Бедный Павел. Часть 2 (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич

А я? Чёртов сухарь! Не понял, не поддержал! Ничего не заметил… Просто назвал её своей женой, и всё. Всю думал о своей потере. Зачем тогда женился?

А Прасковье помогла Дашкова. Вот волчица, а не женщина. Не получила того, что хотела после переворота Екатерины, тогда решила добыть своё после нового. Она всё и затеяла. Завела интригу, охмурила Прасковью, убедила Ганнинга.

Я Екатерину Романовну сам допрашивал. Очень хотелось на пытки её отправить — оскорблениями так и сыпала. Всё описывала, как четвертовала бы маму-предательницу, что обязана была ей вообще всем! По её словам, она Императрице лучше родной матери была! Меня так, по её мнению, следовало бы придушить в колыбели. Брызгала ядом, шипела — воистину, змея! Сначала у меня даже сложилось впечатление, что она полоумная. Но, подумав, я понял, что здесь всё-таки гремучая смесь страха, неизбывной злобы и обманутых надежд.

Посоветовавшись с мамой, я решил оставить её сидеть в казематах Петропавловской крепости, пока следствие не выявит все её связи. Дашкова очень много времени провела в Англии, там же учился её сын, у неё были связи — со всем требовалось разобраться, да и деньги, которые у неё водились в большем изобилии, чем следовало ожидать привлекали наше внимание.

Пока выходило, что главным заговорщиком была именно Дашкова, ну и англичане, которые запустили этот маховик. Выводы были сделаны, теперь посольских возьмут под более плотное наблюдение, а въезжающих в страну усиленно досматривать — нечего всяким торговцам, да праздношатающимся без контроля проезжать.

На сей раз мы справились с заговором значительно лучше. И профессионализм спецслужб вырос, и общество отреагировало на усилия бунтовщиков сугубо отрицательно — то есть массой доносов, да и не требовалось мне теперь всё доводить до взрыва… В общем, на сей раз заговор получился каким-то опереточным, что ли.

К чёрту этот «Катькин бунт», как его назвали в народе! У меня дел полно́! После раскрытия заговора я поехал в инспекционную поездку, которую задумал ещё до него. Мне требовалось лично оценить архангельского губернатора Михаила Кречетникова — брата того главного астраханского администратора, который был мною жёстко наказан. Было крайне подозрительно, что брат такого ничтожного человека, как Пётр Кречетников, славится как один из лучших губернаторов, пусть у него были и личные рекомендации самого́ Румянцева.

По дороге днёвок не делали — доехали споро. Архангельск мне понравился — сразу видно, богатый город, на дорогах чисто, каменных домов много, улицы полны народом. Он был ещё архаичен и чем-то напоминал мне Москву до её переустройства. Губернатор встретил меня и показал город. В Архангельске было две гимназии — две, столько же, сколько сейчас в Москве.

Город явно процветал. Отмена всех абсурдных петровских ограничений по развитию торговли, кораблестроительства и застройки пошли ему на пользу. Сам губернатор вёл себя странно — по слухам на него большое влияние оказала опала его старшего брата. После отправки Петра Кречетникова на каторгу Михаил пытался наложить на себя руки. Поняв бесперспективность борьбы за брата, Кречетников-младший решил, что теперь и для самого всё кончено.

Остановила его только вера, точнее, страх перед самоубийством ею внушённый. Подробности всего этого были его личной тайной, но теперь он стал верным прихожанином и даже приятельствовал с епископом Архангелогородским и Холмогорским Арсением, который оказывал ему всяческое покровительство и даже стал его духовником.

Теперь, по словам своего епископа, Кречетников-младший изменил свой высокомерный нрав, начал смиренно относиться к людям, и посвятил себя заботе о племяннике, оставшемся сиротой после смерти матери, не пережившей позора мужа. Такой набор информации о губернаторе и вызвал мои подозрения, которые начали разбиваться сразу по прибытии в город.

