Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

Однако Северная война давалась трудно. Поражение под Нарвой показало всю отсталость русской армии. Петр I принялся за ее перевооружение и создание регулярных полков. Одних «даточных» людей недоставало, и в 1705 году была введена рекрутская повинность. Началось создание военно-морского флота. Создавались мануфактуры, верфи, пристани и каналы. Строились металлургические и оружейные заводы, которые должны были поставлять для армии пушки и стрелковое оружие. Для всего этого требовались большие капиталовложения, что неизбежно вело к увеличению налогов и обнищанию народа. Ради создаваемой империи Петр I шел на самые решительные, порой неоправданные меры. Для проведения реформ в другие русские города посылались думские бояре. В провинциальных городах они должны были быть примером в новых преобразованиях: носить немецкое платье, брить бороды, курить табак. За неповиновение царскому указу следовали суровые наказания. Нередко на местах власти прикрывались реформами Петра, безбожно облагая народ непомерно высокими налогами, наживаясь и учиняя при этом расправы над недовольными.

Чтобы закрепиться на Балтике, в устье Невы Петр заложил Санкт-Петербург. Город, которому предстояло вырасти среди болот на отвоеванных у противника балтийских землях, по замыслу Петра должен был стать не только «окном в Европу», но и мировым центром наук, искусств, шедевром зодчества. Это значило, что там нужно было развивать торговлю и мануфактуры. Туда по указу Петра I необходимо было переселить несколько тысяч купеческих семей, которые должны были заново создать там новые торговые и промышленные предприятия. В только что основанном Санкт-Петербурге не было ни развитой торговли, ни дорог, ни гостиниц. Многим оказались не под силу царские указы. Многие пошли по миру…

Влажным воздухом непросыхающих болот дышала рождающаяся на костях русского народа Северная столица. Ценой искалеченных судеб и загубленных жизней давался крепнущей державе выход к Балтийскому морю. Петр не считался ни с чем и ни с кем. Новая Россия поднималась с колен, освобождаясь от отсталости и закостенелости, но крепла она на крови своего народа.

4

Великие дела Петровы – великие его победы! Но так уж издревле повелось на Руси: к большому всегда мелкое ненужным сором прилипало. Как ни старался Петр избавиться от прихлебателей да ненадежных своих слуг, но в русской глубинке много таких царьков кормилось. Каждый себе долю побольше урвать хотел. Вот и архимандрит Рувим тоже свои земли берег и не хотел, чтобы доставались они кому-нибудь другому, пусть даже своим духовным собратьям. А тут воды его Вознесенского монастыря вдруг Спасскому монастырю пожалованы были. И затаил Рувим обиду на городские власти да митрополита Сампсона. Да что на него! На самого царя-батюшку! Редкий человек одинок бывает. Всегда найдутся те, кому близки его помыслы. Вот и привела к Рувиму путаной дорожкой нечистая стрельцов воеводиных Андрея Журавлева да Федора Илларионова. И не только их. Купец Яков Иванович Носов тоже не хотел терпеть новые порядки.

Раздольные ветры гуляли над степными астраханскими просторами. Далека Астрахань от Москвы. Далека она от надзора царского. Гуляй, вольный казак! Гуляй, всякий человек, ступивший на эту многоязыкую землю. Сколько народу сюда потянулось от петровского глаза да приказа! Сколько недовольных «царем-иноземцем» удалилось на задворки Руси-матушки справедливости искать!

Вот и Гурьян Чалый в эти места на просто так подался. Приказ царский последовал – в рекруты народ набирать. Не захотел Гурьян подчиниться царской воле – надеть темно-зеленый рекрутский кафтан, на войну идти против шведов воевать. До того и так житье-бытье у него несладкое было: сиротой по земле ходил сызмальства, крепостным у местного барина жил, сапогом был бит и плетьми. А теперь и подавно, хоть в петлю лезь. Поразмыслил Чалый: «Все одно погибать!» – да и пустился в бега. А здесь, среди степей калмыцких да змеистых речушек астраханских, каждый второй такой же, как он. Главное, не пропасть, на кусок хлеба заработать! Вот и подался Гурьян на стройку кирпичи носить. Так уж судьба распорядилась, что пришел он ни куда-нибудь, а к Дорофею Мякишеву. К тому времени новые стены Успенского собора едва заажурились каменными вензелями да узорами.

Митрополит Сампсон торопился увидеть свое любимое детище. Вместе с зодчим подолгу стояли они у возводимых стен храма, совещались о чем-то, водили в воздухе руками, словно рисовали будущие купола да маковки.

Холеным показался Гурьяну Сампсон. Недобрым глазом посмотрел он на него. «Ишь какой, все пальцем указывает да торопит, – думал Гурьян, – никак с “иноземцем” заодно, а может, и в переписке с ним состоит. Надо быть от него подальше».

– Что так недобро, Гурьян, смотришь на батюшку-то нашего? – поинтересовался у Чалого такой же, как и он, работный мужик по прозвищу Ероха.

– Что он, девка, на него любоваться? По мне так: что попы, что князья, все одно – барья.

– Зря ты. Наш батюшка хороший.

– Ага, хороший… Вот как пойдет царь по нашим головам, так и посмотрим, чью твой батюшка сторону примет. По всей Руси Петр приказы отдает: кого в рекруты, кого на болота балтийские, новую столицу строить, – буркнул Федот Илларионов. С легкой руки Рувима подрядился и он к Дорофею Мякишеву на постройку Успенского собора.

– Да ну! – протянул Ероха. – Слышь, че люди говорят? – Он толкнул в бок стоящего рядом каменщика.

– Я тоже это слышал вчера на базаре, – откликнулся тот, – мужики меж собой разговор вели.

Укладывая кирпичи, Афанасий вполуха слушал пересуды товарищей. Не особо задумывался он над сказанным Гурьяном. Сколько перевидал он за свое обитание здесь. Одно слово – беглый люд. Один убог, другой глуп, третий озлоблен. Что глубоко в сердце-то загонять услышанное? Он и сам из таких. Думку думал Афанасий о сыне: «Нехорошо получилось перед Михайло Иванычем. Ну да ладно. Перетрется, перемелется. Забудется».

А в это время торговое судно Потапова стояло на базаре на разгрузке соли. Пока рабочие таскали мешки, Михайло Иванович зашел перекусить в разместившуюся рядом с базарной пристанью обжорку.

– Михайло Иваныч, иди сюда, – услышал он знакомый голос. За столом в глубине обжорки сидели трое купцов.

– Какие люди, – поприветствовал купцов Михайло Иваныч. – Здравствуй, Илья Ильич. Здравствуй, Петр Никифорович. И ты, Яков Иваныч, здравствуй. Тысячу лет тебя не видел. Как дела-то твои?

– С божьей помощью, – отозвался Яков Иванович Сомов. Он был хоть и новый, но уважаемый в городе купец, человек не только высокого достатка, но и хорошо образованный. Он владел языками. Неплохо понимал даже