали войска сей атаки; надежда у каждого на лице обозначалась …»[281] Солдаты подходили к причастию с глубоким чувством благоговения, после чего доставали из мешков белые рубахи, чтобы «встретить смерть по русскому обычаю».

Совершенно противоположная перемена произошла на совете прусских генералов. 8 октября принц Вюртембергский решил начать сражение с Чернышевым. Но в последующую ночь он и его коллеги испугались численного превосходства неприятеля при невозможности получить какие-нибудь новые подкрепления, а также всех ужасов для города в случае успешного штурма. Было решено, что войска, приведенные Клейстом, Хюльзеном и принцем Вюртембергским, отступят под покровом ночи к Шпандау и Шарлоттенбургу. Генералу Рохову поручались переговоры о военной капитуляции, но лишь в отношении его собственного слабого гарнизона. Судьба гражданского населения и принадлежащего ему имущества была оставлена на попечение ратуши.

Тотлебен все еще занимал позиции перед Котбускими и Галльскими воротами, служа как бы заграждением между городом и австрийской армией, и отнюдь не оставлял мысль о реванше у графа Ласи, который мог отобрать у него славу единственного победителя. Пользуясь своим благоприятным положением, без ведома австрийского генерала и даже самого Чернышева, он вступил в переговоры о капитуляции. Несомненно, у него были свои люди в городе, не говоря уже о его приятеле, богатом купце Готцковском. Но, казалось, подход Хюльзена и принца Вюртембергского лишал его всякой надежды на успех, ведь он еще не знал о решении, принятом на прусском военном совете. Разве мог он предположить, что Хюльзен и принц шли так далеко (из Саксонии и Померании) единственно ради того, чтобы признать невозможность защищать Берлин?

В ту же ночь на 9 октября Тотлебен послал Рохову новое требование о сдаче города, но излишне поторопился, поскольку комендант должен был держаться до полного ухода всех подкреплений. Поэтому к часу ночи трубач возвратился с новым отказом. Тотлебен, придя в полное недоумение, приказал сделать несколько пушечных выстрелов по городу. В три часа майор Вегер и ротмистр Вагенгейм подошли к Котбуским воротам с предложениями Рохова — к этому времени подкрепления уже покинули город. Остается вопрос: каким образом командовавший разведкой и передовыми отрядами Тотлебен мог ничего не видеть и ничего не знать о всех этих передвижениях?

Тем временем предупрежденные комендантом горожане собрались в ратуше. Военный совет оставил муниципалитету право выбора — перед кем капитулировать, австрийцами или русскими. Именно тот самый купец Готцковский, похвалявшийся своими хорошими отношениями с Тотлебеном, склонил всех в пользу последних. Тотлебен действительно долго жил в Берлине, и у него было там немало друзей. Более того, прусская столица послужила убежищем для многих раненых и пленных русских, в том числе не только солдат и офицеров, но даже генералов. Жители гуманно обращались с ними, и они были помещены в домах самого Готцковского и других знатных горожан. Надеялись, что это послужит как бы охранной грамотой в глазах их соотечественников.

В четыре часа утра Роховом была подписана военная капитуляция: он сдавался в плен вместе со всем своим гарнизоном и военным имуществом. Все пленные, независимо от национальности, освобождались. Сложившие оружие пруссаки также оставались на свободе под залог или на слово, хотя из 1200 чел. 700 было отправлено в Россию.

В пять часов пришел черед гражданской капитуляции. Сначала Тотлебен оглушил горожан своими требованиями денег — 4 миллиона талеров или, как говорит Готцковский, «40 больших бочек золота». Но он уступил сначала до 1,5 миллиона, а потом до 500 тыс. наличными и одного миллиона векселями под гарантию заложников. В обмен на это послабление горожане выложили, 200 тыс. талеров в качестве douceur-geld, то есть награждения для солдат. Ратуша покорилась, послушавшись Готцковского, который обещал использовать все свое влияние у русских генералов, чтобы добиться еще большего уменьшения контрибуции ввиду крайней бедности жителей Берлина. Кроме того, Тотлебен гарантировал им личную безопасность и сохранность частного имущества, свободу торговли и пересылки почты, освобождение от постоев. К тому же было обещано не размещать столь страшные для обывателей нерегулярные части даже в предместьях.