Цирк - Анастасия Антоновна Носова

могла вспомнить. Она шагнула с плитки на песок, подошла к самой кромке воды и присела на корточки. Провела рукой по песку – тот был холодным. Оля зажмурилась. Наверное, в Сухуми они были летом, жарким и томным летом, когда воздух тяжел и даже ветер не может пошевелиться от жары. Холодный барселонский ветер гудел в ушах. Оле показалось, что ухо начало «стрелять», гул в нем сделался громче грохота волны. Она смотрела, как ветер разбрасывает по пляжу песок, как маленькими привидениями бесится на пляже поземка, и ей не хотелось уходить. Если бы она могла сделать цирковой номер таким, какими были это море и этот песок, если бы она могла!.. Но ни один язык на свете не сможет об этом рассказать так, и язык цирка не исключение. Она собрала холодную песочную тяжесть в кулак и зашвырнула в море. Закрыла глаза. Загадала желание. На Барселону наползала черная чайка, она насылала на город сумерки и гнала прочь компании, сидевшие на берегу, поджидала завсегдатаев кафе и баров, предупреждала, что им теперь возвращаться домой по ночным улицам. Оля спустилась в барселонское метро. Сегодня обещали ночную репетицию. Последний поезд в Аренис-де-Мар уходил через полчаса.

На общую репетицию Оля опоздала: когда она вбежала в манеж, труппа уже стояла за кулисой, а Седой смотрел первый номер – огненные хулахупы. В конце с помощью хулахупа зажигался камин – центральная декорация в шапитоне, – и артист исчезал в этом огне. Затем в манеж выносили огромного китайского дракона, символ наступающего года. Дракона, как и полагается, несли несколько артистов. Чучело причудливо танцевало на шестах, а вокруг него акробаты крутили сальто и флик-фляки, гарцевала на лошади гимнастка, а другая раскачивалась под потолком на корд де волане. Оля еще не со всеми успела познакомиться: языковой барьер стал ощутимым препятствием, и из всей труппы она общалась только с клоуном, который и клоуном-то не был. Он шутил с публикой, как какой-нибудь Петросян (других примеров для сравнения Оля и не знала, но «Аншлаг» смотреть вместе с Ариной Петровной любила). Оля про себя клоуна и прозвала «Петросяном», хотя звали его простым испанским именем Хосе. Петросян-Хосе болтал без остановки и немного знал русский (учил в детстве, потому что бабушка его была русской шпионкой, чем он очень гордился) и постоянно спрашивал у Оли, как по-русски называют тот или иной реквизит. Оля от Хосе быстро уставала, но тот, когда наговаривался вдоволь, куда-то исчезал, оставляя ее один на один с чужим языком и не менее чужими людьми. За первую неделю Оля еле-еле смогла запомнить три слова: hola, gracias и, конечно, allez!, которое на всех языках звучало почти одинаково.

Оля нашла Хосе в гримерках. Он что-то шил, стоя спиной ко входу. В гримерке пахло палеными нитками. Оля с тревогой заметила, что на столе у локтя Хосе валяется зажигалка.

– Седой опять номера смотрит? – спросила она вместо приветствия.

Хосе задумался и кивнул. Бросил пришивать заплатку к костюму и повернулся к Оле.

– А если у меня нет номера, чтобы сейчас показать?

– Хей, – протянул Хосе и задумался. – И… идея тоже нет никакой?

Оля пожала плечами:

– Есть одна… Я что-то про море хочу. И еще про лед и снег.

Хосе рассказывал ей, что родился в горах, в маленьком городке на границе с Францией. Теперь он чаще видел море, чем снег, и если раньше он рвался к морю, то теперь скучал по снегам. Хосе понял все правильно. Через полчаса они уже украшали Олины булавы кусками синей и белой воздушной материи, а Хосе вдохновенно рассказывал ей, как она будет выходить в манеж по «ледяной» дорожке, как ее там будет встречать «волна» из акробатов и как Оля станет повелительницей воды и снегов. Оля улыбалась и кивала. Ни она, ни Хосе, так быстро ставший ей помощником, и подумать не могли, что Седой примет номер с первого раза.

Не знали они также, что ранним утром на Монтжуике снова лежала снежная шапка, и жители, выбегая из домов, хватали фотоаппараты, чтобы запечатлеть редкое для Барселоны явление. К двенадцати часам дня снег на вершинах растаял. Оля вернулась в город и застала уже почерневшую вершину Монтжуика – такую, какой она была всегда.

На пути в номер на узкой лестнице, ведущей в лабиринт коридоров хостела, Оля задела плечом одного из постояльцев. Тот пробормотал что-то на «своем» и протиснулся мимо нее, бодро спрыгнул с лестницы в белое барселонское утро. Оля возвращалась после ночной репетиции уставшая, и, как назло, еще несколько говорливых испанцев столкнулись с ней в узких коридорах. Они спешили на завтраки и в офисы, на работу и учебу. Ничего общего с ними у Оли не было – одежда, язык, жизнь, даже расписание дня – все у нее было другим. Оля заперлась в своем номере, и давящая пустота комнаты (убери чемодан, недопитую чашку чая со стола – и ничего тут от Оли не останется) впервые показалась ей уютной и безопасной. Здесь не было говорливых и суетящихся людей, и Оля была даже благодарна братьям Хавьер за то, что они раскошелились ей на отдельное жилье. Соседства с чужими людьми она бы не вынесла.

Глава 14

Заплатка

Декабрь 1999 года

Аренис-де-Мар, Цирк братьев Хавьер

Седой смотрел Олин номер и кивал, слегка улыбаясь. Хосе стоял в закулисье и молча оценивал происходящее. Оля чувствовала, что работает не в музыку, что акробаты и их «волна» запоздали и что она неуютно чувствует себя в холодном неотапливаемом шапитоне – движения сковывало, мышцы были сжаты. Оля ощущала, как натянуты под кожей сухожилия, как скрипит и не хочет поддаваться тугое мышечное волокно. Седой же молча сделал нужные пометки и вызвал в манеж следующего. Ни эмоции на Олином лице, ни вялость солистки и массовки не смутили его. Ни одной булавы не упало, а братья Хавьер с неделю назад выслушали идею номера и согласились ввести его в программу – Седой сам ей сказал, – вот и все, что интересовало Седого на самом деле.

– Можно? – робко спросила Оля и направилась было к Седому, но тот отмахнулся от нее. Он уже смотрел следующий номер, и Оля была ему неинтересна.

«А как распинался в баре!» – с досадой вспомнила Оля. Выходит, что и ее прошлый номер мог подойти, если бы Седой договорился с братьями и те посмотрели его. Номер, придуманный Сан Санычем, казался Оле лучше, чем тот, который состряпали они с Хосе.

Оля возвращалась за