Обманчивая тишина - Александр Александрович Лукин

Мы выждали пять минут. До чего ж они медленно ползли!..

Мы выходим в коридор.

— Постойте здесь.

Я иду к молоденькой кудрявой коридорной и показываю ей красную книжечку. Глаза ее круглеют. Я успокаиваю ее и поясняю, что речь идет об одной маленькой услуге.

Девушка снимает трубку, звонит администратору и просит его подняться на второй этаж. Вот и администратор, грузный лысый мужчина с набрякшими веками. Я прошу его идти со мной. Он идет, тяжело дыша, — у него наверняка астма. Коридорная опасливо ступает впереди, стучит в дверь.

— Товарищ Верман, — говорит она, — вас к телефону. Нижнелиманск вызывает.

За дверью приближаются твердые шаги, щелкает ключ, и… Славин резко толкает дверь. Мы врываемся в номер. Верман отскакивает назад.

— Спокойно! — командую я. — ГПУ!

Пистолеты у нас в руках — всякие бывают неожиданности.

За столом в позе ошарашенного сфинкса застыл длиннолицый человек. В руках его — листки бумаги.

— Давайте сюда! — Я выхватываю листки. Беглый взгляд: да ведь это план-схема судзавода… Ну да, цехи, эллинги… Один обведен красным карандашом. Тот, где подлодки…

Павел Александрович хладнокровно садится на ближайший стул. Лицо его обретает жесткость, словно сквозь кожу проглядывает металлический каркас. Да уж, в чем в чем, а в трусости его не упрекнешь.

Тут длиннолицый приходит в себя.

— Вы не имеете право! — фальцетом вскрикивает он. — Я располагаль иммунитет. Дипломатише иммунитет. Это не мой бумага. Он соваль мне, — длиннолицый показывает на Вермана, — я не понималь, затшем…

— А зачем вы сюда явились, вы тоже не знаете? Может быть, он вас сюда тоже «соваль»?

Длинное лицо господина покрывается зелеными пятнами.

— Я не понимайт, что вы говориль. Их нихт ферштее… Это провокацион. Я буду шаловаться господин Литвинофф лично.

Я оборачиваюсь к администратору и коридорной:

— Попрошу вас быть понятыми, — И длиннолицему: — Предъявите документы. Прошу вас.

— Я буду шаловаться, — настойчиво повторяет тот, ему очень не хочется доставать документы. Оч-чень не хочется. Да мне лично они, между прочим, и не нужны. Я прекрасно знаю этого господина. Но порядок есть порядок. Орднунг ист орднунг, не так ли, сударь? Нужно составить протокол. Ничего не попишешь, придется вам все-таки предъявить бумаги.

И он протягивает их мне, вытащив бумажник из внутреннего кармана. Протягивает, шипя под нос немецкие ругательства.

Я беру паспорт в красивой кожаной корочке и, не раскрывая, укоризненно говорю — я не в силах отказать себе в этом удовольствии, ей-богу, я его заслужил:

— А ругаться некрасиво, господин доктор Грюн. Не подобает как-то секретарю генерального консульства великой державы. Впрочем, может, и подобает, а, господин гауптштурмфюрер?

Он молчит. Зеленеть ему больше некуда.

Тридцатого августа их взяли всех. За два дня до назначенного германской разведкой поджога подводных лодок.

67. Каждый — барон по-своему

Он сидел против меня за письменным столом с чернильницей-невыливайкой, аккуратно и тщательно прочитывая одну исписанную страницу за другой, а я смотрел на него и думал: приведи сюда свежего человека, спроси: кто это? что делает? — наверняка ответит: образцовый совслужащий в последний раз перед подписью проверяет ответственный финансовый документ.

Но Павел Александрович просматривал не страховые полисы, не ведомость, не баланс, а протокол первого допроса. «Я, начальник отделения по борьбе со шпионажем областного управления ГПУ Каротин А. А., допросил в качестве обвиняемого, свидетеля, потерпевшего, нужное подчеркнуть (под словом «обвиняемого» тонкая, нежная черточка), Вермана Павла Александровича (Пауля-Александра), 1887 года рождения, родившегося в гор. Франкфурт-на-Майне, Германия, гражданина СССР и Швейцарской республики…»

Покуда я занимался Верманом, мои товарищи допрашивали остальных.

Рита Лазенко почти все время плакала и сквозь слезы рассказывала. Однако знала она немного. Это была довольно простая, но оттого не менее драматическая история.

Отец Риты и вправду служил в Одессе на таможне, однако не начальником, а скромным вахтером. И все-таки с таможни все и началось. Как-то по дороге с чертежных курсов Рита забежала на минутку к отцу, и тут ее увидел элегантный мужчина, заговорил с нею и произвел на Риту сильное впечатление. Еще совсем не старый, он был уже крупным инженером, ездил в зарубежные командировки, видел много такого, что Рите и не снилось. Вот и сейчас он только что прибыл из Марселя и ждал, пока досмотрят его багаж.

Инженер представился: Федор Петрович Фальц, объяснил, что живет в Харькове, шутливо пожаловался, что устает, за делами забывает о личной жизни — все это изящно, мимоходом, сказал, что намерен задержаться в Одессе денька на три-четыре, отдохнуть от заграницы, поваляться на пляже в Аркадии, «почувствовать себя не в вольере», как он выразился, и очень вежливо, даже робко спросил, не составит ли Рита ему компанию — посидеть в ресторане, сходить в знаменитый одесский театр, вообще развлечься. Рита не отказалась.

Через месяц Федор Петрович снова прикатил в Одессу. Придумал предлог для командировки и прикатил.

Медовый месяц затянулся. Фальц наездами бывал в Одессе. А потом все вдруг резко изменилось. Он стал приезжать все реже и реже. Однажды, когда Рита думала, что он уехал в Поволжье, она вдруг встретила его в Одессе… Обстоятельства меняются, сказал он. Он по-прежнему ее любит, она ему дорога, она ему нужна, но дела захлестывают его, им не удастся видеться так часто, как раньше. Вот разве она сумеет выполнять некоторые его деловые поручения, так, пустяки, — ему легче будет мотивировать перед начальством необходимость командировок в Одессу. Нечего говорить, что она была готова на все…

Это были странные поручения. Передать конверт некоему одесскому приятелю Федора Петровича. Зайти в большой дом на улице