Абсолютное правило - Александр Матюхин

— Я и в детстве-то редко болел.

— Ну, это, положим, вранье. — Акоп повернулся к остальным. — Не может ведь обычный человек не болеть?

— Не может! — хором подтвердили Вероника и Вася. Лица их прямо-таки растянуло от улыбок.

Евгений Валерьевич пока сдерживался, хотя и он был на грани того, чтобы рассмеяться.

— Разыгрываете? — Я приподнялся на локтях.

— Почти. — Акоп с трудом подавил улыбку. — Просто мы радуемся тому, что у тебя не возникло никаких осложнений. Яне хотел тебе говорить до того, как ты сел в кресло, но метод, при помощи которого мы тебя осмотрели, еще не полностью опробован, и иногда возникают неполадки.

— Например? — поинтересовался я уже совсем невесело.

— Самое худшее — это тебе бы разнесло мозг, — ответил Акоп. — Утешает только то, что ты бы сам этого не почувствовал.

— Просто проснулся бы на небесах… — пробормотал я. — Могли бы хоть предупредить.

— Ты должен был быть спокоен и расслаблен, — ответил Вася. — Посуди сам, как бы ты себя чувствовал, если бы узнал о том, что можешь и не очнуться. Думаю, как угодно, только не спокойно.

— В этом ты прав. — Я вздохнул. — Ладно, не будем об этом. Надеюсь, я не валялся в постели еще неделю, и за это время сумеречные не захватили оставшуюся часть планеты?

— Ты проспал всего шесть часов. За это время сумеречные начали атаковать два крупных города Америки. Пока у них это получается с трудом, но они уверенно идут к намеченной цели. До утра городам не продержаться.

— Люди так ни о чем и не подозревают, — добавил Вася, — а нам пока остается ждать, что покажет расшифровка, чтобы продолжить свои действия.

— Вы все-таки решили, что все будет исходить от меня.

— А если будет слишком поздно?

— Слишком поздно для чего?

— Для того чтобы отступать? Если люди узнают о сумеречных?

— Ну, чего не избежать, того и не избежать. — Акоп потер руки и встал. — Тогда будем воевать. А пока ты лежи. Как только почувствуешь, что сможешь встать, приходи к нам. Мы на четвертом этаже, если что.

— Выздоравливай. — Вероника наклонилась и нежно провела ладонью по щеке. На этот раз не обжигающе, но все равно жутко приятно. Я улыбнулся ей.

Вася похлопал меня по плечу и помог подняться Евгению Валерьевичу.

— Навести старика, как встанешь с койки, — сказал тот. — Меня положили на этом же этаже в самом конце коридора. Даже окно одно есть, так что я могу смотреть на город. Противный городишко, скажу я тебе. Какой-то грязный и весь в дыму.

А у меня и окон-то нет…

— Поговорим еще, — сказал я вслед. — Сегодня вечером я заскочу. Ты чаек приготовь.

— У меня и бутерброды там в холодильнике лежат, — ответил Евгений Валерьевич, уже скрываясь за дверью. — Ну, ты приходи, поедим…

Дверь закрылась, и я остался один на один со своими

мыслями.

Со своими тяжелыми мыслями.

Я вновь опустил голову на подушку, уставившись в потолок и разглядывая трещинки и водянистые подтеки

на штукатурке.

А здание-то старое, давно уже не ремонтировалось. Выглядит так, словно недавно построили, а на самом деле прогнило уже, небось, изнутри…

Черешенка.

Слово выплыло из головы и все никак не давало покоя. Что бы оно значило? Не просто ягодок захотелось? Что-то определенно большее.

Я напряг память, свой прочищенный и насквозь изученный учеными мозг, но ничего конкретного в голову так и не приходило. Только всплыли какие-то смутные образы.

Развалившийся домик с пробитой в нескольких местах крышей.

Грязный пол, по которому разлита вонючая и дымящаяся лужа, а еще огромное количество щепок, словно кто-то стругал здесь. Или ломал что-то.

Чей-то смутный силуэт, лежащий то ли на печке, то ли на каком-то неровном камне.

Что бы все это значило?

Я не помнил ничего, но было такое чувство, какое бывает, когда неожиданно резко будят.

Оборвавшийся на середине сон мгновенно забывается. Но все еще кажется, что ты его помнишь и все пытаешься восстановить в памяти.

Вот и мне казалось, но воспоминания не возвращались. Даже наоборот: становились мутнее и все дальше удалялись в никуда.

Ну, хоть бы что-то ухватить. Какую-нибудь мыслишку, которая бы привела к отгадке, кто я есть такой на самом деле.

И почему они все так держатся за меня?

Вспомнив, как несколько дней назад Вася не хотел даже, чтобы я приехал к нему на квартиру, я усмехнулся. Знай он о том, кто к нему напрашивается, он бы так недовольно не болтал.

А Вероника словно чувствовала, что во мне что-то есть. Не ушла, не стала вытаскивать своего Максима из лап сумеречных. А первым делом нашла меня, чтобы предупредить и попытаться спасти. Конечно, это ее средневековое французское благородство, но все же. Семнадцать человек передо мной тоже могли спастись, но у них

не получилось.

У них не было шанса. При них еще существовали Исправители, да и сумеречные играли по правилам. И ни один из игроков Зари не был на их стороне. А на моей сейчас еще и партизаны, о которых даже Сом ничего не знал.

А где, кстати, он? Отдыхает, наверное, тоже. А может, просто решил, что нас в комнатке слишком много, и поэтому остался ждать там, на четвертом этаже. Он же прагматичен до мозга костей. Как англичане. Может, он и есть англичанин? Надо будет спросить при случае.

Я повернул голову и увидел рядом столик, на котором стоял поднос с яблоками.

Взял одно и стал задумчиво жевать, почти не ощущая вкуса. Спать не хотелось, но и вставать тоже. Во всем теле — словно какая-то усталость. Излишняя расслабленность, я бы сказал.

И все же черешенка что-то значила. Пусть и не самое важное, но что-то, что помогло бы отыскать ключ к загадке, кто я такой…

Я встал с постели спустя час, когда уничтожил всю тарелку яблок и захотел поесть что-нибудь еще.

Прошелся по комнате, заглянул в холодильник и, отыскав в нем два покрытых тонким слоем инея яйца, пошел на кухню.

"Глазунья" получилась не ахти какая, но все же есть было можно. Правда, только поглотив ее, я вспомнил, что можно было пойти к Евгению Валерьевичу. Он, помнится, говорил, что у него есть бутерброды.

Теперь надо было выяснить еще одно — где одежда? Не разгуливать же по Театру Уродцев в одних трусах. Сам кого угодно напугать смогу своими-то волосатыми ногами.

Штаны я нашел под кроватью. Не мои, но по размеру подходили, и я натянул их безо всякого угрызения совести. Майка лежала в кресле. Тоже не моя. Ну и ладно. Я натянул и ее. Теперь можно было смело подниматься на четвертый этаж в общество своих бессмертных друзей. И хотя слабость все еще не проходила, я так и поступил, даже насвистывая себе под нос какую-то популярную некогда мелодию.