Дом Кречетникова в Архангельске был беден до такой степени, что я не смог разместиться в нём. Губернатор проживал с супругой и племянником всего в нескольких комнатах. Выезд[114] его был меньше купеческих, средства свои он активно жертвовал на городское строительство и украшение Троицкого собора. Зато репутация у него была очень жёсткого человека, который твёрдой рукой управлял губернией, не оставляя без своего внимания даже дальние её уголки. Кречетников носился по подведомственным землям, непрестанно следя за ходом работ по улучшению дорог, которые он же и затеял.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Всё это мне рассказывали степенные архангельские купцы, которые вернули себе уверенность в будущем и прямо былинную гордыню. Они не стеснялись обращаться ко мне с разговорами и просьбами. А сам Кречетников при мне словно был не совсем от мира сего — задумчивый, тихий, молчаливый.

— Михаил Никитич, я даже понять не могу — Вы ли губернатор Архангельский или мне подсунули кого другого, а настоящий где-нибудь в Пустозерске[115] порядок наводит? — мягко улыбнулся я Кречетникову. Мы ехали к Соломбале[116], смотреть верфь.

— Ваше Высочество, я же по заветам Божьим живу, скромность за добродетель почитаю.

— А вот купцы ваши говорят, что губернатор крут. Да и доносов на Ваши жестокость и самоуправство от чиновников и офицеров множество. Где же здесь скромность-то?

— Я, Ваше Высочество, за каждый проступок свой ответить готов. Даже, как брат, могу в Нерчинск отправиться, но я десятой заповеди не нарушал. Твёрд я в этом — всё, что делал и делаю, всё по чести. Коли лихоимство или окаянство какое допущу, то как потом перед Богом отвечу? — он распалялся, уже тихо рыча к концу своих слов.

— К Вам, Михаил Никитич, я претензий не имею. Хоть и проверили мои люди доносы на Вас. К примеру, ваш Холмогорский бурмистр Мокрицкий по результатам расследования отправится солдатом на Камчатку — подлинно вор, как Вы и указали, да ещё и дурак, коли жаловаться на такое решил.

— Даже так, Ваше Высочество, на Камчатку?

— А куда его ещё такого? С такими характеристиками ему даже острог на Лене-реке не доверишь — всё испортит.

— А брата моего Петра, значит, в Нерчинск?

— О, Михаил Никитич, разговор наш приобретает черты откровенного!

— Вы не желаете этого, Ваше Высочество?

— Напротив, я рад поговорить с Вами об этом. Вы мне непонятны, что опасно. Я должен знать, что в голове у людей, которые окружают трон и следить за тем, чтобы они были верны престолу и государству. Возможно, Вам это неприятно?

— Моё мнение, Ваше Высочество…

— Имеет огромное значение, Михаил Никитич! — прервал я его. — Вы губернатор, причём Ваша работа, проделанная чуть больше чем за год, оценивается очень высоко. Ваши люди молятся на Вас, чиновники воют, но работают. Впору к Вам людей на учёбу отправлять. А у Вас камень за пазухой, и преогромный… Вы хотите про брата своего спросить, почему он в Нерчинск поехал? Много слухов ходит?

— Ходят слухи… Что Вы его, Ваше Высочество, по злобе да плохому настроению…

— Да, накипело у Вас, Михаил Никитич, коли Вы такое мне в лицо говорите… Не страшно ли по той же дороге, что и братец отправиться? А? — я с интересов заглянул ему в глаза.

— Не страшно! Я перед людьми и Богом чист!

— А за племянника да супругу не страшно ли? — усмехнулся я.

— Люди им пропа́сть не дадут! — скулы его свело судорогой.

— Не волнуйтесь Вы так, Михаил Никитич! За мной тоже несправедливости нет! Перед Богом я чист! За честные вопросы наказания нет. — грустно усмехнулся я, — Вот, Вы же в войну в Крыму при князе Долгоруком были?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Был, Ваше Высочество!

— Калмыков в бою видели?

— Видел…

— Ну и как они? Много ли их заслуги в крымской виктории?

— Так, почитай, они половину дела сделали…

— Так вот, больше не сделают! Нету калмыков больше… Что-то там в степи ещё есть, но вот Калмыцкая экспедиция уже в основном вопросом заселения опустевших земель занимается. Начнись сейчас война, легко ли нам без калмыков будет?