Оскольки - Джал Халгаев

Не будет против них спасенья. Слабых духом они заберут себе, и каждый из них пополнит бесчисленную и безграничную армию мрака, а тех, кто осмелится бросить им вызов, растопчут, потому что только равные им могут ставить условия.

Но конечна их власть. В тот миг, когда пройдут сто тридцать пять лет со дня последнего открытия врат черного бога, окажутся они обречены на вечное заточение в своей темнице, и если за этот срок не смогут они одолеть избранного, то двери клети больше не откроются никогда.

Однако все это — лишь очередная глупая легенда, сотканная устами тех, кто попросту треплет языком и еще умудряется зарабатывать на этом деньги.

А в чем же правда? Вот в чем.

Амнел утрачен давным-давно. Он сгинул, поглотив сам себя из-за необузданной магической мощи, таящейся глубоко внутри него, и больше никогда не явится в этот мир, затерянный в ткани бытия и смеси миров.

Зло иссохло. Прошли те дни, когда рыцари и воины боролись за звание избранного и бессмысленно погибали на подступах к лабиринту, и оно попросту расщепилось на мельчайшие частицы, не выдержав долгого заточения, и теперь развеяно по ветру, бессильное и немощное, не способное захватить даже весеннего червя.

Без тьмы же, подпитывающей его могущество, великий лабиринт, созданный неизвестным мастером, разрушился в ту же секунду, когда сгинули путы черного бога. Ныне от него остались лишь жалкие обугленные камни, трепещущие от памяти былой силы, и многочисленные темные коридоры, заброшенные и опустыненные.

Только Древо растет меж озера и гор и по сей день, нетронутое никакими ветрами и бедами. До сих пор его листва опадает раз в девять лет в день зимнего солнцестояния и предлагает каждому нуждающемуся второй шанс в спасении от смерти. Но без близости демонических сил, подпитывающих его корни, Древо требует с каждого плату.

И вот сейчас, слышите? Вновь трепещут галки, гнездящиеся в его высокой кроне, и от страха близости чужого духа воют поблизости чумные волки, потому что их владения уже в который раз пересекли чужаки.

А чуть поодаль, в корнях, прикрытых опавшей желтой листвой, вздымающейся над землей на целые метры, лежат два тела. Одно полуживое, в нем едва-едва бьется сердце, а другое мертвое, как и гниющая пелена над ним, едва прикрывающая их серые выцветшие лица.

Сколько они здесь лежат? Год? Два? Или целую вечность?

Птицы недовольны. Еще бы! Она шепчет. Шепчет целыми днями ему на ухо свои скользкие эфемерные слова, не значащие для них ровным счетом ничего, и мешает глодать на ветках сладкие кости.

Ее бледные губы шевелятся, руки обвивают его тощую дохлую шейку, тщетно пытаясь удержать душу в этом мире, а иссиня-черные треугольный когти впиваются до мяса в кожу, но кровь уже не идет. Уж зоркие-то галочьи глазки всегда приметят мертвеца, будь то человек или зверь. Даже пусть оба вместе взятые.

А баба все надеется. И шепчет! Взывает к какому-то свету — ха! К душе — еще смешнее!

Они-то все знают, но никому никогда ничего не скажут. А вся правда в чем? Просто свет — это свет, а тьма — это тьма, и только глупцы придают этим словам какое-то значение.

Внезапно листья зашелестели.

Галки, переминаясь на лапах и цепляясь когтями за ссохшиеся сучья, устремили свои взгляды вниз, к корням своего древнего обиталища, и суетливо прищурились, пытаясь разглядеть происходящее.

Шепот вдруг прекратился. Еще интереснее!

Сколько жили тут они, а листья еще никогда не шевелились, и трупы оставались трупами — они медленно гнили, становясь подпиткой для гниющего Древа, — а тут живы. Сразу оба!

Первой очнулась девка. Вскрикнув, она испуганно вскочила на ноги, абсолютно нагая (конечно, птицы не очень интересовались красотами человеческого тела), и покрытая слоем грязи и запекшейся крови. Только успела она подняться, как тут же грохнулась на свой зад и стала быстро-быстро отползать назад, но ее руки все время проваливались в листву, и это у нее не так уж и хорошо получалось.

Через дюжину секунд от нее настала очередь и мужика. Этот проснулся по-другому. Шрамы его зажили все до единого, и кожа, конечно же, бледная и тонкая как старый пергамент, на котором чиркал когтем еще их прапрадед, стала почти идеальной, если бы не эти просвечивающиеся синие вены, горящие изнутри неясным зеленым пламенем, от которого по перьям пробегала ледяная дрожь.

И глаза. От одного вида эти безумных желтых глаз, внутри которых птицы видели безмерный голод, галки как в кошмарном сне захлопали крыльями и унеслись прочь, желая в этот миг оказаться как можно дальше от родного дома. Даже птенцы, едва способные летать, готовы были выпасть из гнезд и разбиться оземь, лишь бы не стать кормом для этого ожившего злого духа, если бы не слабые тонкие лапы.

Огненное озеро Лескет впервые в ужасе вздрогнуло от заунывного волчьего воя. Все его обитатели знали: лабиринт вновь породил своего демона.

ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ. БОЛОТНЫЙ БЕС

— Черт! Твою мать! Ну ты и сволочь!

Я от ощущения полной несправедливости сплюнула и пнула первый же попавшийся под ногу камень, но он оказался чертовски тяжелым, так что я только ушибла палец и еще больше испортила себе настроение.

Нет, ну это же надо так попасть-то, а!

Я еще раз склонилась над телом хрипящей лошади и положила руку на ее грудину, прислушиваясь к сердцебиению и беспорядочным сокращением залитых кровью легких, судорожно пытающихся зачерпнуть лишнюю крупицу воздуха.

Все ее тело было покрыто мыльной пеной, влажная от пота шкура обжигала ладонь, и огромные, раскрытые на всю ширину от страха глаза смотрели в мою сторону, как будто виня меня во всем случившемся.

— Ну, да, я виновата, черт тебя дери! — не выдержала я. — Тупая скотина…

Ее ноги дернулись, лошадь беспомощно захрипела.

— Знаю я, знаю.

Я вытянула из ножен на поясе короткий полумеч, перехватив рукоять двумя руками. Наступив левой ногой на брюхо гнедой, я коротко размахнулась и вонзила клинок точнехонько в сердце. Лошадь дернулась, а потом блаженно затихла, одаряя меня напоследок своим фирменным стекленеющим взглядом.

Еще раз выругавшись, я сплюнула в десятый раз за этот день и вытерла кровь с клинка о мертвую тушу, а затем убрала его в ножны, оглядывая мрачные коричневато-серые силуэты местных болот.

— Тарантур, мать вашу, — крякнув, я закинула на плечо свой походный мешок и медленно побрела по узенькой извилистой тропке вперед, ощущая на своей спине ненавистные взгляды торфяных гадюк, от которых даже досюда доходил запах смерти и разложения. Конечно, запах в основном шел изо рта, но и сами гадюки воняли не меньше. Ну да, а где им здесь мыться-то, а?