Дикие сердцем - Виктория Клейтон

Уна и я вместе учились в школе искусств и продолжали дружить после ее окончания, несмотря на различия в характерах. Было трудно понять, что сближало нас. Я восхищалась ее принципиальностью, смелостью и нонконформизмом. Уна же… я не знала, что ее привлекало во мне. Уна была остра на язык, даже грубовата. Она не сдерживалась в выражениях, но никогда не переходила черту в общении со мной. Ее внешность шокировала многих. Уна была высокого роста, с короткими выбеленными волосами, грубоватым лицом и длинным костлявым носом. Она была настолько худа, что ее грудь была совершенно плоской. Уна предпочитала носить мужскую униформу. На этот раз она была одета в костюм офицера люфтваффе. Она говорила, что является бисексуалкой. Монокль на носу должен был подчеркивать ее сексуальные предпочтения. Уна всегда пользовалась мужскими уборными. «Из принципа», — говорила она. Но никто не мог понять, что это за принцип.

Уна была дочерью ирландского аристократа. Однажды мне довелось гостить несколько дней в их фамильном замке неподалеку от Таллирина. Вернувшись домой в Лондон, я долго не могла прийти в себя, вспоминая влажные, хоть выкручивай, простыни, холодную гостиную, в которой цветы замерзали в вазах, неопрятную кухню и испытываемый мною голод. Меня чуть не стошнило, когда я увидела, как повара ставят тарелки на пол, чтобы собаки могли брать с них остатки пищи. Уна утверждала, что собаки исключительно опрятные существа, а их слюна обладает антисептическими свойствами, но я не могла притронуться к еде после этого случая.

Я решила повидаться с Уной, потому что только она могла знать, где можно было разыскать Алекса. Уна имела широкий круг знакомств и обожала сплетни. Ничто не могло пройти мимо ее ушей. Меня ужасно тревожило то, что случилось вчера на реке между мной и Гаем. Мне казалось, что я предала Алекса, и это не давало мне покоя. Мне было мучительно стыдно.

Дополнительную боль причиняло поведение Гая. Добившись своего, он стал относиться ко мне, как к опостылевшей игрушке. Я понимала, что заслужила такое обращение.

Мы с Гаем вернулись в коттедж уставшие, разморенные от солнца, свежего воздуха и физических упражнений. Гай заставил меня грести обратно к лодочной станции. Он объяснил это тем, что всегда чувствует себя разбитым после секса. Так как я была неопытным гребцом, то для того, чтобы преодолеть обратную дистанцию, нам потребовалось в два раза больше времени. Кроме того, мне пришлось грести против течения. Гай разлегся на корме и разглядывал меня с таким выражением лица, которое мне не очень нравилось. Когда я назвала его самодовольным типом, он заявил, что любуется мной. Но его глаза светились торжеством, он почти ликовал. Мы шли к дому рука об руку. Френки, как всегда, ждала у двери. На ее коленях безмятежно спала Титч.

— Избавься от них, — бросил Гай.

— Нет. Здравствуй, дорогая! — Я поцеловала Френки и втолкнула ее внутрь.

Френки внимательно посмотрела на меня, затем окинула тяжелым взглядом Гая. В ее глазах я прочитала несвойственное девочке понимание.

— Он не хочет видеть нас. Он не любит нас, — говорила Френки, идя за мной в кухню. — Он желает остаться с тобой наедине.

— Не волнуйся. А где Титч?

— Я уложила ее на диване…

Из гостиной раздался визг. Мы обе бросились на помощь. Титч скатилась с дивана и теперь лежала лицом в пол. С ее подбородка капала кровь. К счастью, рана была небольшой.

— Ты мог бы присмотреть за девочкой, — упрекнула я Гая, который стоял у окна и читал томик стихов, не обращая ни малейшего внимания на всхлипывания ребенка.

— Мне не очень нравится Киплинг. Слишком много суеты вокруг рифмы, — Гай недовольно нахмурился. — Этот ребенок способен на что-нибудь еще, кроме крика?

Такое начало не предвещало ничего хорошего. Гай отказался от чая и пирога, который испекла Прим.

— Думаю, мне стоит отправиться домой и переодеться. Этот идиот, Роджер Винденбанк, собирался прийти в гости. Отец снова объявил, что будет вносить изменения в завещание. Я должен удостовериться, что они не сделают ничего безрассудного. Если отец вычеркнет Вера, он обязан оставить меня. Прощай, моя волшебная речная нимфа, — Гай поцеловал меня в губы, фамильярно прижав к себе за ягодицы. Затем удалился, даже не оглянувшись.

— Он еще вернется? — спросила Френки.

— Не знаю, — мрачно ответила я. Меня вдруг охватила тоска.

