«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии - Лев Вершинин

Плоды демократии

20 марта 1919 года НСА абсолютным большинством голосов принял долгожданный «Акт об автономии» – коротенький, всего из двух пунктов: «Абхазия входит в состав Демократической Республики Грузия, как ее автономная единица» и «Для подготовки проекта конституции создать комиссию из депутатов НСА и Учредительного собрания Грузии в равном числе». После чего депутаты опять-таки абсолютным большинством приняли обращения к парламенту Грузии, англичанам и Добрармии насчет того, что «законно избранные власти Абхазии вступили в свои права», – и первая сессия была закрыта. В Тифлисе новость встретили аплодисментами, в британской миссии и ставке Деникина, пожав плечами, приняли к сведению. Как бы то ни было, политес был соблюден. По крайней мере, в бумажном варианте. Жизнь, конечно, вела себя сложнее. Заигравшись в процедурные кошки-мышки, меньшевики не учли очень важные социальные нюансы и в итоге проглядели нехорошую тенденцию: через Абхазию, где до тех пор много веков люди жили бок о бок, то мирясь, то враждуя, но никогда не обращая особого внимания на этнические нюансы, пролегла трещина. Коренные обитатели края, хотя уже и не те, что полвека назад, были слишком традиционным народом, воспринимающим присущие демократии фокусы как оскорбление всей общности, нанесенное другой общностью. А потому сразу после выборов начался бойкот этническими апсуа мероприятий власти, которую они считали «фиговым листком, сделанным, чтобы показать, что автономия все же существует». Все, хоть как-то от бойкота уклонявшиеся, то есть мегрелы, автоматически заносились в списки врагов или прислужников врага. Попытки же меньшевиков смягчить напряжение и привлечь влиятельных аборигенов к управлению проваливались: так, несмотря на просьбы и даже угрозы, некто Чочуа, авторитетный в народе учитель, категорически отказался выдвинуть свою кандидатуру в депутаты Учредительного собрания Грузии. Помимо всего прочего, резко выросло влияние сидящих в подполье, но весьма активно ведущих работу большевиков. В итоге даже в Тифлисе, даже в парламенте и даже в рядах правящей фракции возникло мнение, что «реальные интересы грузин и абхазцев требуют немедленной смены односторонней и крайней политики нашего правительства в Абхазии, которая неприемлема для большинства абхазского населения». Правительство, однако, на эти здравые голоса не реагировало. Полагая главным, что претензии со стороны бриттов и деникинцев исчерпаны, оно занималось другими, более, как казалось Жордания, важными и неотложными делами.

Мировая закулиса

Самым-самым главным считалась внешняя политика. В чем-то Ноя Николаевича можно понять: самые солидные международные партнеры, Турция, Германия и Австро-Венгрия, за которыми можно было чувствовать себя, как за Великой Китайской стеной, рухнули ниже нуля, их признание в новой обстановке ничего не стоило, как и признание соседей вроде Армении или Азербайджана. Англичане от признания уклонялись, ни партнерами, ни союзниками, что бы ни писала тифлисская пресса, не были, а были, называя вещи своими именами, оккупантами на территории вассала побежденного врага. Они, правда, обещали когда-нибудь признать, поддержать и посодействовать, но лишь в случае хорошего поведения, а что это такое, решали сами, никому критериев не сообщая. В поисках хоть какой-то альтернативы делегация меньшевиков бродила по кабинетам Версаля, обивая пороги второстепенных клерков, безуспешно просясь на прием к кому-то пусть относительно, но влиятельному, и подавала прошение за прошением о признании Грузии субъектом международного права. Тщетно. Венгрию признали, Польшу признали, Чехословакию признали одной из первых, Финляндию тоже, не отказали и какой-то мутной Албании, а гордые суверенные демократии Кавказа просили подождать до выяснения. Дело было даже не в том, что британцы негласно не рекомендовали спешить, хотя и в этом, конечно, тоже. Главное, всем было интересно, чем кончится в России, и все ждали развязки, понимая, что согласовывать вопросы далеких экзотических уголков придется с победителем схватки титанов, а мнение самих экзотов, в данном случае, роли не играет. Обиднее всего, как писал Гегечкори, было видеть, что «место в планах вершителей судеб нашлось и Армении, но не нам», хотя, если вдуматься, как раз тут ничего странного нет: Армения, в отличие от Грузии, не заявляла о своем нейтралитете и не скрывала готовности и желания принять на себя любую роль в задуманном державами разделе Турции. Как бы то ни было, к марту 1919 года стало ясно: когда Грузия понадобится, ее вызовут, а до тех пор следует делать вид, что Лондон все-таки не то, что есть, а друг, партнер и союзник, и быть очень-очень послушными.

