История тела сквозь века - Жаринов Евгений Викторович

Греческое понимание физиологии сделало идеализацию наготы куда более сложной конструкцией, чем проводимое Фукидидом жесткое противопоставление между греком, гордящимся своим телом и своим городом, и варваром, одетым в драные шкуры и живущим в лесу или на болоте. В соответствии с этим пониманием, телам с разным количеством жара полагались разные права и отводились разные городские пространства. Прежде всего этот контраст проявлялся в различиях между полами, поскольку женщина считалась более холодным вариантом мужчины. Женщины не демонстрировали в городе свою наготу, более того, основным местом их пребывания был дом, как будто сумрачные помещения лучше подходили их телесной конституции, чем солнечные открытые пространства. Дома они носили легкие туники до колен, но на улицу выходили в одеяниях из грубого, непрозрачного полотна, закрывавших ноги по щиколотку.

Отношение к рабам также определялось убеждением, что суровые условия неволи снижают телесный жар порабощенного: даже человек благородного происхождения в плену тупел, немел, утрачивал человеческий облик, становился пригоден только для тяжкого физического труда, которого, собственно, и требовали от него хозяева. Здесь еще раз уместно будет напомнить, что весь античный мир базировался на рабстве, а рабство самим Аристотелем, этим бесспорным авторитетом для всей Античности, воспринималось как нечто абсолютно естественное.

Воспетое Периклом единство слова и действия было уделом исключительно мужчин-граждан, предназначенных для этого самой своей «природой». Учение о телесном жаре, таким образом, служило грекам обоснованием для норм подчинения и господства, т. е. рабства в его универсальном виде. Именно рабовладельческий строй и лежит, по мнению А.Ф. Лосева, в основе всей эстетики Античности. А эстетика и архитектура – явления одного порядка. И такое нормативное, космическое, представление о теле, и основанное на нем неравенство между людьми, и организация пространства в соответствии с ним и станут предметом нашего разговора.

Так как же были устроены в архитектурном плане Афины эпохи Перикла?

Лео фон Кленце. Афинский акрополь. 1846

Начнем наше знакомство с Некрополя, т. е. с того места, где покоится мертвое тело. Итак, мы находимся на кладбище. Кладбище лежит за городскими стенами, на северо-западной окраине Афин. Такое расположение объясняется тем, что греки боялись мертвецов: от тех, кто умер не своей смертью, исходили опасные испарения, и все покойники имели привычку расхаживать по ночам.

Двигаясь в сторону города, мы подходим к Триасским воротам (позднее известным как Дипилонские), главному входу в Афины. Ворота состояли из четырех массивных башен, расставленных вокруг центрального двора. Для мирного путешественника, пишет современный историк, Триасские ворота были «символом власти и неприступности Афин».

Городские стены Афин сами по себе являются летописью возвышения города. Поначалу он умещался на Акрополе, скалистомхолме, который было легко оборонять с самым примитивным оружием. Примерно за тысячу лет до Перикла афиняне обнесли Акрополь стеной. Впоследствии город рос в основном к северу, и, по несколько туманным сведениям, в VII веке до н. э. эти новые кварталы обзавелись собственными стенами. Тем не менее Афины того времени явно не имели полного кольца укреплений. Проблема обороны усугублялась географией. Как и многие древние города, Афины располагались поблизости от воды, но не прямо около нее: гавань в Пирее лежала в семи километрах от Акрополя.

Жизненно важная дорога, соединявшая город с морем, была его самым уязвимым местом. Когда в 480 году до н. э. персы захватили Афины, стены города не стали им серьезной преградой: стало ясно, что без действенных укреплений городу не выжить. В следующем десятилетии афиняне всерьез озаботились фортификацией, проведя работы в два этапа: сперва город обнесли стенами со всех сторон, а затем связали его с морем. Одна пара стен шла к Пирею, а вторая – к меньшей гавани в Фалере к востоку от него. Эти стены были отражением географии тяжкого, изнурительного труда. Территория афинского государства была гораздо больше, чем участок земли, окруженный его стенами. Сельскохозяйственные земли Афин, или хора, составляли около 2000 квадратных километров, однако позволяли выращивать только овец и коз (но не коров) и ячмень (но не пшеницу). Леса в Аттике были в основном вырублены уже к 600-му году до н. э., что усугубляло экологические проблемы; вдобавок, как это было принято по всему Средиземноморью, греческие крестьяне, ухаживая за своими оливами и виноградниками, сильно обрезали им ветви, тем самым еще больше обнажая выжженную солнцем почву. Урожаи были настолько скудны, что две трети необходимого Афинам зерна приходилось импортировать. Правда, на территории хоры имелись залежи серебра, а после сооружения стен там началась активная добыча мрамора. Но в целом основным типом хозяйствования там оставалась мелкая ферма, на которой землевладелец трудился сам вместе с одним-двумя рабами. Древний мир был главным образом миром крестьянским: историк Линн Уайт писала, что по самым сдержанным оценкам, «даже в самых зажиточных регионах, чтобы прокормить одного человека, живущего не на земле, требовался труд более десятка земледельцев». Аристотелю, как и прочим грекам, и вообще всем представителям западных элит вплоть до Нового времени, физическая борьба за существование представлялась чем-то унизительным. Недаром, как давно замечено, в древнегреческой культуре не было ни слова для обобщенного понятия «труд», ни самой концепции труда как «основной общественной функции». Возможно, причиной этого была острая, всепоглощающая необходимость трудиться, до такой степени ставшая условием выживания, что труд оказывался неотличим от самой жизни.

Раннеантичный поэт Гесиод писал в «Трудах и днях»:

Только благодаря этой хозяйственной деятельности на пределе сил могла существовать городская цивилизация. Это придавало горький привкус самим словам «городской» (asteios) и «сельский» (agroikos): по-древнегречески они могли также означать «остроумный» и «тупой».

Внутри стен город оборачивался к путнику менее суровой стороной. Прямо за Триасскими воротами начинался квартал гончаров – Керамик. Гончары селились поблизости от древних могил, находившихся внутри стен, и новых кладбищ снаружи, поскольку погребальная урна была непременным атрибутом похорон. От Триасских ворот к центру города шла дорога, проложенная по меньшей мере за пятьсот лет до Перикла. Изначально ее украшали огромные вазы, но около VI века до н. э. их сменили небольшие мраморные степы, свидетельствовавшие об успехах афинян в искусстве резьбы по камню. В том же столетии по обеим сторонам улицы начали развиваться другие виды ремесел и торговли. Эта главная улица была известна как Дромос, или Панафинейский путь. Идя по ней, мы доходим до Эридана, небольшой речки, которая протекает через северную часть города; затем дорога огибает холм Колонос Агорайос и выводит нас на агору, главную площадь Афин. До персидской оккупации большинство зданий агоры были сосредоточены со стороны Колонос Агорайос, с них же началось и восстановление города после катастрофы. Перед ними расположено открытое пространство в форме ромба площадью около четырех гектаров. Тут, на агоре, афиняне торговались и давали деньги в рост, плели политические интриги и прославляли богов. Если бы турист свернул прочь с Панафинейского пути, он оказался бы в совсем непохожем городе. Неровное шестикилометровое кольцо афинских стен с их пятнадцатью воротами окружало город, в основном состоявший из тесно сбившихся приземистых домов и узких улочек. Во времена Перикла самой плотной была застройка в районе Койле, расположенном в юго-западном углу Афин.