О Михаиле Кедрове - Михаил Смирнов

Рассказывая это, мать от души смеялась и в лицах изображала, как Ленин просил их сидеть тихо и не показывать виду, что он тут, как он потом внезапно встал и пошел на трибуну, какое лицо было в тот момент у Плеханова и как Плеханов буквально застыл на трибуне с открытым ртом, увидя быстро идущего на трибуну Ленина. И хотя мы не были на этом реферате, но рассказ воспроизвел нам всю сцену очень выразительно и ярко, как это умела делать в таких случаях моя мать.

Мне снова хочется привести свидетельство отца. В своих воспоминаниях он писал: «Событие, о котором я хочу рассказать, имело место в сентябре (октябре по н. ст. — Б. К.) 1914 г., то есть вскоре после возникновения империалистической войны.

В Лозанну, куда я в то время перебрался на жительство, приезжал из Женевы Плеханов, чтобы в тесном кругу своих единомышленников сделать доклад о войне. Надо ли говорить, что доклад представлял исключительный интерес, и особенно потому, что было уже широко известно, что в вопросе о войне Плеханов, как и большинство вождей II Интернационала, занял предательскую позицию.

Почти все русские доклады происходили в Народном доме (Maison de peuple), небольшом и довольно невзрачном помещении. Это же помещение было арендовано и для доклада Плеханова. К назначенному времени народу собралось довольно много. В воротах Народного дома я встретил Владимира Ильича, беседующего с группой товарищей. Владимир Ильич, знакомя меня с товарищем Инессой (Арманд), сказал: „Вы, кажется, оба москвичи, знакомьтесь“. Также познакомил он меня и с товарищем Крыленко, известным тогда больше по кличке Абрам.

Я прошел в зал и занял место в одном из последних рядов, недалеко от входа.

Время шло, а Плеханова не было. Тут и там среди присутствующих начинали проскальзывать иронические нотки: „Не приедет! Не решится!“ Среди устроителей заметно было некоторое волнение… „Обещал, обязательно приедет… вероятно, поезд запоздал…“ Действительно, немного спустя по залу разнеслась волнующая весть: „Приехал, приехал… Идет сюда!“

Плеханов, окруженный целой свитой приверженцев и почитателей, медленно прошел через зал к трибуне. Он успел уже заметить, что вместо тесного круга товарищей в 10–15 человек, для которых приглашали его устроить собеседование, собралась чуть ли не вся русская колония. Впрочем, такое обстоятельство мало смутило его. Он начал доклад с экскурса в гоголевские „Мертвые души“. „Ваше почтенное собрание, — с ехидной улыбкой и точно любуясь собой говорил он, — напомнило мне происшествие, имевшее место с Чичиковым, который, путешествуя в гости к Манилову, спрашивал проезжавших мужиков: „Далеко ли тут деревня Заманиловка?“ И получил ответ: „Маниловка, может быть, а не Заманиловка? Заманиловки никакой нет…“ Вот и мне хочется задать вам тот же самый вопрос“.

В начале доклада я, повернувшись в сторону, заметил Владимира Ильича, который сидел пригнувшись, будто прячась за моей спиной. Приход его, видимо, не обратил на себя внимания.

— Сидите прямо, не оборачивайтесь, — довольно строго сказал мне Ильич.

Он не хотел смущать своим присутствием Плеханова и стеснять его открыто высказывать свои социал-шовинистические взгляды.

Успех Плеханов имел большой, и немудрено, так как среди разношерстной публики большинство составляли интеллигенты и буржуа, приехавшие из Кларана, Монтрё, которым льстила основная мысль Плеханова о спасении при помощи русских казаков и свободных республиканских войск Франции западноевропейской цивилизации, попираемой германским фельдфебельским сапогом.

Кстати сказать, первой части речи, в которой Плеханов обличал предательство германской социал-демократии и ее вождей, усиленно аплодировал и сам Ильич.

Но вот Плеханов окончил свой доклад, и не успели смолкнуть бурные аплодисменты, как Владимир Ильич вскочил со стула и попросил слово. Какое впечатление произвело на Плеханова неожиданное появление Ленина, который жил в то время в Берне, судить не берусь. Теперь он с большим правом смог жаловаться на Заманиловку.

В пламенной, бичующей речи Ленин разоблачил непоследовательность и фальшь плехановской точки зрения, забвение им самых элементарных марксистских истин…

— Плеханов вполне правильно критиковал германских социалистов, — говорил Ильич, — за их поддержку кайзера и войны, но защищать подобные же действия французских патриотов, оправдывать участие их в правительстве, принимать всерьез мошеннические выдумки о нападающей и обороняющейся стороне недостойно революционного марксиста. Ведь начавшаяся война не являлась неожиданной, даже срок был предсказан, когда именно она вспыхнет. Нет, честный социалист не последует совету Плеханова… Он… будет обличать оппортунистов своей страны, бороться со своим правительством… Так поступает в Германии Либкнехт, так поступил социалистический депутат в сербской скупщине, один из всех открыто голосовавший против военных кредитов.

По мере того как говорил Ильич, поведение социалистического большинства во всех странах раскрывалось во всей своей гнусности… II Интернационал умер и никогда больше не возродится.

Ленин кончил. Казалось, каждый сознательный социалист должен признать правоту Ильича, так неотразимы и ясны были его доводы. Но собрание было оскорблено и возмущено в своем патриотическом дурмане. Раздались редкие, единичные хлопки. То было начало периода, когда Ильич с маленькой группой своих единомышленников был, казалось, изолирован от всего остального мира.

Здесь нелишне провести маленькую параллель между докладами Плеханова и Ленина. Доклады первого обычно обставлялись с большой помпой, собирали полные аудитории; публика ломилась, дорого платила за билеты; масса расфуфыренных дам с птичьими гнездами на голове были завсегдатаями собраний, где выступал Г. В. Плеханов.

Доклады Ленина посещала прежде всего партийная, рабочая и студенческая беднота, у которой не было даже десятка су, чтобы заплатить за билет. Расходы по устройству не всегда оплачивались.

Вскоре после „блестящего“ доклада Плеханова состоялся и доклад Владимира Ильича. Благодаря объявлению, что вход бесплатный, публика пришла в достаточном количестве.

В своем докладе Ленин вскрыл причины и сущность империалистической войны и, ссылаясь на пример Парижской коммуны, вновь провозгласил бессмертный лозунг, затоптанный в грязь социал-предателями, о превращении империалистической войны в войну гражданскую. Лозунг, к слову сказать вызвавший ожесточенные нападки не только открытых социал-патриотов, но и центристов „Нашего Слова“, к каковым принадлежали Троцкий, Раковский, Мартов и другие.