В этом фарватере и поплыли, что было англичанами отмечено и поощрено. В конце марта, аккурат после того как глубоко несчастные дипломаты вернулись из недоброго Парижа, меньшевикам было, наконец, дозволено съесть маленькую, мусульманскую, но, как ни странно, очень демократическую Южно-Кавказскую республику со столицей в Карсе, отобравшую у могущественной – в сравнении с собой – соседки изрядные куски «исторических земель» на юге. В Лондоне, подумав, решили, что раз мусульмане, значит, как ни корми, будут смотреть на Стамбул. Правоверные, конечно, сопротивлялись, но против генерала Квинитадзе, вояки царского еще чекана, тем паче, без надежды на англичан, поделать ничего не могли. Появились подвижки и в смысле Аджарии. Уходить оттуда сэры и пэры пока что не планировали, но намекнули, что после ухода, который когда-нибудь состоится, аппетитный порт будет передан Тифлису. В подтверждение намека князькам из клана Абашидзе – Мемед-бегу, Аслан-бегу, Зиа-бегу и другим бегам, желавшим не уходить под Турцию, где воли не будет, а рулить краем, как отцы и деды, – было позволено выйти из тени и легально агитировать грузин-мусульман за «воссоединение с Матерью-Родиной». Разумеется, «на правах самой широкой автономии». Позже, в конце августа, в Батуме с позволения англичан даже прошел съезд, принявший соответствующее постановление. Такие расклады давали Ною Николаевичу право верить в лучшее, а пока оно не наступило, вплотную заниматься и куда более скучными, но перезревшими внутренними проблемами. Накопилось же их за время независимости, что называется, не приведи Бог никому.

Вопрос вопросов

Социал-демократическая модель, конечно, дело хорошее, но не в кризис, когда инвестиций нет и просить не у кого, к тому же тогда она только обкатывалась. Да и были грузинские лидеры марксистами скорее от ума, всеми прочими деталями организма оставаясь дворянами. В связи с чем к позарез необходимой аграрной реформе решились приступать только теперь, поняв, что еще чуть-чуть, и пропаганда большевистского подполья наберет популярность и во «внутренних» губерниях. Было трудно. Даже имперский закон 1912 года о передаче земли временнообязанным в Грузии еще не был проведен в жизнь. Но трогать частные усадьбы, принадлежащие «бомонду», меньшевикам (сами плоть от плоти «бомонда») было свыше сил. Для начала в ведение «поземельных комитетов» передали казенные угодья и национализированные поместья Дома Романовых, на базе которых предполагалось развивать фермерские хозяйства, способные, как опять же предполагалось, «сделать Грузию любимым курортом, модным духаном и лучшим винным погребом Европы».

Не будучи экономистом, не берусь судить, насколько перспективны были такие планы. Возможно, вполне. Проблема, однако, заключалась в том, что земли было куда меньше, чем желающих ее получить, а распределялась она не только с бюрократическими проволочками (как всегда бывает) и не только с серьезными злоупотреблениями (как везде в таких случаях), но и, что хуже всего, в соответствии с партийными интересами. Грубо говоря, в лояльных, хорошо голосующих за меньшевиков уездах больше, быстрее и в первую очередь, в менее «своих» – не так быстро и не всем, а только наиболее «сочувствующим». А уж в районах «ненадежных», в первую очередь на национальных окраинах, процесс даже не пошел, – притом, что именно там проблема безземелья стояла наиболее остро. Народ, сравнивая, злился. Очень к месту появлялись листовки большевиков, затем их вездесущие агитаторы, – особенно, конечно, там, где Грузия граничила с РСФСР и бурлящим Северным Кавказом. Так что ничего удивительного нет в том, что осенью 1919 года вторично полыхнуло в Горийском и Душетском уездах, ныне называемых (где как) Южной Осетией или Цхинвальским регионом. Это еще не было «большевистским мятежом», хотя, в отличие от весны 1918-го, большевики активно в нем участвовали. Это не было и «бунтом горных дикарей против культурного государства», хотя некий этнический элемент, конечно, угадывается. Это было в основном обычное, стихийное и заранее обреченное восстание крестьян, увидевших, что кому-то землю дают, а их обходят. Вот только люди, стоявшие у власти, были уже не светлоглазыми романтиками образца первых послереволюционных месяцев, и подавили выступления куда жестче, чем полутора годами ранее. Хотя без особой, специальной жестокости, с довольно умеренным количеством жертв, главным образом, убитыми в стычках. Кое-кто из очевидцев даже извлек уроки. «Уверен, – писал в Тифлис сразу после событий Чермен Кокоев, горийский осетин, правоверный меньшевик и член уездного поземельного комитета, – что необходимо безотлагательно выделить до сотни наделов и предоставить их местным жителям. Это успокоит остальных и поможет нам в создании местной милиции, которая могла бы обеспечить порядок, не раздражая массы населения, сегодня предубежденные против правительства». Докладная дошла по назначению, видимо, была прочитана и осела в архиве без резолюции. Партийный принцип «сначала – своим» сработал четко и беспощадно. Схема распределения земли не изменилась, а соответственно не разрядилась и обстановка.