Пищевая цепочка - Виктор Ночкин

— Он спас меня! — выкрикнул Моня. — Слепой, он спас!

Вдвоем сталкеры подхватили Толика под мышки и поволокли прочь — подальше от поляны. Тварь не гналась за ними, она, по-прежнему удерживая на весу тела убитых бандитов, побрела к Сержу, который пытался уползти. Он плакал навзрыд и изо всех сил упирался ладонями, а раздробленные пулями Мистера ноги бессильно волочились, за ними тянулся широкий кровавый след…

Тварь медленно брела за ползущим Сержем, анализируя, теплится ли сознание в телах, нанизанных на когти. Мозг чернобыльца не уловил ментальных сигналов, и Тварь отбросила ставший ненужным груз, позволила мертвецам соскользнуть с когтей. Теперь ее интересовал последний Homo sapiens, оставшийся на поляне. Она догнала Сержа, потом, осторожно переступая длинными конечностями, нависла над ним, накрыла собой… и опустилась. Плач и вой Сержа оборвались.

Шура, осторожно придерживая свою драгоценную винтовку, медленно спустился с дерева. Тут к нему добрались Слепой и Моня, волокущие Толика.

— Некогда объяснять, — бросил на ходу Слепой, — давайте скорей прочь отсюда. Сталкер перехватил половчее Толика, тот не выдержал — застонал, руку будто раскаленным штырем проткнули.

— Ты, парень, как тебя, ты держись. Нам сейчас валить нужно, да поскорей. Потом сделаем передышку, перевяжем…

— Да продержусь… — Толик отстранил спасителей и попробовал стоять ровно. Получилось. — Я теперь сам пойду.

— Парень, — Моня хлюпнул носом, — ты это… я тебе того. Я обязан по гроб тебе…

— Потом объяснитесь, — вмешался Слепой, — сейчас уходим. Так как тебя?

— Ну Толик.

— Послушай, Нутолик, ты не обижайся, но пистолет отдай Моне.

Скрипач только сейчас сообразил, что дробовика при нем нет — непонятно, когда успел обронить в этой беготне и суматохе. Делать нечего — Толик, хотя и не хотелось, неловко вытащил левой рукой «Макаров» и протянул сталкеру. Потом добавил и запасную обойму. Левой орудовать было неудобно, но на правой рукав набух кровью и каждое движение отдавалось тупым ударом в плечо. Они пошли по лесу, озираясь, Шура на ходу молча вытащил нож, стащил куртку с правого плеча Толика и распорол рукав рубахи. Парень морщился и шипел сквозь зубы.

— Станем на минуту, — предложил Очкарик. Сталкеры остановились, и Шура очень ловко вколол раненому стандартный набор из аптечки. Достал бутылку, намочил водкой тампон, вытер кровь и быстро залепил рану. Единственное, что он при этом сказал:

— Извини, Толик. Непонятно, за что снайпер извинился — за то, что ранил, или за боль при медобслуживании. Скрипач ответил невпопад:

— Спасибо.

— Ну и пойдем, — заключил Слепой. Пока Очкарик обрабатывал рану, он настороженно озирался. Вокруг был негустой лес, хилые деревца, тишина… Странная тишина, тонкая, напряженная, как натянутая струна. Казалось, лишь задень такую тишину — и все кругом загремит, завоет, затрясется…

Но никто беглецов не преследовал, сталкеры немного расслабились, и Слепой стал расспрашивать Моню и Толика, что же произошло.

Толик больше помалкивал, зато у Мони после пережитого страха прорезалось красноречие. Он в красках живописал свои приключения — как его заманили в засаду, как он заметил ствол Бузяка в руках бандита, и прочее. Толик шагал и слушал, пару раз вставил слово, больше не удалось — Моня тарахтел и тарахтел, да Толику и не хотелось болтать. Небо потемнело, налилось спелой синевой, близилась ночь. Парень задрал голову, поглядел вверх, тоненькие ветки закружились над ним, завертели спираль, слились в серую паутину на синем небосводе… Он потерял сознание.

— …От потери крови, от усталости и вообще… Но это пройдет… ничего страшного… — прозвучал над Толиком в черной пустоте голос Мони. Потом навалилась тишина.

Хотя Тварь была готова к обретению нового мозга, прикосновение к человеческому сознанию оглушило ее. Курбан был неглуп, но мозг Сержа оказался куда более развитым и способным к абстрактному мышлению… Она запустила гибкие отростки в тело человека, и по тоненьким ниточкам нервной ткани, которые и являлись подлинным телом Твари, пробежали сигналы, обожгли и ошарашили нервную систему монстра. Перед сознанием Твари развернулся новый, необъятно огромный мир, целая вселенная, насыщенная красками, звуками, образами, догадками и фантазиями, наполненная всем, что составляет человеческое мышление, всем, что мы используем, не задумываясь и не подыскивая определений, — всем, чем владеет Homo sapiens, вершина пищевой цепочки Земли.