— Они ублюдки, не правда ли? Они ублюдки, эти мужчины. — Френки шмыгнула носом. Без сомнения, девочка научилась этому у матери.

— Настоящие ублюдки! — согласилась я, но затем взяла себя в руки. — Конечно, не все. Среди мужчин иногда встречаются умные, смелые, благородные…

Френки с недоверием покачала головой.

— Что ты об этом думаешь? — Уна подняла с пола картину и поставила ее на мольберт, затем отошла, оценивая.

Картина представляла собой нагромождение красных, желтых, синих, зеленых и оранжевых пятен, которые местами сливались друг с другом. Произведение Уны напоминало открытую гноящуюся рану.

— Я думала о том, как назвать картину все утро, даже тогда, когда занималась любовью с Фергусом.

Фергусом звали садовника. Уна подцепила его несколько месяцев назад. Фергус имел смазливую внешность и был глухонемым. Уна говорила, что эти качества делают его идеальным любовником. Когда ей хотелось секса, Уна направлялась в Гайд-парк, где Фергус работал, и подзывала его кивком. Насладившись любовью, Уна немедленно выпроваживала любовника, а Фергус подбирал брошенную мотыгу и безропотно удалялся.

— М-м. Очень интересно. Картина заставляет думать о чем-то грубом, агрессивном, горячем и влажном. Безусловно, о сексе. Вероятно, присутствует военная тема…

Уна с упреком взглянула на меня.

— Удивительно, откуда взялась эта идея? Картина называется «Ледоход».

— Прости, — виновато промямлила я. Старое правило гласило: ни один художник не устоит перед комплиментом. — Думаю, что это лучшая твоя работа.

— На самом деле? Хорошо. Так о чем мы с тобой говорили? Ах да. Откуда это стремление к самоистязанию? Неужели из-за того, что ты бросила Алекса? Не понимаю, почему ты должна испытывать чувство вины? Ты сделала ошибку и теперь боишься признаться себе в этом. Тебе не дает покоя мысль о том, что всем стало известно, что красивая, талантливая, умная Фредди Сванн позволила сделать из себя дурочку пройдохе с хорошо подвешенным языком.

— Ты несправедлива к Алексу.

— Почему несправедлива? Все адвокаты пройдохи. Система права основана на убеждении. Хороший адвокат должен полагаться на красноречие, а не на откровенность и прямоту. Алекс — первоклассный адвокат.

— Хорошо. Я не стану защищать его профессию, но я на самом деле не желала причинить ему боль. Какая-то часть меня все еще любит Алекса. Я благодарна ему за то удовольствие, которое он мне дарил. За то, что мне было весело, когда я находилась рядом с ним. Ты права, говоря о том, что это унизительно для меня, но это еще не все. Мне нравилось быть с Алексом. До тех пор, пока не возникли сложности и нам не нужно было отстаивать свои убеждения, мы прекрасно подходили друг другу.

Уна пожала плечами.

— Другими словами, ваши отношения были удручающе поверхностны. Подобные отношения достаточно распространены. Ты полагаешь, что сейчас Алекс пытается заглушить тоску опиумом или заливает ее вином? А может, он уже зарядил револьвер или накинул на шею петлю? Нет, он набил карманы камнями и стоит на мосту, готовясь к прыжку в воду. Или насыпал ложку мышьяка в кофе и ждет, когда яд растворится…

— Не знаю, где он сейчас. Не знаю, как его найти. Алекса нет в доме на Мелбори-стрит. На дверях его старой квартиры висит табличка с чужим именем. Я должна увидеть его. Я не дала ему шанс рассказать, что он думает обо мне. Я уверена, что должна это сделать.

Мне вспомнился вечер за два дня до свадьбы. Тогда я окончательно решила, что никогда не выйду за него. Причина не была до конца понятна мне. Просто сама мысль о свадьбе причиняла мучительную, почти нестерпимую боль. Я поняла, что должна положить этому конец.

Я отправилась в дом на Мелбори стрит. Мы договорились встретиться, чтобы обсудить, как украсить холл. Я была очень взволнована. Удивляюсь, как никого не сбила по дороге. Даже тогда часть меня не верила, что я готова пойти на разрыв, готова к ужасным последствиям своего шага. Алекс открыл дверь. Его взгляд был наполовину серьезным, наполовину насмешливым. Он обнял меня и поцеловал.

— Как твои дела, маленькая несчастная капризная девочка?

Мы поругались за день до этого. Я понимала, что поцелуем Алекс демонстрирует раскаяние, но из-за ужаса от его прикосновения у меня подогнулись колени. Я едва устояла на ногах.

Мы вошли в гостиную. Я поразилась, насколько преобразился дом после ремонта. Я с чувством глубокого сожаления любовалась мраморным камином и окнами в французском стиле, которые выходили в сад.