Снова домой - Ханна Кристин

Девочки завизжали, в ужасе шарахаясь друг от друга. Мальчики принялись ловить лягушку. Священник смотрел на Энджела, печально и с укоризной качая головой.

Энджел так хохотал, что у него из глаз покатились слезы. Через минуту к брату присоединился Фрэнсис: оба они стояли и хохотали до упаду. Наконец Фрэнсис вытер слезы с лица и протянул Энджелу розовую гирлянду. Им всем раздали такие по случаю первого причастия.

– Слушай, Энджел, возьми мою, тебе их нужно не меньше двух.

Слова Фрэнсиса эхом отдались под сводами церкви, и видение начало постепенно таять...

Неожиданно Энджел увидел, что вновь находится на лугу, стоя по колено в глубоком пушистом снегу. Небо над головой нахмурилось, стало совсем черным, сильно пошел снег. Снежинки падали на лицо Энджела, вызывая легкое покалывание. Он был сейчас совершенно один; сердце отчаянно колотилось в груди.

И тут к нему приблизился Фрэнсис, вернее, подплыл как по воздуху.

Энджел схватил протянутую братом руку и сжал ее.

– Я так виноват, Франко, – прошептал он, чувствуя, что сейчас заплачет. – Прости меня... Господи, как я сожалею...

– Тсс, – с улыбкой произнес Фрэнсис. Улыбка у него была тихая, мягкая, от которой вокруг глаз набежало множество мелких морщинок. – Я понимаю. – Он сжал руку Энджела. – Ты только не падай духом, братишка... Я с тобой.

Энджел проснулся в слезах.

Мадлен стояла в дверях операционной № 8, раздумывая, как быть с Энджелом. Доктор Алленфорд в окружении ассистентов колдовал возле операционного стола, готовя Энджела к первой послеоперационной биопсии. Даже оттуда, где стояла Мадлен, ей был отчетливо слышен сердитый голос Энджела.

Его настроение никогда нельзя было предугадать. Минуту назад он был милым и очаровательным, а в следующее мгновение взрывался без всякого видимого повода. О его капризах в клинике ходили легенды. Доходило до того, что медсестры тянули жребий – кому идти в палату Энджела с лекарством или проверять показания приборов. Он сделался притчей во языцех для всех отделений послеоперационной реабилитации.

Физически он чувствовал себя прекрасно: поправлялся на глазах. Ему уже перестали делать внутривенные вливания, включая допамин и инсупрел. Он быстро набирался сил и мог рассчитывать на скорую, в сравнении с другими пациентами, выписку. Физиотерапевт дважды посетил его и дал заключение, что Энджел уже может ходить минут по сорок в день. Анализы крови тоже были хорошие.

Да, физически он был почти здоров. Но вот его душевное состояние оставляло желать лучшего. Казалось, он никак не может примириться с происшедшими изменениями в своем образе жизни. Если нужно было принять таблетки, или просто сделать укол, или сдать кровь на анализ, Энджел приходил прямо-таки в бешенство. Его раздражало, что после операции он сильно похудел, что его часто осматривают врачи.

Короче, он стал ужасным занудой.

Но так не могло продолжаться бесконечно.

Очень скоро Энджелу предстояло выписаться из клиники и самому следить за своим здоровьем.

Никто не собирался бегать за ним вечно.

Энджелу необходимо было срочно переменить свое поведение, иначе это грозило серьезными осложнениями. Впрочем, это было характерно для Энджела – ни к чему не относиться слишком серьезно.

Пока он находился в клинике, ему волей-неволей приходилось подчиняться больничному распорядку, делать то. чего требовали от него врачи. Иначе...

Мадлен отогнала от себя эти мысли, решив, что сейчас для них не время. В груди Энджела билось сердце Фрэнсиса – единственное, что осталось ей от милого улыбчивого голубоглазого священника, – и раз такому чуду суждено было произойти, Мадлен не собиралась позволить Энджелу бросить его коту под хвост.

Сейчас Энджел растерян. Она видит это по его глазам, чувствует по звуку его голоса. Он всегда выходит из себя, когда бывает напуган. Так было всегда, она помнит это, так происходит и сейчас.

Вопрос в том, что Мадлен может сделать, чем может помочь Энджелу.

Подойдя к столу, Мадлен взяла Энджела за руку.

– А, это ты, Мэд, – уже чуть сонным голосом произнес он. – Решила взглянуть, как старина Алленфорд будет опять копаться у меня внутри?