Серж мыслил изощреннее Курбана, чьим разумом Тварь владела совсем недолго… Серж был гораздо лучше осведомлен о пространстве и о времени, ему случалось размышлять, пусть и недолго, об устройстве мироздания, иногда он от скуки листал научно-популярные брошюры… Теперь потоки информации, гигантские глыбы сведений об устройстве Вселенной и туманные, бесформенные представления о свойствах человеческого духа — все это обрушилось на нервные волокна Твари. Сведения, смысл которых и сам-то Серж не вполне мог уразуметь, устремились в сознание, выстроенное из нескольких примитивных разумов, затопили это сознание, окутали и пропитали его…

Тварь плотнее прижалась к телу Сержа. Разум человека был и мертв, и странным образом жив, хотя и почти лишен личности. Его тоже заполнили разнообразные видения и мысленные конструкции, не свойственные человеку. В мозг Сержа поступала информация о запахах и звуках, недоступная людским органам чувств, он оказался вплетен в сложную картину ментальных образов и пси-волн. Разум человека оказался жарко полыхающим солнцем среди тусклых звездочек, в виде которых мозгу чернобыльского пса представлялся участок леса, населенного разнообразными обитателями — существами, чьи сознания были доступны для считывания пси-органу мутанта.

Тварь тяжело заворочалась; паучьи лапы, снабженные острыми когтями, пролезли под брюхо, стали рвать и терзать человеческое тело, придавленное к земле, придавать ему нужную форму. Сквозь раны проникали новые и новые чувствительные отростки. Затем Тварь сползла с изувеченного человека, тяжело завалилась на бок и приникла к кровоточащему обрубку мягким горбом, выращенным заранее для того, чтобы принять новую часть себя. Когда Тварь окончательно освоится с этим мозгом, она ощутит то, что свойственно человеку, — вечную неудовлетворенность достигнутым, стремление увеличить собственные знания и возможности. Это сосущее чувство, своеобразный интеллектуальный голод, совместившись с заложенной в Тварь программой, приведет к естественному выводу: необходим еще один мозг, а лучше два… три… много, много!.. Тварь не знала смысла арифметики, для нее не существовало понятия количества, но жажда расширить сознание за счет присоединения новых разумов погонит ее за сбежавшими обладателями мозгов. Как только Тварь будет в состоянии двигаться, она пойдет по следу — и как обычно, поступит рационально, выберет то, чего легче достичь. Тварь пойдет не за теми, которых много и которые умеют больно ранить, она двинется за одиночкой. Он слабый, медленный, зато его ментальная проекция горит очень ярко.

Глава 27

Когда Толик очнулся, была ночь. Он лежал у костра, рядом сидели двое, и отблески пламени неторопливо ползали по лицам и одежде, вспыхивали на оружии… Крошечные бледные язычки пламени глодали брошенные в костер ветки. Ветки были сырые, горели неохотно, с треском лопалась кора, выстреливая в серый дым рыжие искры. Рука под тугой повязкой тупо ныла. Толик стал припоминать события, которые предшествовали забытью. Пришла мысль: почему их двое — сталкеров у костра? Должно быть три человека… Будто в ответ на его сомнения из мрака выступил Очкарик с охапкой валежника, бросил ношу у огня и подслеповато поглядел сквозь клубы дыма:

— Очнулся?

— Угу… Сталкеры, сидевшие у костра, зашевелились, уставились на Толика.

— А что со мной? — хмуро поинтересовался он.

— Болевой шок, усталость… ну и небольшая слабость от потери крови, — объяснил Шура. — Извини, браток, это я тебя. Я ж не знал, что ты с нами, думал: бандюк гонится… Голова-то кружится? Толик с трудом сел, подтянул затекшие ноги. Моня тут же заботливо поправил черную курточку, которая сползла с плеча и перебинтованной руки.

— Есть немного, кружится. Да я понимаю… — Парень пошевелил рукой, проверил, движутся ли пальцы. — Хорошо ты меня забинтовал. Давно я так лежу?

— Больше часа. Мы тебя сперва волокли, потом стало темнеть, решили на ночевку встать. Очкарик присел и подкинул в огонь принесенных веток — и без того слабое пламя опало, придавленное сырым хворостом, костер зашипел, дым повалил гуще.

— Ну я ж не мог знать… — снова стал оправдываться снайпер. — Смотрю, вроде как бандюк, курточка эта твоя черная с толку сбила…