Хождение во власть - Анатолий Александрович Собчак

крупному землевладельцу всех времен и народов, а именно — КПСС. Примерно с середины 70-х началась стагнация, а потом и агония Системы: даже ограбив землю и ее недра, режим не мог более существовать. Почему? Да потому, что никакие миллиардные вливания из нефтедолларовой капельницы больной экономике помочь уже не могли. Ведь пока государственная собственность пожирала все прочие виды собственности, пока одна часть общества жила за счет другой, Системе еще удавалось наращивать потенциал страха и послушания. Дальше были только распад и гибель Системы.

Не Запад, а именно наша страна шла в XX столетии по пути дегуманизации общества и загнивания всех сфер социальной жизни. В „реальном“ социализме воплотились худшие черты многих общественных формаций — и обезличенность первобытного, стадного коммунизма, и тотальность имперского рабства, и неофеодальное барство, и черты „дикого“ капитализма XIX века. Меж тем западные страны во многом благодаря нашему негативному опыту шли по пути социализации. В постиндустриальном обществе, наступление которого не смогли предсказать ни Маркс, ни Ленин, частная собственность в ее классическом виде все более утрачивает свое значение. Она заменена различными видами акционерной и иной коллективной собственности. А правовые и имущественные гарантии демократических институтов — надежная узда, при помощи которой общество управляет своими же управленцами и не дает воли и всевластия бюрократам.

Если работник становится держателем акций, он перестает быть наемным работником, а превращается в совладельца предприятия. Не мы, а западные демократии преодолели классовую конфронтацию. Что же осталось нам? Вернуться к тому повороту, где разошлись исторические пути и завороженная бродившим по Европе прошлого века призраком Россия ринулась в пропасть коммунистической утопии. Другими словами — вернуться в лоно европейской цивилизации, а следовательно, признать право частной собственности. И прежде всего, на землю.

Это вовсе не значит, что мы должны вернуться к капитализму столетней давности: в одну воду, как известно, нельзя — да и не нужно! — входить дважды. Постиндустриальный опыт развитых стран предлагает достаточно мощные рычаги для того, чтобы сбалансировать интересы личности и общества. Частная собственность — жупел ортодоксальных марксистов — как известно, происходит от слова „часть“. Впрочем, как и слово „партия“[8] (я говорю о партиях политических). Ирреальность „реального“ социализма, равно как и сектантская природа коммунистической утопии, в том, что мы не только попытались частью заменить целое, но и объявили, что часть куда больше целого: компартия поставила вне закона все прочие партии, а коммунистическая бюрократия упразднила все виды частной и коллективной собственности, кроме, разумеется, государственной. Но если всмотреться внимательней, видно, что Маркс все же как минимум был неточен: партийная бюрократия в нашей стране обладает государством как собственностью не частной, а именно коллективной. Отсюда даже деление власти по долевому принципу — национальному, региональному, ведомственному. Догма коммунистической фразеологии опасна по-настоящему лишь до тех пор, пока Система умудряется сводить концы с концами, хозяйство не разрушено окончательно и за фразеологией еще теплится фанатизм схожего с религиозным энтузиазма.

В Ленинграде при первом секретаре обкома КПСС Романове ходил анекдот: человек перед пустым прилавком мясного магазина материт Романова. Его тут же забирают в КГБ, где вежливо интересуются, чем же так не угодил гражданину товарищ Романов.

— А тем, что триста лет Романовы Россией правили, а продуктов не смогли запасти и на семьдесят.

Очень точное наблюдение! Семь десятилетий мы жили за счет эксплуатации того, что было накоплено народом и самой природой, и в коммунистическое будущее мы хотели въехать за счет инерции прошлого развития. Мы последовательно промотали людские, социальные, природные и нравственные ресурсы нации. И все без исключения „успехи“ коммунистической доктрины — от победы в Отечественной войне до космических полетов, от балета до литературы — все это взято из кармана прошлой российской истории. Мы проедали наше прошлое, а значит, у нас не могло быть и будущего.

Двигатель социального прогресса — частная свобода и инициатива граждан. Конечно, частная собственность еще не гарантирует общественного процветания. В Германии или Италии 30-х годов, равно как и в Чили 70-х, фашистские диктатуры опирались на частнособственнический инстинкт, но не становились от того более привлекательными и цивилизованными. Но если режимы Гитлера и дуче кончили военной катастрофой, то Пиночет сам вынужден был уйти в политическое небытие. Точнее — его вынудили сделать это им же и предпринятые преобразования в сфере экономики: постиндустриальное общество не может существовать без личной свободы граждан.

Коммунистическая доктрина тем страшней и опасней, что это — социальный тупик, выход из которого чреват длительным изживанием рабского и даже первобытного комплекса уравниловки. Коммунистическая идеология, может быть, точнее всего раскрывается в известной притче о человеке, которому Бог говорит: „Проси, чего хочешь, и я дам тебе это. Но учти, что твой сосед получит вдвое от твоего“. „Господи, — говорит человек со слезами на глазах, — сделай так, чтобы я лишился глаза!“

Хорошо еще, что живы в нашем народе и честь, и доброта, и благородство.

Я завершаю эту главу всего через несколько дней после того, как российский парламент декларировал право крестьянина на землю, в том числе и в виде частной собственности. Наконец произошло то, что должно было случиться: вечером 3 декабря 1990 года на внеочередном Съезде народных депутатов РСФСР парламентарии возвратили российскому крестьянству право — нет, даже не на землю! — на само имя крестьянина. Позади угрозы и увещевания аппаратчиков, предупреждения, мол, „народ не готов!“ и прочее. Вошла в историю реплика первого марксиста-ленинца России Ивана Полозкова, вынужденного пустить в ход и такой аргумент: „Землю нельзя продавать, она — от Бога!..“

Если на трех процентах земли, находящейся в личной собственности, наши крестьяне могли выращивать 60 процентов всего советского картофеля, 30 — овощей, 27 — молока и 30 — мяса, можно вообразить, чем станет для народов России этот исторический день 3 декабря. После десятилетий тотального раскрестьянивания поразительна и другая цифра: по данным московских социологов, 60 процентов населения страны — за частную собственность на землю!

Не за роспуск совхозов и колхозов, а за создание многоукладной экономики голосовал российский съезд. И, признаться, в тот вечер, слушая официальные слова теледиктора из программы „Время“, я ощутил зависть к моим коллегам из парламента России. Они смогли сделать то, чего не смогли и не успели мы, депутаты союзного парламента.

Конечно, любой закон — это всего лишь заявка на будущее, если не сумеем мы сделать требование закона нормой не только юридической,