Крис смочил марлю в растворе йода и намазал горло Энджела.

При этом Энджел скривился и закрыл глаза.

Мадлен теперь еще яснее видела, как он напуган, и поэтому еще сильнее сжала его руку. Она желала этим сказать Энджелу, что все будет хорошо. Но вслух Мадлен не сказала ни слова: как врач, она понимала бессмысленность таких банальных слов. Ведь, не дай Бог, может случиться, что организм Энджела отторгнет сердце Фрэнсиса.

– Я хочу еще валиума, – произнес Энджел, открывая глаза и обращаясь непосредственно к Мадлен.

Она терпеливо улыбнулась.

– Мы и так уже дали тебе намного больше, чем следовало.

Энджел криво улыбнулся.

– Мне всегда приходится использовать лекарства в больших дозах. Иначе организм не реагирует. Поэтому я и прошу еще.

В голосе его сквозили нервозные потки. Хотела бы она ему помочь.

Энджел лежал на операционном столе, повернув голову набок. Шея его была рыжей от йода, на ней билась голубая вена. Алленфорд провел местную анестезию в области адамова яблока. Как только наркоз начал действовать, хирург ввел иглу в яремную вену и начал двигать свой биоптом все дальше и дальше – по направлению к сердцу.

Четыре пары глаз внимательно смотрели на монитор. На экране хорошо было видно сердце Энджела: мышца сильно, мерно сокращалась. Алленфорд ловко отщипнул кусочек сердечной ткани – не больше булавочной головки – и вытащил свой биоптом.

– Ну вот как будто все, – сказал он, кладя кусочек ткани в специальный контейнер и начиная забинтовывать маленькое отверстие в горле. Стащив резиновые перчатки, он выбросил их в корзину. – Через несколько часов будут готовы результаты.

Хирургическая сестра закончила делать перевязку и вышла из операционной. Доктор Алленфорд взял историю болезни Энджела и начал ее изучать.

– О чем вы задумались, Энджел?

Тот повернул голову и посмотрел на хирурга.

– Ну, раз вы сами спросили. Мэд ничего не рассказывает мне про донора. – При этом он сделал такую гримасу, как будто от слова «донор» во рту стало горько.

Крис взглянул на Мадлен и увидел, как она покраснела. Он перевел взгляд на Энджела.

– Видите ли, мы не можем сразу сообщать больному такие вещи, существуют некоторые формальности. Скажу вам сразу, что пересадка сердца и последующая адаптация проходят намного лучше, если удается сохранить конфиденциальность донора.

Энджел недовольно сморщился и попытался сесть.

– Какие же все доктора скоты! Думаете, что вы – боги? Да ничего похожего! Вы просто-напросто проучились в колледже немного дольше, чем какой-нибудь ассистент зубного врача. Вам никто не давал права распоряжаться моей жизнью.

Такой наскок ничуть не смутил Алленфорда.

– Огорчение и медикаменты – вот что заставляет вас так себя вести, Энджел. Но не переживайте, это все вполне нормальные реакции организма. Разумеется, вам хотелось бы узнать, кто ваш донор – все пациенты хотят того же. Но поверьте мне, есть границы, которые не стоит переходить. Ведь семья донора имеет право на сохранение тайны, так же, как и вы. – Доктор Алленфорд склонился над Энджелом и внимательно посмотрел ему в глаза. – Так что лучше не забивайте себе голову вопросами, на которые невозможно получить ответ. Лучше уже сейчас задумайтесь, как вам жить дальше. Конечно, можно бесконечно жаловаться на судьбу, а можно, наоборот, попытаться приспособиться к своей новой жизни.

– Конечно, если я умру, то это будет всего лишь неприятным эпизодом в вашей блестящей хирургической карьере. Вы уж как-нибудь это переживете.

Алленфорд нахмурился, затем негромко спросил:

– Вы и вправду так считаете, Энджел?

Энджел, казалось, как-то весь сжался под взглядом Алленфорда. Потом откинулся на подушку и тяжело вздохнул.

– Знаете, док, проблема в том, что я, похоже, уже больше ничему и ни во что не верю. Вы говорите, что мне хватит жаловаться на судьбу и надо продолжать жить. Но кто, ради Бога, мне объяснит, как это сделать?! Ведь если, например, биопсия даст плохой результат, окажется, что всей жизни мне – минут на десять, не больше. А вы предлагаете мне планировать долгую жизнь, черт побери.