Испанский жених - Виктория Холт

К чему она только не прибегала, чтобы удержать его возле себя! Что касается Филиппа, то, разделяя с ней супружеское ложе, он снова приносил себя на алтарь интересов Испании. В остальное время он старался быть просто обходительным, приятным мужем, что само по себе казалось безумием, поскольку, чем больше Филипп преуспевал на этом поприще, тем больше она желала близости с ним.

Иногда Мария ревновала его – чаще всего из-за Елизаветы. Однажды Филипп еще раз попробовал заговорить о браке принцессы и Эммануэля Филиппа Савойского.

Мария не выдержала. В приступе ревности она закричала:

– А почему вы так добиваетесь этого брака? Молчите, ни слова! Хватит ворковать о вашем желании отправить ее за границу! Думаете, я ничего не знаю? Вы хотите сделать ее супругой своего вассала, чтобы она могла быть возле вас. Ну что, я права? Отвечайте! Я требую ответа!

– По-моему, вы потеряли рассудок, – сказал Филипп. Она засмеялась – визгливо, истерично. Он подумал о том, как безобразна его супруга в такие минуты. Сейчас она казалась ему еще более отвратительной, чем в спальне, где пыталась соблазнить его своими пожухлыми прелестями.

– Она ведь окажется в вашем распоряжении, не так ли? Будет жить во Фландрии, а вы, уж конечно, найдете какой-нибудь предлог, чтобы почаще наведываться в ее дом. Из-за чего же еще вам беспокоиться об этом браке?

– Видимо, вам нужно немного побыть одной – успокоиться и привести себя в чувство.

– Вы говорите так, чтобы побыстрей уйти от меня.

– Глупости! Зачем мне уходить?

– Затем, что вы не желаете быть со мной. Разве вы не думаете все время: «Ах, ну как же мне избавиться от этой старухи, которую злой рок послал мне в жены?» Почему вы так долго не приезжали ко мне? Только не ссылайтесь на государственные дела, я не слепая. Скажите уж сразу, что ненавидите меня…

Она разрыдалась, и ему вновь стало жалко ее.

– Мария, – мягко сказал он, – на самом деле все не так. Вы напрасно изводите себя.

Ей было достаточно даже такого утешения.

– Это правда, Филипп? Дорогой, единственный, вы любите меня?

Он заставил себя поцеловать ее.

– Ах, Филипп, я так ревнива… Эта ревность, она для меня хуже самой смерти…

Подобные сцены все учащались, и через четыре месяца его терпение лопнуло. Он должен был бежать. Война Франции была уже объявлена, поэтому в Англии его ничего не задерживало.

К тому времени она вновь помешалась на мысли, что скоро станет матерью. В такую возможность никто не верил – она же ухватилась за эту надежду, как утопающий за соломинку.

По всей Англии пылали костры. По обвинению в ереси были сожжены Кренмер, Ридли, Латимер, Хупер и много других выдающихся людей. Мария знала, какие чувства питали к ней ее подданные. Вот почему так необходим был ребенок – хотя бы в качестве иллюзии.

Думая о нем, она еще раз проводила Филиппа в Гринвич. Снова было мучительное, долгое расставание. Снова она стояла и махала вслед, пока он не скрылся из виду. Затем вернулась к своему постылому одиночеству.

Под Сант-Квентином Филипп потерпел одно из величайших военных поражений того времени – хотя его солдаты взяли в плен Монморанси и Колиньи, двух лучших французских полководцев, и дорога на Париж была открыта.

Еще никогда императору не выпадало такой возможности целиком подчинить себе Францию. Еще ни один воин не упускал удачу, когда она была так близка, как в дни, ставшие кошмарнейшими из воспоминаний Филиппа. Но, оставаясь самим собой, что он мог тогда сделать?

Сант-Квентинская трагедия преследовала его всю оставшуюся жизнь – не только потому, что величайшая победа обернулась поражением из-за его собственной нерешительности, но еще и потому, что невозможно было забыть зрелище, встретившее Филиппа, когда он торжественно въехал в побежденный город.

Филипп ненавидел войну. Он не родился солдатом и хорошо это знал. При виде крови он всегда терялся – как и в тот день. Когда осажденный город наконец сдался, Филипп распорядился о прекращении кровопролития. Увы, он не понимал характера людей, служивших под его знаменами. Англичане и испанцы, разгоряченные битвой, не могли не вымещать свою ярость друг на друге и на ком попало; германцы обыскивали руины Сант-Квентина, грабили его жителей.

Приказы Филиппа игнорировались. Казалось, уже никто не обращал на него внимания. Солдаты жгли дома, убивали стариков, насиловали не только женщин, но и детей и монахинь. Всюду валялись трупы – не только раздетые, но и расчлененные. Филипп ужаснулся. Все это ему казалось такой же позорной катастрофой, как памятное многим разграбление Рима.

В церкви Святого Лаврентия он увидел человеческую кровь на алтаре, горящие скамьи, тела убитых монахов, лежащие на полу. Глядя на следы побоища, он поклялся всю жизнь помнить и это страшное преступление, и то, что оно было совершено от его имени. Затем упал на колени и дал обет построить в Испании монастырь – во славу Святого Лаврентия.

Кузен Эммануэль Филиберт торопил его воспользоваться преимуществом, которое давало им взятие Сант-Квентина. Дорога на Париж была открыта, и они могли на многие века покорить французов. Однако Филипп, насмотревшись на плоды своей победы, не хотел продолжать кровопролитие. Эммануэль Филиберт тщетно умолял его образумиться и отдать приказ о выступлении в поход. Филипп был непреклонен.

– Слишком велик риск, – отговаривался. Филипп. – Солдаты устали, я тоже. Слишком много потерь… слишком много крови. Здесь католики сражались против католиков… католики разрушили и осквернили церковь Святого Лаврентия. Нет, я признаю только одну войну – во имя Господа, против еретиков.

Так они остались в Сант-Квентине. Солдаты мародерствовали в городе и окрестных селениях. Никто и не думал восстанавливать дисциплину. А между тем герцог де Гиз, до того воевавший в Италии, спешно заключил мир на своем фронте и бросился на защиту Франции.

Момент был упущен. В Париже собрали новое войско. А старая армия, во главе с де Гизом, неожиданно оказалась возле самых стен Кале и успешно штурмовала их.

Потеря этого города повлекла за собой раздор между испанцами и англичанами, которые видели в нем единственный залог новых вторжений на французскую территорию.

В монастыре Святого Антония, что располагался неподалеку от города Пласентии, в лесистых горах, защищавших его от холодных северных ветров, старый император наслаждался своим уединением.

Мягкий климат благотворно сказался на его подагре. Вскоре он нанял архитекторов, которые превратили его жилье в место, достойное своего обитателя. В каждой комнате были установлены камины; на стенах висели картины из его бесценной коллекции. Самая любимая из них, принадлежавшая кисти великого венецианца Тициана и изображавшая Карла с его последней супругой в окружении ангелов, украшала спальню. Под окнами был разбит чудесный садик с апельсиновыми и лимонными деревьями – там он прогуливался, когда позволял ревматизм. Он привез с собой множество часов различных конструкций, и одним из его излюбленных занятий стало изучение их устройства. Собирание и разбирание этих хитроумных механизмов было для него целой церемонией, и он при всякой возможности посвящал ей свой досуг.